Полил дождь, но никто из матросов «Жемчужины», казалось, не чувствовал, как он хлещет. Несмотря на сильную волну, они как ни в чем не бывало работали на мачтах и на палубе, готовя судно к встрече со штормом.
И вдруг Мери так и подскочила: прогремел гром, и английский корабль запылал, просто сразу весь загорелся, поднялся на гребне волны, словно рассыпающее искры солнце, потом разодранный бурей в клочья рухнул в черную бездну, и та же буря смела последние щепки с поверхности воды…
— Ушел бы ты отсюда, малыш! Иди в твиндек, где закрытая пушечная батарея, — проорал ей прямо в ухо Форбен. — Ты мешаешь работать моим людям!
Мери кивнула и пошла. На сердце у нее было тяжко. Не из-за матросов — она и видела-то их только как тени. Из-за Сесили. И из-за того моряка, который ее, Мери, зачал. Сегодня ночью всякие другие сесили стали вдовами, теперь они погрязнут в нищете — и во всем виновата война, которую Эмма считает выгодной для себя. «Но как же можно убивать, совершенно не чувствуя угрызений совести?..» — подумала девушка.
Ее бросило в дрожь: одежда ведь промокла насквозь.
У Мери не остался в памяти путь вниз, в межпалубное пространство, к батарее: она шла, следуя указаниям, которые ей давали. Не сохранилось воспоминаний и о том, как горячо она молилась о душах побежденных, погибших… Она помнила только руку, грубо схватившую ее за плечо, когда она качнулась назад, и насмешливую улыбку, которую увидела прямо над собой, когда глаза ее начали закатываться…
— Эй, сопляк, хватит дрыхнуть! Тебя капитан ждет! — рявкнул незнакомец в ухо Мери.
Она сразу не ответила — трудно было стряхнуть с себя остатки сна, сопровождавшегося жуткими кошмарами, в последнем из которых корсары наливали ей через воронку прямо в горло какую-то обжигающую бурду — водку, наверное, — и заставляли непременно проглотить. Она с трудом сглотнула, медля открывать глаза. Во рту было омерзительно кисло, язык еле ворочался.
— Все равно я заставлю тебя подняться, чертово отродье! — не унимался мучитель, безжалостно ее расталкивая.
Мери окончательно проснулась, но защититься не успела: еще один голос, на этот раз внушительный и низкий, произнес:
— Оставь его в покое! Разве не видишь: это же просто мальчонка…
Удивленный матрос искоса взглянул на говорившего, который стоял поодаль, и, оставив Мери в покое, наконец-то ушел. Девушка с трудом поднялась на ноги, плохо ее державшие, и, почувствовав, как у нее закружилась голова оттого, что судно плясало на волнах, — как всякий сухопутный человек, она плохо переносила качку, — встряхнулась, чтобы это головокружение рассеять.
В просторном помещении батареи рядами стояли в ожидании следующей битвы зачехленные и развернутые дулами к бортовому люку пушки. В ноздрях щекотало от порохового духа.
Мери, нахмурившись, уставилась на своего защитника: в полутьме твиндека разглядеть этого матроса толком оказалось невозможно, и она подошла поближе, чтобы поблагодарить его.
— Зовите меня Корнель, — ответил тот просто.
— Хорошо, господин Корнель.
— Просто Корнель. Господа где-то там, наверху, и если б я был на твоем месте, то поостерегся бы томить их и дальше ожиданием. Если нашего капитана можно назвать человеком чести и вообще человеком справедливым, то другие, например Крюшо, отнюдь не похожи на невинных ангелочков…
— А кто такой Крюшо?
— Его первый помощник. Но не назови его так по нечаянности: накажет, если только услышит это прозвище, пусть даже ты его пробормочешь себе под нос.
— Вы имеете в виду Левассёра?
Мери показалось, что незнакомец улыбнулся.
— Понятное дело, его, — ответил он.
— А как я сюда попал? — Мери потянулась, разминая затекшее тело, отозвавшееся на движение болью.
— Споткнувшись на ступеньках. Ты рухнул в обморок. Так всегда бывает, когда увидишь такое в первый раз. У смерти странное свойство нас разом притягивать и отталкивать. От запаха крови поначалу тошнит, зато потом он опьяняет. И только нравственность может поставить этому предел. Все войны существуют из-за этого. Чтобы насытить в человеке потребность убивать и тем усмирить ее.
Тому же ее учила Эмма! Мери задрожала. Перед глазами встала вчерашняя гора окровавленных трупов, желудок снова свела судорога.
— Не думаю, что смогу к такому привыкнуть! — жалобно сказала она.
— Сможешь! Привыкнешь, конечно же привыкнешь. Мы все к этому привыкаем.
— Ну и что же получается, милый мой шпиончик? — раздался с верхней ступеньки трапа веселый голос. — Похоже, мне самому надо за тобой идти?
По отсеку прогулялся луч от фонаря, который держал в руке Форбен.
— Не сердитесь на него, капитан! — негромко сказал Корнель, когда свет наконец упал на него.
Мери увидела, что ее защитник, сохраняя неустойчивое равновесие, сидит на пушке и пристально смотрит на нее большими смеющимися голубыми глазами. Тонкие губы незнакомца улыбались, правая рука поигрывала темной бородкой, левую же, на уровне локтя заканчивавшуюся культей, он небрежно опустил на согнутое колено. Лоб у него был гладкий и загорелый — еще бы, все время на воздухе.
Мери, ни секунды не раздумывая, улыбнулась ему в ответ, счастливая оттого, что уже заполучила на корабле союзника, но сразу же повернулась к капитану и решилась поклониться ему так, как принято в свете, поскольку не знала, что почитают за приветствие у этих морских волков. Форбен в ответ захохотал и снисходительно потрепал ее по щеке:
— Придержи свои реверансы до встречи с его величеством! Пойдем-ка со мной — надо поговорить.
— Готов служить вам, капитан! — воскликнула Мери и, все-таки немного огорченная, дала себе слово никогда больше не делать ничего такого, чтоб над нею смеялись.
— Вот это мудрое решение. Как тебя звать-то?
— Олив… Оливье, капитан! — тут же поправилась она, вспомнив, что представилась французом.
Форбен протянул ей фонарь, и Мери вскарабкалась по трапу, прилагая все усилия, чтобы не поскользнуться на мокрых ступеньках. А Форбен и Корнель, оставшись позади, с видом знатоков проследили за движениями ее туго обтянутых цивильными панталонами ягодиц и бедер, после чего обменялись заговорщическими взглядами.
Наконец она поднялась, и Форбен последовал за пленницей, твердо намеренный выпытать у нее правду.
9
«Жемчужина» горделиво скользила по воде, чуть поблескивавшей под косыми лучами утреннего солнца. Паруса хлопали на ветру, небо с самого рассвета было безоблачным.
По всему кораблю уже засуетились. Временами накативший вал приносил с собой беспокойное напоминание о вчерашней буре, и Мери на мгновение теряла равновесие. Однако она с радостью убедилась в том, что от морского воздуха ее не только не тошнит, как накануне, — напротив, он пробудил в ней волчий аппетит, тем более что в последний раз она ела чертовски давно, а из печки, находившейся в камбузе, в свою очередь, расположенном в твиндеке перед грот-мачтой, доносился необычайно волнующий аромат горячей пулярки…
— Ты только посмотри, какая прелесть! — воскликнул Форбен, обводя широким жестом корабль, который, судя по взгляду и интонации, воспринимал как женщину. — Разве не образец красоты? — Он указал пальцем на бушприт, к которому крепились носовые паруса: — Теперь сюда посмотри и ниже, ниже, за форштевень… Видишь, как в каждом движении этого фрегата чувствуется дыхание океана? Я специально переоснастил его весь ради этого. Чтобы он скользил по волне, чтобы проваливался в нее и возносился на ней, чтобы ловил в паруса ветер и приручал стихии — так легче их покорить… И сегодня — я в этом убежден — он стал самым надежным, самым быстрым и самым удивительным из корсарских судов французского флота. А ты что об этом думаешь, Оливье?
— Что я в этом ничего не понимаю, капитан, но что вы наверняка правы, раз с такой страстью говорите! — честно ответила Мери.
Форбен чуть отступил и — с задумчивым видом — осмотрел ее с головы до пят. Потом, заметив Левассёра, который в это время раздавал указания офицерам, коротко распорядился:
— Скажите, чтобы меня не беспокоили.
И вдвоем с новичком отправился в капитанскую каюту: она находилась в кормовой части судна — на полуюте, между гакабортом и бизань-мачтой. Форбен запер за Мери дверь. Каюта была обставлена и декорирована так же роскошно, как рабочая комната Эммы де Мортфонтен, да и тот напиток, что капитан «Жемчужины» налил в бокал Мери, сильно ей напомнил вино, которое она пила там после любви, слишком громко смеясь…
— Что ж, слушаю тебя, Оливье, — сказал Форбен и придвинул к гостю плетеную корзинку с фруктами и бисквитами.
Рискуя вызвать неодобрение хозяина, Мери съела довольно много всего, запивая вином, прежде чем решилась сказать хоть слово, — правда, она пыталась замаскировать свое обжорство с помощью манерных жестов, каким ее научила леди Рид. А пока она таким образом насыщалась, Форбен, сидя в кресле за письменным столом, рассеянно и терпеливо пережидал паузу. Мери старалась не обижаться, замечая в его глазах насмешливое выражение, и утешала себя фразой Сесили, которую та без конца повторяла: «Если уж помирать, то, по крайней мере, с полным желудком!» Но Мери и подумать не могла, что у нее такой огромный желудок!
Когда, благодарная за понимание, проявленное к ее аппетиту капитаном, она в конце концов откинулась на пухлую спинку кресла, не было на свете человека, больше нее готового исповедаться и рассказать все… то есть все, что доставило бы удовольствие слышать господину Форбену.
— Наверное, я был ужасно голоден, — тем не менее сочла необходимым оправдаться она, вспомнив, что хорошо воспитана.
— И я почему-то так подумал! — продолжал потешаться над ней капитан. — Теперь-то сыт?
— О да, капитан. Спасибо!
— Погоди благодарить. Посмотрим сначала, как я отнесусь к твоей истории.
Мери кивнула и начала рассказ:
— Два месяца назад мадам де Мортфонтен взяла меня на службу, на должность своего личного секретаря. Хозяйка относилась ко мне с огромным уважением и потому призналась в том, какую роль играет, желая как можно лучше служить интересам своей страны и своего короля Якова, которого эти распроклятые протестанты выгнали из Англии так несправедливо и…