— Я хотела бы встретиться с мэтром Дюма, — начала Эмма, изобразив самую обворожительную из своих улыбок.
Женщина, пожалуй, слишком хорошо для служанки одетая, оглядела нежданную посетительницу с головы до ног. Взгляд ее выражал, похоже, больше подозрительности, чем удивления, но все-таки она посторонилась, чтобы дать гостье войти.
— Не изволите ли подождать в малой гостиной? — произнесла эта загадочная особа, проводив Эмму в комнату. И тут же объяснила, кто она: — Мой муж сейчас занят, пойду скажу, что вы хотите с ним повидаться.
Посетительница застыла на пороге, глядя, как хозяйка без труда одолевает ступени лестницы, начинавшейся в прихожей, куда выходили двери кухни, столовой и двух гостиных.
«Ага, — подумала Эмма, — значит, мэтр Дюма куда старше, чем я предполагала. И женат! Ладно, какая разница! Мужчина, даже умирая, остается мужчиной, а тот, кто способен передо мной устоять, еще не родился!»
Она устроилась в гостиной поудобнее — как знать, сколько продлится ожидание, — и принялась рассматривать комнату. Отметила про себя, что обстановка свидетельствует о богатстве и что над камином — еще одна резная саламандра.
Ее внимание привлек искусно отделанный сундук у одной из стен — на нем Эмма также разглядела герб Франциска I. Напротив стоял книжный шкаф, его полки, набитые книгами, простирались до лепного потолка, а под окном, выходящим на улицу, — тонкой работы письменный стол. Пол устилали два персидских ковра, переливающиеся всеми оттенками радуги, подчеркивая, как и все остальное, царящую здесь роскошь. Если бы в воздухе, несмотря на аромат охапки роз на столике-подставке с резной ножкой, не тянуло едва уловимо затхлостью и запущенностью, Эмма вполне могла представить себя в жилище высшего дворянства с тонким вкусом. Да уж, далеко ушел сегодняшний мэтр Дюма от бывшего прокурора…
— Вы желали со мной встретиться, сударыня?
Голос был громким и ясным, а шаги такими легкими, что Эмма, погруженная в созерцание стенных часов — на их маятнике также виднелась саламандра, и не услышала, как герой ее дум проскользнул в гостиную.
Мадам де Мортфонтен легко и грациозно обернулась, с некоторым трудом, впрочем, скрыв удивление при виде человека, который, заложив руки за спину, уставился на нее светлыми, живыми и умными глазами. Морщины, изрезавшие квадратное лицо, несомненно, свидетельствовали о почтенном возрасте его обладателя. И тем не менее перед нею находился мужчина явно в расцвете сил, доказательством чему служил весь его облик, а поступь и осанка делали этот облик поистине незабываемым.
Эмма представилась, затем, ответив на любезное приглашение хозяина, уселась в одно из кресел, дополнявших меблировку комнаты. Она не устояла перед вербеновым ликером, предложенным госпожой Дюма, и взяла протянутый ей бокал, не скрывая неподдельного любопытства — откуда такая прелесть? — ведь только настоящие мастера-стеклодувы с острова Мурано близ Венеции способны выполнить столь тонкую работу.
— Мне известна цель вашего визита, сударыня, — неожиданно пошел в атаку мэтр Дюма. — Все, что вы видите здесь, отлично подтверждает басни, которые вы слышали на мой счет. И сейчас точно так же, как и другие побывавшие здесь ранее охотники до тайн и чертовщины, удивляетесь моему преклонному возрасту, и точно так же, как они, уйдете отсюда несолоно хлебавши. Ибо никаких объяснений давать я не намерен.
— Ошибаетесь, мэтр Дюма! — живо откликнулась Эмма. — Прошу извинить меня, но не в моих обычаях рассматривать известных, прославленных персон, как диковинки в ярмарочном балагане. Мой визит к вам — не следствие слухов или сплетен, он вызван причиной, какой вы и вообразить не можете.
— В таком случае, — смягчился мэтр Дюма, — слушаю вас, сударыня.
— Случилось так, что я являюсь дальней родственницей Анны де Писсле по линии сестры ее матери. А Анна де Писсле, если не ошибаюсь, была некогда владелицей этого особняка.
Мэтр Дюма кивнул, и Эмма тотчас поняла, что ей удалось задеть чувствительную струнку в душе старика, завоевать его уважение. В глазах бывшего прокурора на мгновение блеснули искры, он явно заинтересовался гостьей. А она, притворившись, будто ничего не замечает, продолжала выкладывать заранее приготовленную ложь.
— Видите ли, несколько месяцев тому назад я стала владелицей сундука, принадлежавшего в свое время Анне де Писсле. Его содержимое составляли самые разнообразные предметы, и среди них — личный дневник этой дамы. Признаюсь, я читала пожелтевшие страницы с удовольствием и чувствовала при этом, как близка мне эта женщина, жившая так давно. Умершая больше столетия тому… И у меня пробудилось желание повидать те места, разыскать те вещи, которые она любила.
— Вы нашли этот адрес в дневнике Анны де Писсле?
— Да, месье. Я солгала бы, сказав, что попала сюда случайно.
Мадам Дюма побледнела и прикрыла ладонью тонкие губы.
— Значит, вам известно… — простонала она.
Супруг бросил на нее грозный взгляд, в котором читался приказ замолчать. Доверившись интуиции, Эмма поспешила воспользоваться волнением стариков.
— Успокойтесь, — мягко сказала она. — Я далека от мысли предъявлять свои права на богатство, которым вы обладаете: у меня самой денег и прочего добра более чем достаточно. Раз вы это обнаружили, вам и владеть.
— Благодарю, — поклонился мэтр Дюма, но взгляд его стал куда острее прежнего.
За долгую свою карьеру он лучше многих познал, сколь разнообразны приемы мошенников, и, какой бы ни была блистательной, грациозной, обворожительной его нежданная гостья, был уверен, что она лжет.
Однако, хоть он и не поверил сказкам о ее родстве с прежней владелицей дома, мэтр Дюма должен был признать, что мадам ничуть не походила на тех любопытствующих, которые, порой под самыми ничтожными и смехотворными предлогами, являлись к нему. Эмма де Мортфонтен явно была из другого теста, и мэтру Дюма стало интересно понять, из какого именно.
Эмма покашляла в кружевной платочек. Ее обуревало желание узнать возраст этого человека, разглядывавшего гостью без тени смущения и нисколько не таясь, как будто он был бесконечно далек от всех этих условностей, продиктованных этикетом. Такое поведение нередко свойственно старикам. Правда, сама она столкнулась с подобным лишь однажды в своей жизни: таким был ее сосед по поместью в Ирландии, тот самый, с кем она судилась. Незадолго до смерти он потребовал, чтобы госпожа де Мортфонтен пришла к нему. Эмма согласилась — из любопытства и своеобразного удальства. Она уже получила желаемое: благодаря Уильяму Кормаку кляуза Брюзги, как она прозвала соседа, должна будет уйти в могилу вместе с ним.
Он принял ее, лежа в постели, едва ли не на смертном одре, однако с таким достоинством, какого Эмма и предположить не могла. Она явилась к нему, уверенная в своем триумфе, в восторге оттого, что выиграла это отвратительное дело, победила в войне корыстей, но ушла от соседа взволнованная, смущенная и пристыженная. Брюзга проявил в беседе с ней благородство и величие души, каких ей — она сама это понимала — никогда не обрести. И произвел на нее такое впечатление, что Эмма де Мортфонтен почтительно проводила его в последний путь и, следуя за катафалком, везущим останки Брюзги на кладбище, впервые в жизни испытывала сожаление о ком-то и угрызения совести.
Мэтр Дюма подействовал на нее так же. И она решила закончить визит прежде, чем опять ощутит себя неприятно уязвимой.
— Анна де Писсле часто упоминала в своем дневнике об одном предмете, который ее просто околдовал и был подарен ей Франциском I одновременно с этим особняком. Предмет из хрусталя…
— Полагаю, вы имеете в виду череп, — немедленно отозвался мэтр Дюма.
Эмма почувствовала, как учащенно забилось ее сердце. Она кивнула:
— Значит, вы обнаружили его.
Вновь вмешалась мадам Дюма:
— Он был спрятан вместе с прочими сокровищами Анны де Писсле…
И вновь муж перебил ее, явно недовольный тем, что было сказано больше, чем ему хотелось. Тем не менее молчать дальше было уже нельзя. Впрочем, и для того чтобы лучше прощупать намерения гостьи, полезнее было открыться ей. Ему ведь в общем-то нечего терять. Он слишком стар, чтобы теперь о чем-нибудь тревожиться, даже при условии, что любопытство его удовлетворено далеко не полностью.
А любопытство было единственным, что его удерживало в жизни. Любопытство и занятия алхимией.
— Я купил этот особняк почти двадцать лет тому назад, — начал он, но прервался и попросил жену налить им с посетительницей еще по глоточку ликера из вербены. — Я тогда только что вышел в отставку, накопив солидное состояние. Но жилье до того у меня было служебное, то есть мы с женой остались, можно сказать, бездомными. А этот особняк как раз выставили на продажу. Моей супруге он пришелся по вкусу, тем более что нам рассказали, будто он служил пристанищем любви короля Франции и его фаворитки. Жанна, супруга моя, вообще помешана на истории. Мои собственные интересы лежали в иной области. Я всегда искал великое творение…
— Великое творение? — перебила мэтра Дюма Эмма.
— Магистериум, философский камень, эликсир долголетия, панацею, если угодно, средство обращать все неблагородные металлы в благородные, свинец в золото… Мне нравится — и это удовольствие лежит далеко за пределами чисто материальных возможностей — перегонять кислоты и выпаривать ртуть, работать с сурьмой и корнем мандрагоры. Мне нравится играть в ученика чародея и заниматься наукой, идя по следам Великих Посвященных. И все-таки я только любитель, и самое большее, на что оказались способны мои зелья, — очистить несколько драгоценных камней от портивших их пятен. Могу без всякого стыда признаться, что страсть — далеко еще не всё, а ум — тем более. Необходим дар, необходима способность к предвидению. А у меня нет и не было ни того, ни другого. Зато в те времена, о которых идет речь, у меня появился блестящий ученик — тонкий, умный и любознательный. Совсем юный — ему едва исполнилось пятнадцать лет. Я должен был обучить его профессии прокурора, но его куда больше интересовали мои причуды, моя блажь, и работал он до того успешно, что я после ухода в отставку охотно согласился принимать его в лаборатории, чтобы вместе продолжать исследования — всякий раз, как у него найдется свободное время. И находилось это свободное время все чаще и чаще. До тех пор пока я всерьез не обеспокоился тем, что молодой человек рискует своим будущим, проводя рядом со мной дни и ночи в занятиях алхимией. Он уже забросил учебу в университете — да так, что его исключили из числа студентов, и карьера прокурора для моего ученика, таким образом, закончилась, не успев начаться.