Внизу, у портала, продолжалась «схватка» между людьми Балетти и Корка, сопровождавшаяся такой руганью, воплями и хрипами, что Эмма и подумать не могла, что ее план осуществляется совсем не так, как было ею замыслено. Она протянула руки вверх, и сообщники втащили ее в одну из темных по ночному времени комнат особняка маркиза.
Теперь настала очередь Джорджа, которого подняли так же, по веревке. Все были на месте. В палаццо царили тишина и покой.
Клемент, оставивший товарищей на набережной, едва стало ясно, что Эмма с Джорджем приступили к осуществлению своего плана, поспешил в комнату, где находился хрустальный череп и где еще четверо его людей ждали сигнала, укрывшись за драпировками.
— Они вошли в ваш дом, — сказал Корк маркизу, сидевшему, как обычно, лицом к постаменту с черепом.
Не желая подвергать слуг риску, Балетти отпустил их на ночь, оставив в доме только тех, кто занимался его охраной.
Когда вооруженная пистолетом Эмма в сопровождении своих бандитов вошла в комнату, Балетти, казалось, мирно дремал в кресле. У маркиза не было ни малейших сомнений в истинных намерениях красавицы, но он знал, какую непомерную гордость порождает у людей ощущение триумфа над соперником, и надеялся использовать эту особенность человеческого характера, чтобы выслушать наконец признание, в котором ему было отказано прежде. Корк должен был вмешаться при малейшей угрозе. Балетти полностью на него полагался. Интуиция никогда не подводила маркиза.
Продолжая игру, ни на секунду не засыпавший маркиз сделал вид, будто только что проснулся и просто-таки поражен: как, перед ним мадам де Мортфонтен?! Да еще с наставленным на него оружием в руке? И как странно она улыбается!
Трепещущие огоньки свечей в канделябрах, которые держали приспешники Эммы, бросали отблески на ее лицо, отчего она выглядела еще более прекрасной и грозной.
— Боже мой, это вы! — воскликнул Балетти. — Ах-ах, надо было мне догадаться, что того нашего состязания вам окажется недостаточно!
— И впрямь, дорогой маркиз, — отвечала Эмма с насмешкой, всем своим видом выражая торжество победы. — Вам следовало мне уступить. Я всегда получаю то, чего желаю так страстно. Причем неважно, каким способом.
Балетти притворился взволнованным и продолжал, не сводя с нее взгляда пылающих глаз:
— Несмотря на неудобство сиюминутного моего положения, я должен отнюдь не под дулом пистолета признать, что вам очень к лицу победа, мадам! И если бы я не знал точно, что вы пришли не по мою душу, то легко, если не с удовольствием, согласился бы со своим поражением, может быть, даже разделил бы с вами радость вашего триумфа.
Эмма проглотила наживку, дыхание ее участилось. Балетти не выказывал ни страха, ни сожалений, он словно бы лакомился плодами ее торжества, возбуждавшего его не меньше, чем собственная победа.
— И все-таки мне нужно убить вас, маркиз, — хрипло произнесла она. — Этот предмет может иметь только одного хозяина.
Балетти пожал плечами:
— Умереть от вашей руки — такая честь, моя дорогая! Вы хотите подарить мне наслаждение, о котором мечтал бы любой венецианец, кому посчастливилось оказаться с вами рядом, но не посчастливилось вами обладать…
— Вам это было бы просто…
— Но я только мечтал об этом, — прошептал он.
— Мадам! — прервал их диалог Джордж, явно раздраженный услышанным обменом любезностями. — Не стоит тянуть!
Однако у Эммы на этот счет имелось совершенно иное мнение.
Она столько раз спрашивала себя, почему Балетти не принимает участия в карнавальных бесчинствах и оргиях, но только теперь нашла ответ, и ответ этот сильно ее устраивал, ибо возрождал надежду. Должно быть, Балетти из тех особей — они бывают и мужского, и женского пола, — которые нуждаются в господстве над собой. Решительно, он именно таков, подумала она, таков, каким мне казался!
— Джордж! Уведи-ка своих людей и устрой наблюдательный пост у двери, — приказала Эмма.
— Неосторожно поступаете, мадам, — отозвался тот.
Ледяной взгляд хозяйки вернул любовника в состояние раба. Он подавил в себе ревность и безмолвно повиновался. Эмма оставила пистолет наведенным на грудь Балетти, и его реакция окончательно убедила ее, что подобное применение силы с ее стороны одинаково возбуждает их обоих.
— Вот мы и одни, мадам, и я в вашей власти…
— А что бы вы сделали на моем месте, маркиз?
— Я могу быть только на своем месте, а со своего мне нечего вам посоветовать, поскольку не знаю, что вам известно о хрустальном черепе.
— Разве это имеет хоть какое-то значение?
— Для меня — безусловно. Я засыпаю в кресле перед ним уже больше двадцати лет, и все это время сгораю от желания узнать, откуда он такой взялся. Вы, помнится, признались, что продали душу дьяволу, а моя давно принадлежит этому хрустальному чуду. Тот, кто откроет мне тайну, сделает меня своим самым покорным и смиренным рабом из всех, каких видывала наша земля. Я надеялся, получив письмо отца, что это будете вы. А с той поры, как увидел вас, Эмма, надежда моя только крепнет…
Низ живота у Эммы пылал, как глаза мужчины перед ней. Но она стала защищаться — не поддаваться же этому чертову желанию немедленно!
— Вы меня невозможно волнуете, маркиз, — потупила она глаза, — но я нисколько не доверяю вашей показной лояльности по отношению ко мне.
Улыбка Балетти была печальной, почти скорбной. Обезоруживающей.
— Ну так убейте меня. Убейте — и скорее. Чтобы я навсегда освободился от всего, чему он научил меня, да и от того, в чем вы мне отказываете!
Эмму стали одолевать сомнения: может быть, лучше все-таки взять маркиза в союзники? Может быть, ей, с тех пор как погибла Мери, на самом деле не хватало именно этого маркиза? Существа, способного заставить ее вот так дрожать от страсти, как заставляла Мери? Существа сродни ей самой, ее масштаба? Сокровища не интересовали ее, они были лишь предлогом. Тайна Балетти и сам Балетти — вот что куда более драгоценно!
— Вы действительно открыли секрет Великого Творения? — спросила Эмма.
— Да, — без всякого колебания ответил маркиз, уже понимая, что женщина близка к тому, чтобы сдаться. — Но это все очень сложно и вовсе не сводится к формуле, нацарапанной на клочке бумаги. И одной вам ни за что тут не справиться. Мне понадобилось десять лет, чтобы решить эту задачу, проникнуть в тайну.
— Вам череп ее открыл?
— И многое другое тоже, если вам угодно. Но я не мог бы ничего утверждать точно. Никаких небесных голосов я не слышал, ничего сверхъестественного не происходило. Что же касается черепа, ограничусь тем, что скажу: мне необходимо его присутствие. Оно меня успокаивает. Когда я просыпаюсь, мысли мои упорядочены, хотя идей куда больше, чем было с вечера. Откуда он, Эмма, этот череп? Умоляю вас, если знаете — скажите, вы же мучаете меня просто забавы ради! — Последняя просьба прозвучала как стон.
И мадам сложила оружие.
— Из города майя, он называется Санта-Рита, на Юкатане, — для начала соврала она. — Череп был размещен на стеле внутри храма, высеченного в скале. В этом черепе действительно нет ничего священного, божественного, маркиз. Он просто одна из частей, причем самая важная, ключа, дающего доступ в тайную залу с очень гладкими и блестящими стенами.
— Стало быть, если он только часть чего-то, его одного все равно мало, — не особенно удивившись, отозвался Балетти.
— Для того чтобы собрать ключ целиком, не хватает двух нефритовых «глаз» со сверкающими зрачками, — призналась Эмма. — Вернее, один такой «глаз» у меня есть. Кроме того, есть хрустальная иголка, которую я нашла там, на месте, а еще — замеченная во всем этом странность: два эти предмета, будучи помещены друг против друга, начинают сиять…
— А что находится в той тайной зале? — спросил жаждущий дальнейших объяснений маркиз.
Его взволновало только описание стен. Речь не могла идти об обычной скальной породе. Для того чтобы соответствовать описанию Эммы, стены эти должны быть выложены отполированным кварцем. Но ему известно, что в тех местах, которые, как и множество других мест на Земле, Балетти исследовал, такая форма кристаллического кремнезема не распространена. Тогда зачем нужно было строить подобное святилище там? А главное — кому нужно?
— В 1523 году Эрнан Кортес, великий завоеватель Мексики, поручил своему помощнику, дону Алонсо де Авила, сопровождать в Европу сокровищницу последнего ацтекского императора Монтесумы. Чего там только не было в этой сокровищнице, самом знаменитом кладе из всех когда-либо обнаруженных! Парадная посуда и священные идолы из золота и серебра, резные драгоценные камни размером крупнее страусиного яйца, великолепные ткани, да что там перечислять… Алонсо де Авила решил присвоить часть сокровищ (отмечу в скобках — большую!), рассудив, что на долю Карла V, коему все это предназначалось, и оставшегося хватит. На то, чтобы испанскому владыке продолжить войну с заклятым врагом, французским королем Франциском I, подумал Алонсо, более чем достаточно. После чего он договорился с капитанами двух других каравелл, которым было поручено сопровождать его корабль, что разделит с ними награбленное, если те будут помалкивать, и собрался в путь. Но когда вся троица обсуждала, как им получше припрятать свою часть сокровищ — ведь их должны были тщательно обыскать по прибытии, а потому трюмы для этой цели не годились, — один из них вдруг вспомнил о тайнике, обнаруженном им несколько лет назад, когда тот же Кортес велел ему «позаботиться» о сокровищах майя, в Лубаантуне. Так что, выйдя из Веракруса, Алонсо де Авила отклонился от привычного маршрута, взяв курс на Юкатан. Достигнув этого полуострова, напоил вмертвую своих моряков, а сам вместе с несколькими верными людьми высадился на берег, выгрузил свою добычу и исчез в ночи. Когда заговорщики вернулись на борт, никто не знал, где они пропадали. Но даже если бы кто-то что-то и заподозрил, никаких доказательств привести бы не смог. Череп и нефритовые «глаза» главари поделили между собой. Каждая из трех частей ключа к кладу возвращалась в Европу на своем корабле, причем трое заговорщиков, обеспечив себя таким образом залогом того, что ни один из них не обдерет других как липку, дали клятву молчать о тайнике и ключах к нему, таким образом в случае неудачи все осталось бы шито-крыто и никакой тайны никому разгадать не удалось бы. Увы, им действительно не повезло, и секрет ушел вместе с ними под воду…