моретты — украшенные перьями полумаски, — сквозь прорези которых глаза насмешливо рассматривали ненакрашенное лицо Мери и ее одежду, как будто это и были самые удачные карнавальные грим и наряд. Среди всех этих крючковатых носов и лунных ликов она и сама словно утратила облик, утратила личность.
В конце концов, совсем захмелев, она уснула в подворотне.
Проснулась она поздним утром. Над улицами стлался туман, рожденный водами лагуны, и Мери почувствовала, что замерзла, проголодалась и все тело у нее затекло. Потянувшись к поясу, она, не удержавшись, выругалась: висевший там кожаный кошелек ночью пропал. Обнаружив это, Мери мгновенно протрезвела. Надо же было так глупо себя повести! Вот дура! Это она-то, у которой до сих пор никому не удавалось ни пенса украсть, теперь обогатила итальянского воришку! Поспешно стянув сапог, Мери проверила сохранность той части своих сбережений, которую всегда из осторожности там держала. «Что поделаешь, — смирившись, подумала она. — Пойду к какому-нибудь банкиру и попрошу его связаться с моим нотариусом в Бреде».
Оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что никто за ней не наблюдает, она снова натянула сапог и поднялась.
Туман становился все плотнее. Кое-где сквозь него с трудом пробивался свет фонарей. Мери дрожала, хотя и куталась в теплый плащ: январский холод давал о себе знать.
Откуда-то потянуло жареным мясом, и Мери пошла на запах, сжимая в кулаке рукоять кинжала Никлауса. Толкнула дверь трактира, где уже царила суета. Лопоча на весьма приблизительном итальянском, она вроде бы кое-как сумела втолковать трактирщику, отчаянно жестикулирующему толстяку, чего ей хочется. Тот насильно усадил ее за стол и притащил тарелку с целой горой пасты — так здесь называли макароны, — вершину которой украшало яйцо. Мери попросила принести ей мяса.
— Buono![6]
— Надо как можно скорее выучить итальянский! — сердито и довольно громко проворчала она, втыкая вилку в эту гору теста.
— Англичанин?
Она не видела, кто задал вопрос, поскольку в это время отчаянно сражалась с макаронами, пытаясь как-нибудь укротить их и насытиться.
Мери подняла голову. Напротив нее сидел темноволосый парень лет тридцати и посмеивался, глядя на ее неуклюжие усилия. Он был довольно привлекателен, хорошо сложен, с веселыми черными глазами на широком лице с тяжелой нижней челюстью. Взяв в одну руку ложку, в другую — вилку, незнакомец показал ей, как выпутаться из затруднения.
— Спасибо, — коротко поблагодарила она.
Доев свою порцию, незнакомец встал, насмешливо раскланялся и, повернувшись к Мери спиной, направился к выходу. Она почувствовала к нему благодарность: не слишком-то ей сейчас хотелось вступать в разговоры. Впрочем, выпив несколько стаканов легкого вина, она заметно приободрилась, вследствие чего решила немедленно прогуляться по городу и попытаться найти ориентиры, упомянутые матросом с корабля, на котором она приплыла в Венецию. Вскоре Мери осознала, что, для того чтобы довести дело до конца, ей потребуется куда больше времени, чем она рассчитывала.
Эти венецианцы трещали так быстро и были так словоохотливы, что понять их было почти невозможно. Проследить за жестами — немыслимо. Каким же образом, в таком случае, ей хоть что-нибудь разузнать насчет этого самого Балетти? К тому же она по-прежнему была совершенно уверена в том, что сын мэтра Дюма был таким же маркизом, как сама она — придворной леди!
Хотя Мери на каждом углу и замирала в восхищении перед красотой этого города, покоящегося среди лагуны подобно цветку водяной лилии, ей вскоре прискучило блуждать по незнакомым улицам, постоянно оставаясь настороже, опасаясь всех и каждого, никому не доверяя и не переставая сжимать рукоять шпаги.
Не раз ей казалось, будто кто-то ее выслеживает, наблюдает за ней. Ее дворянское платье истрепалось и запачкалось. Никто ее не задевал, но она не сомневалась в том, что оружие и таящий угрозу взгляд куда вернее отваживали желающих к ней приставать, чем наряд. Слишком хорошо она знала, что, как бы ты ни был беден и удручен, всегда найдется кто-нибудь еще более обнищавший и отчаявшийся.
Четыре дня подряд она бродила так по Светлейшей республике, замирая у дворцов: достаточно было взглянуть на одни только фасады, чтобы начать предаваться грезам о том, какие сокровища за ними скрыты и сколь роскошны сады во внутренних двориках. Ей нравилась мысль о том, что по городу можно плавать, и, несмотря на незнание языка, она чувствовала, что это место, промежуточное между морем и землей, внятно говорит с ее душой, трогает ее сердце. И все же она очень устала. Куда бы она ни забиралась, устраиваясь на ночлег, везде приходилось быть настороже. Никогда ей не доводилось жить в такой непрестанной тревоге. Однако выбора у нее не было. До того как Мери в первый же свой вечер здесь напилась и рухнула где пришлось, в ее намерения входило снять где-нибудь комнату. Теперь, когда она лишилась вместе с кошельком части своих сбережений, об этом и думать было нечего. Несколько раз она пыталась это сделать, но итальянцы, проявляя куда больше хитрости и дальновидности, чем лондонские жители, требовали плату вперед, а у Мери недоставало средств утолить их алчность. Согласись она на их требования, и месяца бы не прошло, как от ее денежных запасов ничего бы не осталось. Ей удалось отыскать банкира, понимавшего по-французски, но тот, выслушав ее сетования, тем не менее отказался ссудить ей денег немедленно. А если она станет ждать, пока он напишет в Бреду, получит в ответ подтверждение и сможет выплатить ей остаток суммы, причитающейся за продажу трактира, то, скорее всего, умрет от холода и голода, так ничего и не дождавшись.
Стало быть, следовало найти другой выход. И побыстрее. Иначе все ее усилия окажутся напрасными. Эта необходимость не только не привела ее в уныние, но, напротив, подстегнула.
Через неделю она в конце концов набрела на маленький домик, чьи неизменно запертые ставни позволяли предположить, что он, если и не покинут окончательно, то, по крайней мере, сейчас пустует. Фасад потихоньку осыпался, кое-где ставни слетели с петель. К двери дома вел маленький, укромный канал.
Воспользовавшись карнавальным беспорядком и тем, что ночь выдалась грозовая, Мери, дрожа под ледяным ветром, от которого бежала рябь по воде лагуны, отвязала гондолу и спрыгнула в нее, а потом, подражая гондольерам, не раз проделывавшим это у нее на глазах, неуклюже отталкиваясь от вязкого илистого дна, кое-как добралась до вожделенного приюта. Остановив лодку напротив подвального окна, она подогнала ее вплотную к фасаду и попыталась расшатать прутья решетки, преграждавшей ей путь, с помощью своего кинжала. Окно было на уровне ее лица. Как Мери и рассчитывала, камень, подточенный соленой водой, недолго сопротивлялся натиску стального лезвия. Два часа спустя непрочная защита пала, и Мери, отпустив гондолу плыть по течению, проникла в дом. Высекла огонь, огляделась и стала пробираться к двери среди бочонков, разломанных ящиков и россыпи дров.
Дверь легко поддалась, и Мери, поднявшись по короткой лестнице, оказалась в коридоре. Сделав несколько шагов, она инстинктивно схватилась за рукоять пистолета и выдернула его из-за пояса. Сердце у нее отчаянно колотилось. Ей было хорошо знакомо такое потрескивание, и она прекрасно понимала, откуда взялись отсветы языков пламени, плясавшие на стене напротив распахнутой двери комнаты, расположенной чуть дальше по коридору с левой стороны, примерно в десяти шагах от того места, где остановилась Мери.
Кто-то ворошил дрова в камине.
Ноздри щекотал запах жареного мяса. Кем бы ни оказался тот человек, что ее опередил, — ему придется разделить с ней трапезу или умереть. Мери встала на пороге и замерла, держа палец на спусковом крючке.
— Добро пожаловать в мой дом, я ждал тебя, — любезно приветствовал ее по-английски находившийся в комнате человек.
Удобно расположившись у горящего камина в кресле, обитом узорчатой тканью, он с улыбкой смотрел на гостью. Мери была совершенно уверена в том, что встречалась с ним прежде.
— Мы знакомы, — вспомнила она наконец. — Это ведь ты был в трактире в день моего приезда!
— Меня зовут Клемент Корк, — представился незнакомец. — Думаю, ты хочешь есть?
Мери кивнула и, сунув пистолет за пояс, направилась к хозяину дома. Инстинкт подсказывал ей, что здесь она в безопасности.
— Мери Оливер Рид всегда хочет есть.
Клемент улыбнулся и распрямил длинные ноги, намереваясь встать. У Мери округлились глаза: она только что разглядела, что стол, освещенный горевшими в канделябре свечами, накрыт на двоих.
— Ты правда ждал меня?
— Я знаю этот город как свои пять пальцев, — заверил ее Клемент, — а твое поведение меня заинтриговало. И вот это тоже, — прибавил он, вытащив из кармана хорошо знакомый Мери кожаный кошелек.
Тот самый, который у нее украли в первую ночь.
— И это тоже был ты? Кто ж ты такой, Клемент Корк, если сначала грабишь человека, а потом приглашаешь его поужинать?
— Наверное, своего рода Робин Гуд. Но не обольщайся, обычно я не возвращаю того, что украл, — сказал он, протягивая ей ее сбережения.
Мери без промедления выхватила у него кошелек:
— Наверное, мне следует тебя поблагодарить?
Не отвечая, Корк отошел к камину и, сняв с вертела четырех нанизанных на него голубей, выложил их на серебряное блюдо.
— Садись, Мери Оливер Рид. Ты интересуешь меня не меньше, чем я тебя. Ты не находишь, что это сулит нам весьма приятный вечер?
Мери кивнула и без раздумий уселась за стол.
— Это и правда твой дом? — спросила она, отрезая дымящийся кусок мяса и поднося его ко рту.
— Разумеется, нет! Насколько я помню, этот дом стоит запертым по меньшей мере года четыре. Я заметил, что ты ходишь вокруг него. Остальное было совсем просто.
— Ты вполне мог бы сразу вернуть деньги, тогда мне не пришлось бы терпеть холод и голод, — с легким упреком произнесла Мери.