ой, а вот она-то как раз его интересовала, поскольку отличалась от прочих. Он не рассказывал о ней Балетти. Мери вполне могла бы соблазнить и маркиза, если бы выбрала его своей мишенью. Однако время она проводила с Больдони.
Корк не знал, радоваться этому или огорчаться. Больдони был сама лживость и неискренность, Клемент не сомневался, что он сблизился с Балетти только ради того, чтобы удобнее было за ним следить. Маркиз согласился с ним.
— Я знаю, что он снабжает сведениями обо мне Эмму де Мортфонтен. Ну и прекрасно! Не беспокойся, дорогой Клемент! Он видит только то, что я позволяю ему увидеть, и передает этой даме только то, что я сам готов ей поведать о себе. И еще: кто, по-твоему, лучше следит за противником? Тот, кто опускается до того, чтобы прислуживать ему, или тот, кто видит положение в целом и владеет им?
Корку помнилось также, что Мери говорила о мести. Если она за что-то затаила злобу на Больдони, в этом не было ничего удивительного. Если она хотела за что-то его наказать — тем лучше, это будет в интересах Балетти. Даже если она, на его взгляд, странным образом взялась за дело.
— Курс на Пантеллерию, — приказал он старшему матросу. — Нам надо вербовать пиратов.
Фрегат на всех парусах понесся вперед, гордо разрезая пенные волны, и не менее гордая улыбка прорезалась на довольной физиономии Корка.
Мери проводила куда больше времени в алькове, чем в монастырской приемной. Некоторые посетители, слегка раздосадованные тем, что не им отдано предпочтение, стали относиться к ней с подчеркнутой холодностью, другие продолжали присылать записочки и приглашали вместе с любовником на оргии, которые устраивали в закрытом для посторонних казино. Мери не говорила об этом Больдони, предоставляя ему возможность подчинять ее своим прихотям.
Он был наделен довольно богатой фантазией и неустанно выдумывал все новые игры и развлечения, чтобы испытать подругу. В Венеции стремление к наслаждениям было сродни таким возвышенным искусствам, как живопись, скульптура, поэзия, театр или музыка. Каждый любовник втайне мечтал сравняться с Тинторетто. Мери упивалась всем этим, открывая для себя утонченный разврат, щекотавший ее чувства.
Больдони уверял ее, что она пылкая возлюбленная. Пылкая — несомненно. Возлюбленная… может быть, но точно не влюбленная.
— Мне хорошо с вами, Мария. Вы подчиняетесь моим требованиям с трогающей меня самоотверженностью, — признался как-то вечером Больдони, неспешно поглаживая ее шелковистую кожу. — Вы с каждым днем становитесь для меня все более желанной.
Мери не ответила. Хотя она вот уже три месяца как была любовницей Больдони, тот никому ее не показывал. Он принимал ее тайно, любил страстно, но ни с кем не знакомил, держал в стороне от светской жизни даже тогда, когда Венецию охватило карнавальное веселье. Вместо того чтобы приблизить ее к Балетти, на что она рассчитывала, эта связь удерживала ее вдали от всего и всех.
— Что же вы молчите, моя нежная?
Мери вздохнула, будто бы слегка обиженная.
— Вы должны были всему меня обучить, сударь. Я стала вашей сообщницей, жаждущей знаний. При этом я слышу со всех сторон упоминания о других играх, более… — жеманно протянула она, — как бы это сказать?..
— Смелых?
Мери кивнула. Больдони притянул ее к себе:
— У меня и правда был соблазн вас в это вовлечь.
— Так почему же вы этого не сделали? Я ведь вам говорила, что мне нравится маркиз де Балетти, — напомнила она. — А мы никогда не видимся.
Больдони только вздохнул, явно раздосадованный:
— Балетти редко принимает участие в таких оргиях. Мне неприятно думать о том, что вас к нему влечет.
Мери надула губки:
— Но ведь вас-то часто видят с другими дамами. И разве я на это обижаюсь? Никогда.
— Я желаю этих дам, но не люблю.
— Как я должна это понимать?
Больдони долгим взглядом посмотрел ей в глаза:
— Как то, что я не хочу потерять вас, Мария.
— Тогда сделайте так, чтобы у меня были причины вас любить. Если вы не хотите вовлекать меня в ваши чувственные бесчинства, расскажите мне о тех, кому это нравится. Опишите мне Венецию такой, какой видите ее вы. Дайте мне ощутить вкус того, что вы мне запрещаете.
— Хорошо, дорогая моя. О чем бы вы хотели, чтобы я рассказал вам?
— О венецианских дамах, например. Какая из них самая привлекательная и желанная?
— Синьорина Скампи. Графиня из захудалого рода, девушка редкой красоты. Девственно чистая днем, ночью она обретает небывалую дерзость.
— Она так же красива, как Эмма де Мортфонтен? — спросила Мери с видом самым невинным и простодушным, на какой только была способна.
Больдони, замечтавшись, на мгновение даже перестал поглаживать ляжку Мери.
— Нет. С красотой этой женщины ничто не может сравниться. С ее красотой и ее порочностью, — помолчав, прибавил он. — Но ведь она давным-давно покинула Венецию. Где вы могли услышать ее имя?
— Похоже, она оставила по себе немало сожалений у патрициев. А упоминала о ней не так давно одна из послушниц.
— И что же говорила эта послушница? — с любопытством спросил Больдони.
— Что, если Эмма де Мортфонтен вернется, больше ни один мужчина не придет навестить нас в монастыре. И что во власти одного только дьявола их удержать. Я тоже не хочу потерять вас, — солгала Мери. — Если бы она вернулась, вы сказали бы мне об этом?
Больдони растрогался:
— Вы и сами узнали бы о том, что она вернулась, увидев, что ваши приемные опустели. Так значит, это вас и тревожит, Мария?
Она кивнула, и Больдони нежно ее обнял:
— Милая, милая моя деточка. Перестаньте терзаться из-за этой Эммы. Ей хватает другой дичи, на которую она охотится.
Мери заледенела, но виду не подала:
— И маркиз Балетти тоже перед ней не устоял?
— Балетти? В каком-то смысле — да, но она не получила от него того, чего желала.
— И чего же она желала?
— Мария, Мария! Что это вас вдруг любопытство так разобрало?
— Да ведь вы именно такой меня и любите, — шепнула она, обжигая его взглядом, чтобы заранее усыпить в нем подозрительность, если та вздумает проснуться.
— Что правда, то правда, — признался он. — Вы мне нравитесь дерзкой, бесстыдной и любопытной. Вот только я не знаю, что там происходит в действительности. Эмма де Мортфонтен никогда по-настоящему не отдается. Она только обещает. И любого мужчину превращает в лакея.
— И вас тоже?
— Что — тоже?
— Тоже превратила в лакея?
Он впился взглядом в ее зрачки, но так и не смог заставить Мери потупиться. Мери научилась плутовать. В ее взгляде так и светились тревога и нежность, но на самом-то деле совсем не от них заблестели ее глаза.
— Вы правы. Вы заслуживаете того, чтобы изведать все, что вас пугает. Я люблю вас, Мария. И, чтобы доказать это, я подарю вам Венецию. Венецию и все ее бесчинства.
— Я не прошу столь многого, — отступила Мери, внезапно испугавшись того, что за этим могло крыться.
— Доверьтесь мне, — нашептывал Больдони. — Вы утолите жажду, на свое и на мое счастье. А затем, когда вы поймете, что наслаждение любовью — совсем не то же самое, что радость любви, вы станете моей и перестанете бояться всех прочих женщин.
Мери снова кивнула. Теперь она уже не могла идти на попятную. Больдони привлек ее к себе, и она, в который уже раз, забылась под его поцелуями.
Клемент Корк, закутавшись с головой в просторный темный плащ, черной тенью летел к дому Балетти. Дела Больдони и посла шли как нельзя лучше. Четыре пирата занимались снабжением имперцев и передавали одному из матросов нанявшего их Корка вырученные деньги. Корк ежемесячно собирал выручку и передавал ее из рук в руки послу вместе со своим отчетом. Затем, предоставив тому радоваться добыче, вновь растворялся в Венеции, ловко ускользая в хорошо знакомых лабиринтах переулков и тайных проходах от всех тех, кто мог попытаться его выследить. После этого он направлялся к истинному своему господину и другу.
В тот день, 24 ноября 1701 года, стояла нестерпимая духота. Небо давило своей тяжестью, адские молнии вспарывали плотные бронзовые тучи, яростно ударяя то в одном, то в другом месте. Корк не любил подобных предзнаменований. И, словно подтверждая его опасения, Венецию сотрясло от оглушительного грохота. Почти сразу вспыхнуло зарево пожара. Молния ударила в один из домов. Еще несколько минут — и заполыхает целый квартал. Корк взмолился: хоть бы уже началась гроза, пусть дождь зальет растущее пламя. Еще несколько зарниц обрушилось на дворцы. Яростный порыв ветра сдернул с головы Корка капюшон плаща, и Клемент ощутил на своем лице первые капли. Они были крупными и тяжелыми, но он почувствовал облегчение. Если они посыплются чаще и дождь зарядит надолго, пожар быстро прекратится. Справа от себя он увидел тот самый дом, в котором несколько месяцев назад нашла приют Мери. Дом принадлежал Балетти. Как и многие другие здания в Венеции, с виду заброшенные и угрюмые, он служил местом встречи и пристанищем для друзей или знакомых маркиза, приезжавших в город. Балетти не желал, чтобы этих людей, занятых распространением по всему миру его гуманистических взглядов, видели у его палаццо. У Корка по-прежнему на связке были ключи от этого дома, и он решил там укрыться как раз в ту минуту, когда на город обрушился ливень и темные воды лагуны затрещали под напором струй. Корк мгновенно вымок с ног до головы.
Едва войдя, он тотчас увидел лежавшее на полу в прихожей письмо. Подобрав конверт, прочел имя адресата: Мери Рид. Ему не составило бы ни малейшего труда ей его передать, но любопытство одолело — Корк без колебаний распечатал конверт и принялся читать. С первых же строк его удивило, что письмо было от Клода де Форбена. Мери явно держала корсара в курсе событий своей венецианской жизни, раз Форбен уговаривал ее быть поосмотрительней с ним, Корком. Кроме того, корсар рассказывал Мери о подвигах ее сына среди брамселей и заверял в том, что, хотя мальчик по ней и скучает, все же на «Жемчужине» к нему вернулась жизнерадостность.