Эмма кивнула.
– Говорить об этом нам тоже нельзя, – добавила она. – По крайней мере, в Институте, где нас могут услышать.
Джулиан тоже кивнул. Его зрачки немного расширились, глаза стали цвета приближающегося шторма.
– Ты права, – сказал он. – Здесь говорить нельзя. Я приготовлю детям обед, чтобы они меня не искали, а потом встретимся на пляже, ладно? Ты знаешь где.
«Там, где я вытащил тебя из воды. Там, где все началось».
– Ладно, – немного помедлив, согласилась Эмма. – Иди первым, я догоню. Но мне все равно нужно тебе кое-что сказать.
– Если это не то, что ты всего этого не хочешь…
Она встала на цыпочки и поцеловала его. Это был медленный, долгий, пьянящий поцелуй, после которого Джулиан застонал.
Когда Эмма отстранилась, он смотрел на нее во все глаза.
– Как люди справляются с этими чувствами? – Казалось, он искренне поражен. – Как у них получается выпускать друг друга из объятий, когда они, ну, влюблены?
Эмма сглотнула. Ей хотелось закричать. Влюблены. Он никогда не говорил этого раньше.
«Я люблю тебя, Джулиан Блэкторн», – подумала она, смотря на него. Он стоял у нее в комнате, как и миллион раз до этого момента, но теперь все было совершенно иначе. Как что-то может быть столь знакомым и надежным и в то же время столь пугающим, столь всеобъемлющим и столь новым?
Позади него она видела легкие карандашные пометки на дверном косяке – когда-то они каждый год отмечали свой рост. Когда Джулиан стал выше Эммы, они перестали соревноваться, и теперь самая высокая засечка была гораздо ниже его головы.
– Увидимся на пляже, – прошептала Эмма.
Он помедлил, затем кивнул и вышел из комнаты. Пока Эмма смотрела ему вслед, в груди у нее появилось дурное предчувствие – как он отнесется к тому, что сказал ей Малкольм? Даже если он решит, что все это ложь, как планировать жизнь, в которой придется все время прятаться и скрываться, притворяясь, будто в этом и есть счастье? Эмма никогда прежде не понимала, в чем смысл вечеринок в честь помолвки и подобных вещей (хотя была искренне раза за Изабель и Саймона), но теперь к ней пришло осознание: когда ты влюблен, тебе хочется рассказать об этом всем вокруг, а этого сделать они как раз и не могли.
Что ж, по крайней мере, она могла заверить его в своей любви. Могла пообещать, что всегда будет любить его. Что никто и никогда не займет его место.
Ее мысли прервало громкое жужжание. Телефон. Она подошла к столу, подняла его и провела пальцем по экрану.
На нем появилось текстовое сообщение, набранное жирными красными буквами:
БЕДА
ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ
ПРОШУ
КИТ ГРАЧ
– Кристина?
Кристина медленно повернулась. Спина и ноги болели – она заснула в кресле возле кровати. Она могла бы, пожалуй, лечь на полу, но так ей гораздо сложнее бы было присматривать за Диего.
Рана у него на плече оказалась гораздо серьезнее, чем она ожидала: глубокий порез был окружен красным черномагическим ожогом, из-за которого целебные руны были почти бесполезны. Кристина срезала с Диего пропитанные кровью и потом доспехи и рубашку, которая была надета под ними.
Она принесла несколько полотенец и положила их на кровать, а еще одно намочила и вытерла кровь с лица и шеи Диего. Она наносила ему на кожу одну болеутоляющую руну за другой, одну целебную руну за другой, но он все равно ворочался всю ночь. Его черные волосы спутались и разметались по подушке.
Ни разу после отъезда из Мексики Кристина с такой ясностью не вспоминала о том, кем они были друг другу. Как сильно она его любила. Ее сердце обливалось кровью, когда он начал звать своего брата, когда он начал молить его: «Хайме, Хайме, ayúdame. Помоги мне». А потом он позвал ее, и это было куда хуже: «Cristina, no me dejes. Regresa».
«Кристина, не покидай меня. Вернись».
«Я здесь, – сказала она. – Estoy aqu». Но он не очнулся, и его пальцы комкали одеяло, пока он не провалился в беспокойный сон.
Кристина не помнила, когда заснула сама. Она слышала громкие голоса, которые доносились снизу, и шаги. Потом Эмма заглянула к ней, чтобы проверить, все ли в порядке, обняла ее и пошла спать, когда Кристина заверила ее, что все хорошо.
Но теперь в окно светило солнце, а Диего смотрел на нее ясными глазами, в которых не было и следа боли и жара.
– ¿Estás bien?[16] – прошептала она, почувствовав, как пересохло горло.
Он сел, и одеяло слетело с него. Кристина смущенно вспомнила, что на нем нет рубашки, и сконцентрировалась на том, что у него на груди остался след в том месте, куда ударила магия Малкольма. Прямо над сердцем, как раз там, куда наносят руну брака. След был фиолетовым, темнее, чем обычный синяк. Практически того же цвета, что и глаза Малкольма.
– Да, все хорошо, – немного удивленно ответил Диего. – Я в порядке. Ты была со… – Он опустил глаза и на мгновение напомнил Кристине того мальчишку, которого она знала в детстве: мальчишку, который держался в тени озорного Хайме и спокойно сносил все нагоняи и трепки. – Мне снилось, что ты была со мной.
– Я действительно была с тобой.
Кристина противилась желанию наклониться к нему и убрать волосы у него со лба.
– Все хорошо? – спросил он. – Я плохо помню, что произошло после нашего возвращения.
Она кивнула.
– Все прошло на удивление хорошо.
– Это твоя комната? – произнес Диего, осматриваясь по сторонам. Его взгляд упал на что-то позади Кристины, и он улыбнулся. – Вон ту штуковину я помню.
Кристина обернулась. На полке стояло árbol de vida, древо жизни – изящная керамическая подставка, увешанная глиняными цветами, лунами, солнцами, львами, русалками и стрелами. У корней сидел архангел Гавриил. Он прислонился спиной к стволу дерева, а к колену приставил щит. Это дерево было одним из немногих напоминаний о доме, которые Кристина забрала с собой, уехав из Мехико.
– Ты сделал его, – сказала она. – И подарил мне на день рождения. Мне тогда исполнилось тринадцать.
Диего наклонился вперед и положил руки на колени.
– Кристина, ты скучаешь по дому? – спросил он. – Хотя бы немного?
– Конечно, скучаю, – ответила она, смотря на изящный изгиб его сильной спины. Кристина помнила, как впивалась ногтями ему в лопатки, когда они целовались. – Я скучаю по родным. Я скучаю даже по пробкам в Мехико, хотя здесь порой не лучше. Я скучаю по еде – ты даже представить себе не можешь, что здесь называется мексиканской кухней. Я скучаю по тому, как мы с тобой ели jicaletas в парке. – Она вспомнила вкус порошка из лайма и перца, немного кислый и немного острый.
– А я скучаю по тебе, – сказал он. – Я скучаю по тебе каждый день.
– Диего…
Она пересела с кресла на кровать и коснулась его правой руки. Она была крупной и очень теплой. Кристина почувствовала холодок фамильного кольца у него на пальце. Они оба носили кольца семьи Розалес, но у нее по внутреннему ободку шел орнамент семьи Мендоза, а у него – семьи Росио.
– Ты спас мне жизнь, – сказала она. – Мне жаль, что я говорила с тобой так резко. Мне следовало лучше тебя понимать.
– Кристина…
Свободной рукой он коснулся ее волос, ее щеки. Кончики его пальцев скользнули по ее коже. Он наклонился к ней, давай ей возможность отстраниться. Но она не отстранилась. Когда он коснулся губами ее губ, она наклонила голову в поцелуе, ее сердце дрогнуло от странного чувства, что она одновременно движется к своему прошлому и к своему будущему.
Где-то, думал Марк. Где-то в доме. Джулиан сказал ему, что сложил все вещи, которые были в комнате у Марка, в кладовку в восточном крыле. Ему давно пора было вытащить их и снова обставить комнату, чтобы придать ей жилой вид. А это означало, что нужно найти кладовку.
Марк мог бы просто спросить у Джулиана, где она находится, но он не мог найти самого Джулиана. Может, он специально прятался ото всех, ведя институтские дела. Марку казалось до невозможности странным, что все возвращалось на круги своя: что Джулиан продолжал руководить Институтом без ведома Конклава.
Само собой, был способ облегчить ту ношу, которую взвалил на себя брат. Теперь они с Эммой обо всем знали, и Джулсу точно должно было стать легче. Возможно, пришло время сообщить об этом и младшим. Марк безмолвно поклялся, что поддержит в этом брата. Легче жить в правде, чем во лжи. Так всегда говорил Кьеран.
Марк поморщился при воспоминании о Кьеране и открыл дверь. Музыкальный салон. Похоже, его редко использовали: в углу стоял пыльный рояль, на стенах висело несколько струнных инструментов, а рядом с ними – чехол для скрипки. На нем, впрочем, не было ни пылинки. Марк вспомнил, что на скрипке играл отец Эммы. Сам Марк не слишком интересовался музыкой – его отвратила от нее та одержимая страсть, которую к музыкантам питали при Дворах фэйри.
– Марк?
Он вздрогнул и обернулся. Позади него стоял Тай, босиком, в черной толстовке и джинсах. В темной одежде он казался еще более стройным.
– Привет, Тиберий. – Марку нравилось полное имя брата. Казалось, оно очень подходит ему – такому серьезному и сдержанному. – Ты что-то ищешь?
– Тебя, – прямо ответил Тай. – Я пытался найти тебя еще вчера, но не смог, а потом заснул.
– Я прощался с Кьераном, – объяснил Марк.
– Прощался? – Тай напряг плечи. – Значит, ты точно останешься с нами?
Марк не смог не улыбнуться.
– Да. Я остаюсь.
Тай протяжно вздохнул – в этом вздохе облегчение смешалось с тревогой.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо.
– И я так думаю.
– Это хорошо, – повторил Тай, словно сомневаясь, что Марк его понял, – потому что ты сможешь занять место Джулиана.
– Занять место Джулиана? – озадаченно переспросил Марк.
– Формально Джулиан не старший из нас, – объяснил Тай. – Хотя тебя ни за что не сделают нашим официальным опекуном, потому что ты наполовину фэйри, ты все равно можешь делать то, что делает Джулиан. Присматривать за нами, говорить нам, что делать. Ему не обязательно этим заниматься. Ты тоже справишься.