Дверь снова открылась, и в комнату вошла Кристина. Джулиан резко повернулся к ней.
Кристина покачала головой.
– С ним все хорошо, – сказала она, – но он закрылся в комнате, поэтому мне кажется, нам лучше некоторое время его не трогать. Если хотите, я могу подождать в коридоре.
– Спасибо, – кивнул ей Джулиан, – но следить за ним не надо. Он свободен приходить и уходить, когда захочет.
– Но что, если ему станет плохо? – тоненьким голоском спросил Тавви.
Джулиан наклонился, поднял его на руки, крепко обнял и снова поставил на пол. Тавви вцепился в футболку брата.
– Не станет, – ответил Джулиан.
– Я хочу в студию, – сказал Тавви. – Не хочу здесь сидеть.
Немного помедлив, Джулиан кивнул. Он часто приводил братишку в студию, особенно когда тот боялся: краски, кисточки и бумага почему-то успокаивали Тавви.
– Пойдем, – сказал Джулиан. – На кухне есть остатки пиццы и сэндвичи, а еще…
– Не беспокойся, Джулс, – перебила его Ливви, которая сидела на столе возле Тая, до сих пор с серьезным видом изучавшего карту лей-линий. – Мы не пропадем. Поужинать уж точно сможем.
– Я принесу чего-нибудь вам с Тавви, – сказала Эмма.
«Спасибо», – одними губами сказал ей Джулиан, прежде чем она повернулась и пошла к двери. Не успела Эмма выйти из комнаты, как Тай, не произнесший ни звука после ухода Марка, вдруг заговорил.
– Ты ведь не станешь его наказывать? – спросил он, туго обмотав проволоку вокруг пальцев левой руки.
Джулиан удивленно посмотрел на него.
– Марка? За что?
– За то, что он сказал. – Щеки Тая горели. Он медленно разматывал проволоку. Годами наблюдая за братом и пытаясь узнать о нем больше, Джулиан понял: во всем, что касалось света и звука, Тай был гораздо чувствительнее обычных людей. Но прикосновения его успокаивали. Замечая, как Тай часами изучает текстуру шелка и наждачной бумаги, изгибы ракушек и угловатые камни, Джулиан догадался, что игрушки нужны его брату для того, чтобы справляться с волнением. – Он ведь прав, он сказал правду. Он сказал правду и помог нам с расследованием. Нельзя его за это наказывать.
– Само собой, – кивнул Джулиан. – Никто и не собирается его наказывать.
– Он не виноват, что не все понимает, – добавил Тай. – Не виноват, что все это для него чересчур. Он не виноват.
– Тай-Тай, – сказала Ливви, назвав брата именем, которое придумала Эмма, когда он был еще совсем маленьким, и которое хорошо прижилось в их веселой семье. – Все будет хорошо.
– Я не хочу, чтобы Марк снова ушел от нас, – пробормотал Тай. – Джулиан, ты это понимаешь?
Эмма увидела, как на плечи Джулиана легла вся тяжесть ответственности за это.
– Я понимаю, Тай, – сказал он.
8С небес в ночи
Эмма плечом толкнула дверь в студию Джулиана, пытаясь не расплескать две полные тарелки супа, стоящие у нее на подносе.
Студия Джулиана состояла из двух сообщающихся комнат: в одну из них Джулиан пускал посетителей, а во вторую заходил только сам. Его мама, Элеанора, использовала большую комнату как студию, а в маленькой проявляла фотографии. Тай уже много раз спрашивал, остались ли еще химикаты и сохранились ли все необходимые приспособления и может ли он их использовать.
Но Джулиан, вопреки своей обычной щедрости, ни в какую не уступал братьям и сестрам эту маленькую комнату и не делился тем, что хранилось внутри. Черная дверь всегда была закрыта на замок, и попасть за нее не могла даже Эмма.
Впрочем, она об этом и не просила. Жизнь Джулиана и так практически всегда была на виду, и Эмме не хотелось лишать его единственного укромного уголка.
Большая комната была прекрасна. Две полностью остекленные стены выходили на океан и на пустыню, а другие две были выкрашены в светло-бежевый цвет. На них по-прежнему висели холсты Элеаноры – абстрактные картины в ярких тонах.
Джулс стоял в центре комнаты, рядом с массивной гранитной плитой, заваленной бумагами, коробками с акварелью и тюбиками с краской, на каждом из которых значились романтические названия: ализарин, кардинальская красная, кадмий оранжевый, ультрамарин.
Джулиан приложил палец к губам и глазами показал куда-то вбок. У маленького мольберта сидел Тавви с открытой коробкой нетоксичных красок в руках. Он размазывал их по длинному листу пергаментной бумаги, гордо взирая на свой разноцветный шедевр. Его каштановые локоны были измазаны в оранжевой краске.
– Я только что его успокоил, – сказал Джулиан, когда Эмма подошла ближе и поставила тарелки на гранитный подиум. – Что там происходит? С Марком кто-нибудь говорил?
– Он не открывает дверь, – ответила Эмма. – Все остальные в библиотеке. – Она подвинула тарелку ближе к Джулсу. – Поешь. Суп с тортильей. Это Кристина приготовила. Сказала, правда, что у нас нет настоящего перца-чили.
Джулиан взял тарелку и сел на колени рядом с Тавви. Его маленький братишка поднял голову и удивленно взглянул на Эмму, словно только заметив, что она здесь.
– Джулиан показывал тебе картинки? – спросил он. В его волосах появились пятна желтого и синего – настоящая гамма заката.
– Какие картинки? – не поняла его Эмма. Джулиан поднялся на ноги.
– На которых мы. Похожи на карты.
Эмма посмотрела на Джулиана.
– На карты?
Джулиан залился краской.
– Портреты, – объяснил он. – Я нарисовал их как Таро, в духе колоды Райдера-Уэйта.
– Карты Таро? – переспросила Эмма.
Джулс потянулся к папке со своими работами. Сумеречные охотники обычно не желали иметь дела с хиромантией, астрологией, хрустальными шарами и картами Таро. Все эти магические атрибуты простецов не были под запретом, но ассоциировались с подозрительными типами вроде Джонни Грача, обитавшими на задворках мира магии.
– Я их немного изменил, – сказал Джулиан и открыл папку.
Внутри оказалась целая стопка бумаг, и на каждой – цветная иллюстрация. Вот Ливви стояла с саблей в руке, и ветер трепал ее волосы, но вместо ее имени внизу было подписано: «Защитник». Рисунки Джулиана, как обычно, обращались прямо к сердцу Эммы, и ей казалось, будто она знает, что чувствовал Джулиан, пока создавал их. Глядя на портрет Ливви, Эмма ощутила восхищение, любовь, даже страх потери – Джулиан никогда бы не признался в этом, но Эмма подозревала, что взросление Ливви и Тая втайне ужасает его.
На руке у Тиберия сидела бабочка «мертвая голова». Голова Тая была опущена, его красивое лицо скрыто от зрителя. При взгляде на эту карту Эмма ощутила неистовую любовь и увидела блестящий ум и уязвимость, тесно переплетенные друг с другом. Под портретом значилось: «Гений».
Еще была карта «Мечтатель» – Дрю с книжкой в руках – и карта «Невинность», на которой был изображен одетый в пижаму Тавви, сонно опустивший голову на руку. Цвета на портретах были теплыми, приятными и очень нежными.
А еще – Марк. Руки скрещены на груди, волосы светлые, как солома. Футболка, на которой нарисованы расправленные крылья, и на каждом крыле – по глазу: один золотой, другой синий. Вокруг его щиколотки обвивалась веревка, конец которой уходил за рамку.
«Узник», – значилось внизу.
Эмма наклонилась, чтобы лучше рассмотреть рисунок, и слегка соприкоснулась плечом с Джулианом. Как и все картины Джулса, эта карта словно говорила с ней на молчаливом языке: потеря, говорила она, и печаль, и невосполнимые годы.
– Ты нарисовал их в Англии? – спросила Эмма.
– Да. Я хотел создать целую колоду. – Он откинул спутанные темные волосы с лица. – Наверное, нужно изменить подпись на карте Марка. Он ведь теперь свободен.
– Если, конечно, он останется на свободе, – ответила Эмма.
Отложив портрет Марка, она увидела карту Хелен. Хелен стояла среди льдов, ее светлые волосы были скрыты под вязаной шапкой. «Изгнанник», – было написано под рамкой. На следующей карте – «Преданность» – обнаружился портрет ее жены Алины, темные волосы которой облаком взметнулись над головой. У нее на пальце сверкало кольцо Блэкторнов.
Последним в папке лежал портрет Артура, сидящего за столом. По полу вилась кроваво-красная лента. Названия не было.
Джулиан собрал рисунки и закрыл папку.
– Они еще не закончены, – сказал он.
– А у меня будет карта? – хитро поинтересовалась Эмма. – Или здесь только Блэкторны?
– Почему ты не рисуешь Эмму? – спросил Тавви, посмотрев на брата. – Ты никогда ее не рисуешь.
Эмма заметила, как Джулиан напрягся. Он вообще редко рисовал людей, а Эмму и впрямь не рисовал уже много лет. В последний раз он нарисовал ее на семейном портрете на свадьбе Алины и Хелен.
– Все хорошо? – тихо, чтобы не услышал Тавви, шепнула она.
Джулс тяжело вздохнул, открыл глаза и разжал кулаки. Их с Эммой взгляды встретились, и нараставшее внутри нее раздражение мгновенно пропало. Джулиан смотрел на нее прямо, открыто, честно.
– Прости, – сказал он. – Просто мне всегда казалось, что, когда он… когда Марк вернется, он поможет. Что он все возьмет на себя. Что мне станет легче. Я и предположить не мог, что мне придется заботиться и о нем.
Эмма вспомнила те жуткие дни, недели, месяцы, когда Марка только забрали, а Хелен отправили в ссылку, и Джулиан с криком просыпался среди ночи и звал старшего брата, звал сестру, которых не было и больше уже никогда не будет рядом. Она вспомнила, как он боялся. От страха ему приходилось бегать в ванную, где его рвало. Она сидела с ним ночи напролет на холодном плиточном полу, а он дрожал, словно в лихорадке.
«Я не могу, – говорил он. – Не могу один. Я не могу заботиться о них в одиночку. Мне не воспитать четверых детей».
Внутри Эммы снова зародился гнев, но на этот раз он был направлен уже на Марка.
– Джулс? – встревоженно спросил Тавви.
Джулиан провел рукой по лицу – он всегда делал так в минуты волнения, как будто снимая старый холст с мольберта, – и страх исчез из его глаз.
– Я здесь, – сказал он и подошел к брату. Сонный Тавви положил руку ему на плечо, и Джулс подхватил его на руки, размазав краску с волос малыша себе по футболке. Впрочем, Джулсу было все равно. Он положил подбородок на макушку Тавви и посмотрел на Эмму.