– Вряд ли у тебя есть что-то, чего я не видела, – рассеянно ответила Кристина.
Ее темные волосы были заплетены в косички. Она сидела, сцепив руки в замок, а это был верный признак того, что ее что-то заботило.
– Все в порядке? – сказала Эмма, садясь на краешек кровати. – Ты как будто встревожена.
– Думаешь, у Марка были друзья в Дикой Охоте? – ни с того ни с сего спросила Кристина.
– Нет, – удивленно ответила Эмма. – По крайней мере, он о них не упоминал. Вряд ли он по кому-то скучает. – Она нахмурилась. – А почему ты спрашиваешь?
Кристина смутилась.
– Видишь ли, сегодня он одолжил у кого-то мотоцикл. Я просто надеюсь, что он не навлечет на себя неприятности.
– Марк умный, – сказала Эмма. – Сомневаюсь, что он продал душу в обмен на байк или сделал что-то в этом роде.
– Да, ты права, – пробормотала Кристина и посмотрела на шкаф Эммы. – Можно одолжить у тебя платье?
– Прямо сейчас? – переспросила Эмма. – Ты собралась на полночное свидание?
– Нет, я готовлюсь к завтрашнему вечеру. – Кристина встала и подошла к шкафу. Оттуда выпало несколько неряшливо сложенных платьев из вискозы. – Нужно вечернее платье, а я ни одного не привезла из дома.
– Мои тебе не подойдут, – сказала Эмма, когда Кристина подняла с пола черное платье с нарисованными на нем ракетами и поморщилась от одного его вида. – У нас разные фигуры. Ты гораздо более… о-ля-ля!
– И на каком языке ты это сказала? – бросила Кристина, сунув платье с ракетами обратно в шкаф и плотно закрыв дверцу. – На язык нормальных людей не похоже.
Эмма улыбнулась.
– Завтра пойдем по магазинам, – пообещала она. – Идет?
– После сегодняшнего это звучит так обыденно… – заметила Кристина и закинула косички за спину.
– Мне позвонил Кэмерон, – сказала Эмма.
– Я знаю, – ответила Кристина. – Я ведь тоже была на кухне. Зачем ты мне об этом говоришь? Вы снова вместе?
Эмма упала на кровать.
– Нет! Он меня предупреждал. Говорил, что кое-кто не хочет, чтобы я расследовала эти убийства.
– Эмма, – вздохнула Кристина, – и ты нам ничего не сказала?
– Он сказал, что дело во мне, – объяснила Эмма. – И я решила, что только я в опасности.
– Но пострадал Джулиан. – Кристина вдруг поняла, к чему клонит подруга. – И ты боишься, что все это из-за тебя.
Эмма теребила бахрому на покрывале.
– А разве нет? Кэмерон предупредил меня, сказал, что услышал это на Сумеречном базаре, поэтому говорить могли хоть простецы, хоть фэйри, хоть маги, хоть вообще кто угодно, но факт остается фактом: он меня предупредил, а я от этого просто отмахнулась.
– В этом нет твоей вины. Мы и так знаем, что по городу бродит человек, скорее всего некромант, который убивает и приносит в жертву простецов и обитателей Нижнего мира. Мы и так знаем, что у него целая армия демонов-богомолов на страже. Нельзя сказать, что Джулиан не был готов пойти на риск.
– Но он чуть не умер у меня на руках, – сказала Эмма. – Было столько крови…
– И ты его вылечила. Он в порядке. Ты спасла ему жизнь. – Кристина махнула рукой: ее ногти были идеальными сияющими овалами, а ногти Эммы вечно ломались на тренировках. – Эмма, зачем ты сомневаешься в себе? Потому что Джулиана ранили и тебя это испугало? Ведь ты всегда рискуешь, я это с самого дня нашей встречи замечаю. Такая уж ты есть. И Джулиан это знает. И не просто знает, ему это нравится.
– Правда? Он всегда твердит мне не лезть на рожон…
– И правильно делает, – кивнула Кристина. – Вы ведь две половинки целого. Вы разные, как свет и тень: он дает тебе осторожность, чтобы обуздать твое безрассудство, а ты даешь ему безрассудство, чтобы подстегнуть его осторожность. Вы не были бы столь хороши друг без друга. В этом вся суть парабатаев. – Она легонько дернула Эмму за влажную прядь волос. – По-моему, тебя беспокоит не Кэмерон. Тебя пугает то, что Джулиан был ранен.
– Может, и так, – глухо сказала Эмма.
– С тобой точно все в порядке? – Карие глаза Кристины были полны тревоги.
– Все хорошо.
Эмма откинулась на подушки. Она собирала забавные калифорнийские подушки: некоторые напоминали почтовые открытки, другие были сшиты в форме штата, на третьих красовалась надпись «Я люблю Калифорнию».
– По виду не скажешь, – заметила Кристина. – Ты будто… Мама говорила, что люди по-особенному выглядят, когда что-то понимают. Так вот ты выглядишь, как человек, который что-то понял.
Эмме захотелось закрыть глаза, спрятать от Кристины свои мысли. Эти мысли были опасными, вероломными, запретными.
– Это просто шок, – сказала она. – Я чуть не потеряла Джулиана, и это меня подкосило. Завтра все будет в порядке. – Она натянуто улыбнулась.
– Как скажешь, manita, – вздохнула Кристина. – Как скажешь.
Когда Джулиан привел себя в порядок, смыл кровь и собрал обрывки пропитанной ядом куртки, чтобы отправить их Малкольму, он пошел по коридору к комнате Эммы.
И остановился на полпути. Ему хотелось лечь рядом с ней на кровать, обсудить все, что случилось вечером, вместе с ней закрыть глаза и под звуки ее дыхания, размеренного, как океанский прибой, отойти в царство снов.
Но думая о тех долгих минутах на заднем сиденье машины, об Эмме, которая склонилась над ним, о панике у нее на лице и крови на руках, он не чувствовал того, что должен был: не чувствовал страха, не чувствовал боли, не чувствовал радости исцеления.
Вместо этого его тело содрогалось и пылало огнем, пронизывающим до костей. Закрывая глаза, он видел Эмму в свете колдовского огня, он видел ее волосы, которые выбились из-под заколки и растрепались, и видел, как уличные фонари сияли сквозь них, превращая в тонкие полоски прозрачного светлого льда.
Волосы Эммы. Может, потому, что она так редко распускала их, а может, потому, что Джулиан хотел нарисовать их столько, сколько сам себя помнил, эти длинные волнистые пряди, как провода, всегда тянулись прямо к его нервам.
Голова болела, тело трепетало без причины. Джулиану хотелось вернуться в машину, в те минуты, Эмма была там рядом с ним. В этом не было смысла, и он повернул на полпути и быстро зашагал прочь от ее спальни, в библиотеку. Там было темно и прохладно и пахло старой бумагой. Но Джулиану и не нужен был свет, он прекрасно знал, в какой секции находится нужная книга.
Закон.
Джулиан снял с верхней полки толстый том в красном переплете, и тут из коридора до него донесся чей-то горький плач. Схватив книгу, Джулиан вылетел из библиотеки и побежал обратно. Завернув за угол, он увидел, что дверь в комнату Друзиллы открыта. Дрю выглянула в коридор, держа в руке колдовской огонь, освещавший ее круглое лицо. На ней была пижама с рисунком из жутких масок.
– Тавви плакал, – сказала она. – Замолчал ненадолго, а потом опять.
– Спасибо, что сказала, – кивнул Джулиан и поцеловал ее в лоб. – Засыпай, я справлюсь.
Друзилла ушла к себе, а Джулиан скользнул в комнату к Тавви и закрыл за собой дверь.
Тавви свернулся клубком под одеялом. Он спал, обняв подушку и приоткрыв рот. По его щекам катились слезы.
Джулиан сел рядом с ним и положил руку на плечо братишке.
– Октавиан, – сказал он. – Проснись, тебе снится кошмар. Просыпайся, Октавиан.
Тавви резко поднялся, его растрепанные каштановые волосы взметнулись в воздух. Увидев Джулиана, он вздрогнул и тут же подался к нему и обхватил руками его шею.
Джулс обнял Тавви и погладил его по спине, осторожно коснувшись каждого из острых позвонков. Слишком маленький, слишком щуплый, подсказывал ему разум. После Темной войны не так-то просто было заставить Тавви хорошо есть и спокойно спать.
Он помнил, как бежал по улицам Аликанте, держа Тавви на руках, как спотыкался о расколотые камни, как пытался прижать братишку лицом к плечу, чтобы тот не видел всю кровь и смерть, которая их окружала. Казалось, если они выберутся и Тавви не увидит всех этих ужасов, все будет в порядке. Он не запомнит. Он не узнает.
И все же Тавви каждую неделю мучили кошмары. Он просыпался в поту, дрожа и рыдая от страха. И всякий раз Джулиан с болью понимал, что не смог уберечь братишку, и это понимание пронзало его словно кинжалами.
Джулиан не выпускал Тавви из объятий, и дыхание малыша постепенно становилось ровнее. Джулсу хотелось лечь рядом с младшим из братьев, свернуться вместе с ним под одеялом и заснуть. Он отчаянно нуждался в отдыхе, у него кружилась голова.
Но спать он не мог. Ему было тревожно, беспокойно, неуютно. Когда стрела прошла сквозь него, его обожгло чудовищной болью, а вытаскивать ее было еще больнее. Он раздирал свою кожу, а разум его был окутан паникой, чистой, животной паникой, он был уверен, что умирает, и понятия не имел, что же будет теперь со всеми ними, сливвиитаемидрузиллойитаввиимарком.
А потом он услышал голос Эммы, почувствовал ее прикосновение и понял, что будет жить. Он смотрел на себя теперь – никаких отметин на коже не было. Точнее, было что-то, тонкая белая полоска на загорелом теле, но это ерунда. Сумеречные охотники жили шрамами. Порой казалось, что они жили лишь ради них.
И снова и снова у него в голове возникал непрошеный образ, который он пытался прогнать с момента возвращения в Институт: Эмма у него на коленях, ее руки у него на плечах. И струи бледно-золотистых волос, стекающие у нее по щекам.
Думая, что умирает, Джулиан радовался, что, по крайней мере, умрет рядом с ней, в момент наивысшей близости, ведь ближе друг к другу они быть не могли. Ведь это не позволялось Законом.
Тавви заснул, и Джулиан взял книгу, которую принес из библиотеки. Он так часто сверялся с ней, что теперь она открывалась всегда на одной и той же странице. «О парабатаях», – значилось на ней.
Постановляется, что прошедшие церемонию принесения клятв парабатаев и навеки связанные узами Саула и Давида, Руфи и Ноемини не имеют права вступать в брак, иметь совместных детей и любить друг друга любовью романтической, именуемой эрос, а должны любить друг друга только той любовью, что именуется филия или агапэ.