Малкольм нахмурился.
– Я точно недавно искал рецепт апельсинового торта…
Джулиан молча закатил глаза. При общении с Малкольмом даже ему, бывало, не хватало терпения.
– Ладно, забудь, – сказал Малкольм. – Он был в журнале «О». А это… – Он постучал по бумаге. – Это древний язык фэйри – вы были правы, этот язык появился раньше Сумеречных охотников. Вероятно, в ближайшие дни я смогу выяснить больше. Но я пришел не поэтому.
Джулиан выжидающе посмотрел на него.
– Я изучил яд, которым была пропитана та ткань, что ты прислал мне вчера вечером. Проверив его на различные токсины, я пришел к выводу, что это катаплазма – экстракт редкого вида белладонны, смешанный с демоническими ядами. Он должен был тебя убить.
– Но Эмма меня вылечила, – сказал Джулиан. – Руной ираци. Значит, ты говоришь, что нам нужно искать…
– Я не говорил ничего о поисках, – перебил его Малкольм. – Я говорил, что никакая руна ираци не могла тебя вылечить. Даже делая скидку на силу парабатаев. Одним словом, ты совершенно точно не мог выжить. – Его удивительные сиреневые глаза замерли на Джулиане. – Не знаю, кто из вас сделал это, ты или Эмма, но это просто невероятно. По всем законам ты должен быть мертв.
Джулиан медленно поднялся по лестнице. Со второго этажа доносились крики и громкие голоса, но, похоже, все было в порядке. Любому, кто опекал четырех детей, было жизненно необходимо научиться отличать игривые крики от настоящих, и Джулиан давно освоил этот навык.
Он все еще думал о том, что Малкольм сказал о катаплазме. Узнать, что ты должен быть мертв, оказалось весьма неприятно. Конечно, оставалась небольшая вероятность, что Малкольм ошибся, но почему-то Джулиан сильно сомневался в этом. К тому же Эмма, кажется, упоминала, что в точке пересечения лей-линий росла белладонна.
Стоило ему свернуть в коридор, как все мысли о ядах и лей-линиях вылетели у него из головы. Комната, в которой стоял компьютер Тиберия, была залита светом. Оттуда доносился шум. Джулиан подошел к двери и заглянул внутрь.
На мониторе компьютера мелькали кадры из видеоигры. Марк сидел перед ним и отчаянно стучал по кнопкам на джойстике, пока на экране прямо на него несся грузовик. С громким хлопком он повалил его героя, и Марк толкнул джойстик в сторону.
– Этот ящик явно служит Владыке Лжи! – негодующе заявил он.
Тай рассмеялся, и Джулиан почувствовал укол в свое сердце. Смех брата был одним из любимых звуков Джулиана – отчасти потому, что Тай смеялся очень искренне, безо всякой попытки скрыть смех и даже мысли о том, что его стоит скрывать. Игра слов и ирония зачастую не казались ему смешными, но люди, которые вели себя глупо, заставляли его хохотать, а еще он с нескрываемым интересом наблюдал за животными – например, как Черч падает со стола и пытается восстановить достоинство. И все это восхищало Джулиана.
По ночам, лежа на кровати и глядя на нарисованные на стене тернии, Джулиан порой хотел отказаться от роли, которая требовала от него постоянно напоминать Таю, что нельзя держать скунсов в комнате, что пора заниматься или выключать свет, когда брат читал в постели, вместо того чтобы спать. Вот бы он мог, как обычный брат, смотреть вместе с Таем фильмы о Шерлоке Холмсе и помогать ему ловить ящериц, не переживая при этом, что те улизнут из комнаты и разбегутся по всему Институту! Вот было бы здорово!
Можно делать что-то для другого человека, а можно показывать ему, как сделать это самому. Мама Джулиана всегда подчеркивала эту разницу. Именно так она учила Джулиана рисовать. И он всегда старался вести себя так же по отношению к Таю, хотя порой казалось, что он нащупывает дорогу в темноте: он делал книжки, игрушки, уроки, которые были подогнаны под особенное мышление Тая, – но верно ли он поступал? Ему казалось, что это помогало брату. Он надеялся на это. Бывает, кроме надежды, довольствоваться тебе и нечем.
И Джулиан надеялся и наблюдал за Таем. Он радовался, замечая, как Тай становится все более самостоятельным, как меньше и меньше нуждается в поддержке и руководстве. Но была и печаль – Джулиан с грустью ждал того дня, когда брат сможет обходиться без него. В глубине души он порой даже боялся, что Тай и вовсе не захочет больше видеться с ним, когда этот день наступит: ведь он был для него тем, кто вечно поучал его и указывал ему, что делать. Настоящим занудой.
– Это не ящик, – сказал Тай. – Это джойстик.
– Он все равно лжет, – ответил Марк и повернулся на стуле. Заметив стоящего на пороге Джулиана, он кивнул. – Рад встрече, Джулс.
Джулиан знал, что это обычное приветствие фэйри, и все же с трудом удержался, чтобы не сказать Марку, что они уже встречались утром на кухне, не говоря уже о нескольких тысячах раз до этого. Ему удалось подавить свой порыв, но это потребовало серьезного напряжения.
– Привет, Марк.
– Все в порядке?
Джулиан кивнул.
– Можно мне на секунду забрать у тебя Тая?
Тиберий поднялся. Его черные волосы лежали в беспорядке и давно отросли. Джулс напомнил себе, что нужно запланировать стрижку для обоих близнецов и отметить этот день в календаре.
Тай вышел в коридор и закрыл за собой дверь в компьютерную комнату, а затем настороженно посмотрел на Джулса.
– Ты насчет скунса? Ливви уже отпустила его.
– Нет, я не о скунсе хотел поговорить, – покачал головой Джулиан.
Тай поднял голову. Черты его лица всегда были особенно изящны; он больше походил на эльфа, чем Хелен или Марк. Отец говорил, что в нем нашли свое отражение прежние поколения Блэкторнов, и Тиберий действительно был чем-то похож на стройных мужчин в костюмах викторианской эпохи, смотревших с портретов в столовой, которой они практически никогда не пользовались. У них у всех были такие же бледные, словно фарфоровые, лица и черные вьющиеся волосы.
– Тогда в чем дело?
Джулиан медлил. В Институте стало тихо. Из-за двери доносилось слабое гудение компьютера.
Он хотел попросить Тая изучить яд, который был на стреле. Но тогда ему бы пришлось сказать: «Я умирал. Я должен был умереть». Эти слова никак не хотели срываться с его губ. Они, подобно дамбе, сдерживали целый водопад других слов: «Я ни в чем не уверен. Я ненавижу быть главным. Я ненавижу принимать решения. Я боюсь, что вы все меня возненавидите. Я боюсь вас потерять. Я боюсь потерять Марка. Я боюсь потерять Эмму. Я хочу, чтобы кто-то встал на мое место. Я не такой сильный, как кажется. Я хочу того, чего хотеть нельзя, чего хотеть не положено».
Он понимал, что не может сказать ничего из этого. Перед ними, перед своими детьми, он должен был быть идеальным: любая трещина в нем стала бы для них трещиной в целом мире.
– Ты ведь знаешь, я люблю тебя, – в конце концов сказал он, и Тай удивленно посмотрел на него и на мгновение встретился с ним взглядом. За прошедшие годы Джулиан понял, почему Тай не любит смотреть в глаза людям. В них было слишком много движения, цвета, чувства, словно ты смотрел на яркий телевизионный экран. Он мог смотреть в глаза – и знал, что это нравилось людям, что это было для них важно, – но не понимал, что в этом такого.
Но сейчас Тай изучал лицо Джулиана, пытаясь найти объяснение его нерешительности.
– Я знаю, – помедлив, ответил он.
Джулиан невольно улыбнулся. Разве не это хочется слышать из уст своих детей? Разве не хочется понимать, что они чувствуют себя любимыми? Джулиан вспомнил, как однажды нес Тавви наверх – ему тогда было тринадцать, – споткнулся и упал, но в полете изогнулся так, чтобы удар пришелся ему на спину и на голову, не заботясь о боли и лишь пытаясь защитить братишку. Он сильно ушибся головой, но тотчас сел. В голове была лишь одна мысль: «Тавви, малыш мой, с ним все с порядке?»
Тогда он впервые подумал «малыш мой», а не просто «малыш».
– Но я не понимаю, зачем ты хотел со мной поговорить, – сказал Тай и озадаченно нахмурил темные брови. – В чем причина?
Джулиан покачал головой. Он услышал, как вдали открылась дверь и как Эмма и Кристина тихонько рассмеялись, входя в Институт. Они уже вернулись.
– Никаких причин, – ответил он.
14Яркие глаза
Стоя на мраморном полу в холле Института, Джулиан в последний раз взглянул в зеркало.
Он попросил Ливви посмотреть в словаре значение слова «полупарадный», и его мрачные подозрения подтвердились: это означало, что идти нужно в темном костюме. У Джулиана был только один костюм – черный костюм от «Сай Девоур», который Эмма раскопала в «Сундуке сокровищ», с угольно-черной шелковой подкладкой и с перламутровыми пуговицами на жилете. Когда Джулиан надел его в первый раз, Эмма захлопала в ладоши и сказала, что он выглядит, как кинозвезда, и он, конечно, не смог его не купить.
– Выглядишь потрясающе, Эндрю.
Джулиан повернулся. Сзади стоял дядюшка Артур. Его потрепанный серый халат был накинут поверх мешковатых джинсов и драной футболки. Щеки покрывала серая щетина.
Джулиан не стал поправлять дядюшку. Он знал, насколько похож на отца в молодости. Возможно, Артуру было легче, когда он представлял, что его брат еще жив. Возможно, увидев племянника в парадной одежде, он вспомнил о тех временах, когда они были молоды и часто посещали шумные вечеринки и веселые танцы. Пока все не обратилось пеплом.
Джулиан знал, что Артур скорбит о брате, просто на свой манер: его тоска скрывалась под магией фэйри и недугом, поразившим его разум. Если бы Артур не был столь поглощен своими исследованиями, о его болезни, скорее всего, узнали бы гораздо раньше, пока он еще жил в Лондонском Институте, – так, по крайней мере, подозревал Джулиан. А еще он подозревал, что дядюшке стало хуже после Темной войны. И все же бывали моменты, когда Артур принимал лекарство, которое приносил ему Малкольм, и ненадолго становился тем Сумеречным охотником, которым был раньше: отважным, сильным и гордым, как Ахилл и Эней.
– Привет, Артур, – сказал Джулс.
Артур кратко кивнул и положил ладонь на грудь Джулиану.