Песня закончилась. Эмма посмотрела на музыкантов. Кларнетист наблюдал за ними с Джулианом. Вдруг он подмигнул. Джаз-бэнд снова заиграл, на этот раз более медленную, более мягкую музыку. Пары сблизились, словно притягиваемые магнитами: женщины обвили руками шеи мужчин, мужчины опустили ладони им на талию, головы склонились друг к другу.
Джулиан застыл на месте. Эмма не отнимала рук, но стояла неподвижно, не шевелясь и не дыша.
Казалось, эта секунда никогда не закончится. Джулиан встретился с Эммой глазами, и ее взгляд, похоже, придал ему решимости. Он обнял ее и прижал к себе. Она неуклюже стукнулась подбородком ему о плечо. Пожалуй, никогда еще они не делали ничего неуклюже.
Эмма почувствовала, как Джулиан втянул в себя воздух, как его дыхание защекотало ей шею. Его теплые руки легли ей на лопатки. Она повернула голову, прижалась ухом к его крепкой груди и услышала, как быстро и неистово бьется его сердце.
Она обвила руками его шею. Джулиан был гораздо выше нее, и, сцепив пальцы, она почувствовала под ними его непокорные локоны.
По телу пробежала дрожь. Конечно, Эмма и раньше прикасалась к волосам Джулиана, но сзади, на шее, они были удивительно мягкими и шелковистыми. Кожа тоже была очень мягкой. Эмма неосознанно провела по ней пальцами, почувствовала его шейные позвонки и услышала, как Джулиан порывисто вздохнул.
Она посмотрела на него. Он был бледен и не поднимал глаз, длинные ресницы бросали тень ему на скулы. Он прикусил губу, как и всегда в минуты волнения. Эмма видела даже бороздки, которые его зубы оставляли на мягкой коже.
Если бы она поцеловала его, был бы поцелуй пропитан кровью или гвоздикой? Или они слились бы в единый букет? Сладкий и острый? Горький и горячий?
Она заставила себя забыть об этом. Он был ее парабатаем. Его нельзя было целовать. Его…
Его левая рука скользнула по ее спине и остановилась на талии. Эмма встрепенулась. Она слышала о бабочках в животе и понимала, как это бывает: тревожное чувство окутывало низ живота, и там все трепетало. Но сейчас это чувство охватило все ее тело. Бабочки порхали повсюду, касались своими тонкими крыльями ее кожи, заставляли ее трепетать и купаться то в жаре, то в холоде. Она начала водить пальцем по запястью Джулиана, собираясь написать: «Д-Ж-У-Л-И-А-Н, Ч-Т-О Т-Ы Д-Е-Л-А-Е-Ш-Ь?»
Но он не замечал. Впервые в жизни он не слышал их тайного языка. Эмма замерла и посмотрела на него: его взгляд был рассеян, мечтателен. Правой рукой он касался ее волос и крутил их прядь в своих пальцах. Эмма чувствовала это так остро, словно каждый волос, подобно проводку, шел прямо к ее нервным окончаниям.
– Когда ты сегодня спустилась по лестнице, – тихо и немного хрипло сказал Джулиан, – я захотел нарисовать тебя. Нарисовать твои волосы. Я подумал, что мне нужно использовать титановые белила, чтобы правильно передать цвет, чтобы показать, как они сияют на солнце. Но у меня все равно ничего не получится. В твоих волосах так много цветов. Там не только золото, но и янтарь, и солнце, и карамель, и пшеница, и мед.
Обычная Эмма бы пошутила. «Неужели у меня на голове тарелка мюсли?» Обычная Эмма и Обычный Джулиан посмеялись бы над этим. Но это был не Обычный Джулиан, это был Джулиан, которого она никогда прежде не видела, Джулиан, чувства которого читались в изящных чертах его лица. Эмма ощутила волну отчаянного желания, которое, как бледное пламя, плескалось в его глазах, которое было затеряно в резких линиях его скул, в поразительной мягкости губ.
– Но ты никогда меня не рисовал, – прошептала она.
Он не ответил. Он был в агонии. Его сердце стучало в три раза быстрее обычного. Эмма видела, как бьется жилка у него на шее. Его руки не двигались; Эмма чувствовала, что он хочет удержать ее на месте, не позволить ей приблизиться ни на миллиметр. Пространство между ними было словно пропитано электричеством. Пальцы Джулиана слегка шевельнулись. Он медленно опустил другую руку, провел ею по всей длине волос Эммы и коснулся кусочка кожи, обнаженного глубоким вырезом платья.
Он закрыл глаза.
Они уже не танцевали. Они стояли на месте. Эмма едва дышала. Руки Джулиана скользили у нее по спине. Джулиан прикасался к ней тысячу раз: на тренировках, в битвах, при залечивании ран.
Но он никогда не прикасался к ней вот так.
Казалось, он очарован. Казалось, он знает, что очарован, и всеми силами души пытается бороться с наваждением. Внутри у него как будто бушевала борьба.
Эмма чувствовала ее отголоски в его частом пульсе, в его неуверенных руках у себя на талии.
Она шагнула чуть ближе к нему. Он ахнул. Его грудь поднялась и слегка коснулась ее груди сквозь тонкий материал ее платья. Ее будто пронзили электрическим током. Все мысли вылетели у нее из головы.
– Эмма, – задыхаясь, произнес он.
Его руки дрогнули, как будто он получил неожиданный удар. Он потянул Эмму к себе. Она прижалась к нему. Толпа вокруг слилась в единое пятно света и цвета. Его голова опустилась поверх ее. Они задышали в унисон.
Ударили цимбалы – громко, оглушительно. Они отпрянули друг от друга, и двери театра распахнулись. Комнату залил яркий свет. Музыка стихла.
Затрещал громкоговоритель.
– Все зрители приглашаются в театр, – сказал чувственный женский голос. – Лотерея начинается.
Кристина рассталась с мужчиной в сером костюме и подошла к ним. Ее щеки пылали. Сердце Эммы колотилось как сумасшедшее. Она взглянула на Джулиана. На краткий миг он показался ей человеком, который долго брел по пустыне, умирая от жажды, и вдруг увидел блеск воды, но тот оказался лишь миражом.
– Марка до сих пор нет? – поспешно спросила Эмма, как только Кристина подошла ближе. Кристина вряд ли знала, где сейчас Марк, но Эмме не хотелось, чтобы она смотрела на Джулиана. Не сейчас.
Кристина покачала головой.
– Тогда заходим, – сказал Джулиан. Его голос звучал нормально, выражение лица ничего не выдавало. – Марк присоединится позже.
Эмма удивленно посмотрела на него. Она всегда знала, что Джулиан – неплохой актер, ведь Сумеречным охотникам то и дело приходилось лгать и играть разные роли, но сейчас ей казалось, что она придумала то выражение, которое видела у него на лице всего секунду назад. Что последние десять минут были просто плодом ее воображения.
Что на самом деле ничего этого не было.
15Половины такого блаженства узнать серафимы в раю не могли
– Что ты здесь делаешь? – прошипел Марк в темноту.
Он стоял в гардеробе среди вешалок с дорогой одеждой. Ночью в Лос-Анджелесе становилось прохладно даже летом, но одежда была легкой: мужские пиджаки из льна и жатого ситца, женские накидки из шелка и газовой ткани. Было довольно темно, но Марк даже не вздрогнул, когда из-за кожаного плаща появилась бледная рука, которая потащила его за вешалку.
Кьеран. Его волосы были темно-синими, почти черными, цвета волн в разгар шторма. А это означало, что настроение у него отвратительное. Его разноцветные глаза мерцали в темноте.
– А как иначе мне тебя увидеть? – спросил он, прижимая Марка к стене. За вешалками было мало места, там было узко и жарко. Марк ахнул – и не только от того, что с силой ударился спиной о стену. Внутри Кьерана, там, где когда-то его сердце омывали прохладные волны рек страны фэйри, бушевала ярость, волны которой то и дело выплескивались наружу. – Я не могу войти в Институт, только в Убежище. Но меня убьют, обнаружив там. Неужели я должен каждую ночь ждать тебя среди теней пустыни, надеясь, что ты однажды соблаговолишь навестить меня?
– Нет, – ответил Марк, а Кьеран подошел к нему еще ближе. Его колено уперлось в стену между ног Марка. Его слова обжигали, но прикосновения были знакомы: тонкие, холодные пальцы расстегнули пуговицы рубашки Марка, скользнули под нее и дотронулись до его кожи. – Мы не должны встречаться, пока все это не кончится.
Глаза Кьерана метали молнии.
– А что потом? Ты по доброй воле вернешься в Охоту? Ты вернешься ради меня? Неужели ты считаешь меня таким глупцом? Ты ведь всегда ее ненавидел.
– Но во мне не было ненависти к тебе, – сказал Марк.
В гардеробе пахло миллионом духов одновременно: аромат одеколонов, которыми были пропитаны плащи и пиджаки, щекотал Марку ноздри. Это были искусственные запахи, не натуральные: искусственная тубероза, искусственный жасмин, искусственная лаванда. В мире примитивных не было ничего настоящего. Но было ли хоть что-нибудь настоящее в мире фэйри?
– В тебе не было ненависти ко мне? – холодно повторил Кьеран. – Какая честь. Я польщен. Ты хоть скучаешь по мне?
– Я скучаю по тебе, – ответил Марк.
– И я должен тебе верить? Не забывай, полукровка, я прекрасно помню, что ты умеешь лгать.
Марк посмотрел Кьерану в глаза. Там ревел шторм, но за этим штормом Марк видел двух юношей, крохотных, как звезды на далеком небе, которые вместе свернулись под одеялом. Они с Кьераном были одного роста, и ему достаточно было податься вперед, чтобы прижаться губами к его губам.
Принц фэйри на мгновение замер. Он не двигался, скорее медля, чем не желая отвечать. Руки Марка коснулись его лица, и тогда Кьеран ожил и ответил на поцелуй с такой силой, что голова Марка отлетела назад, к стене.
В этом поцелуе чувствовались кровь и холод ночного неба, и на миг Марк снова ощутил, что летит с Охотой. Небо было его дорогой завоевателя. Он скакал по тропинке из звезд на серебристо-белом коне, сотканном из лунного света. Среди криков, и смеха, и слез он пробивал себе дорогу в ночи, и эта дорога открывала мир его пытливым глазам. Он видел места, которых не видел ни один человек, он видел затерянные в горах водопады и скрытые ото всех зеленые долины. Он останавливался на верхушках айсбергов и скакал галопом по пене водопадов, и белые руки водяных нимф тянулись к нему из воды. Он лежал вместе с Кьераном на высоком альпийском лугу, и держал его за руку, и считал рассыпанные по небу миллиарды звезд.
Кьеран отстранился первым.