Нет, мне совершенно не хотелось смотреть, как поет сын малознакомой мне женщины, но воспитание не позволяло вот так просто уйти.
– Хочу. – соврала я.
Татьяна Павловна сделала шаг ко мне, скользнула рукой в карман своего халата и выудила из него телефон. Порывшись в нем, она с глуповатой улыбкой на лице сунула мне под нос экран, на котором транслировалось видео отвратительнейшего качества.
На видео классическая маленькая темная кухонька, стол. На нем стандартный набор из каких-то консервов, стаканов и бутылок. Возле стола сидит лопоухий парень в темной футболке и бренчит на гитаре. На тридцатой секунде парень, наконец, начинает петь песню из репертуара Виктора Петлюры. На мое удивление, песня из его уст льется красиво и стройно. Нежный тенор парня буквально обволакивает уши и… Даже, душу.
Я в буквальном смысле залипла на видео и очнулась только, когда сын Татьяны Павловны окончил пение.
– Действительно, очень красиво поет, – искренне сказала я.
– Ага-а, – протянула довольная женщина, которая в один миг стала мне приятной.
– Ваш сын, наверное, где-то выступает?
Татьяна Павловна нахмурилась, улыбка пропала с ее лица. Она сунула телефон обратно в карман.
– В тюрьме он выступает, – горько произнесла она.
Я смутилась и потупила взгляд.
Женщина вздохнула и снова блаженно улыбнулась.
– Ему не долго осталось сидеть, вот выйдет – за ум возьмется. Вы знаете, Сонечка, какой у моего Миши светлый ум? Он такой у меня умненький, господи боже мой! Такой талантливый, а угораздило его.
Глаза у Татьяны Павловны влажно блеснули и мне вдруг стало так жалко ее, словно она сделалась мне самым родным человеком на свете. Я поставила чашку в раковину и порывисто обняла женщину за плечи.
– Не переживайте! Он обязательно возьмется за ум. Если такой талантливый, не может быть, чтоб не взялся. Я думаю, что все у вас будет хорошо.
Татьяна Павловна закивала, смущенная моими объятиями, мягко похлопала меня по плечу.
– Дай бог, дай бог.
Потом она вдруг скосила глаза в раковину, высвободилась из моих объятий, и совершенно другим тоном сказала:
– Вы раковину убрали за собой? У нас тут правило: соблюдаем чистоту, – она подняла мою чашку, наклонилась вниз к сливу. – Вот тут крошки остались, нужно убрать.
Я кивнула, смахнула тряпкой со дна сколотой раковины две малюсенькие крошки, неведо как увиденные близорукой женщиной.
О, бедная моя, коммунальная женщина с нелегкой судьбой! Вот она типичная педантичность маленьких обитателей коммуналок. Пусть безобразное пятно на потолке в туалете будет жить вечно, пусть тараканы построят целую империю на кухне, пусть на мутных стеклах шрамами лежат трещины и сколы, пусть кухонные шкафы ломятся от нагроможденной в них полуржавой посуды – все это нипочем. Но крошка, оставленная соседом, станет как ячмень на глазу.
Придя в свое жилье – комнату-апартаменты – я рассказала Ди о встрече с Татьяной Павловной и о странном разговоре с ней.
– Сонь, а тебе Никанорыч выслал договор? – в свою очередь спросила она, выщипая волоски бровей.
– Нет, так и не выслал. Надо напомнить ему.
Я взяла телефон и написала агенту. Агент так и не ответил. Ни в тот день, ни в следующий и ни через неделю.
В пятницу Женя встретил меня у служебного входа в супермаркет. Увидев на улице его сутулящуюся фигуру, я обрадовалась. Подошла сзади и крепко обхватила его талию руками. Он засмеялся, ловко повернулся и обнял меня.
– Привет, как день прошел? – спросил он.
– День – плетень. Поехали?
Мы подошли к автомобилю с яркой наклейкой фирмы проката и, сев него, поехали к Жене домой.
Женя выглядел уставшим, пожаловался, что за неделю ни разу не играл на гитаре, что квартальные отчёты затянулись на его шее как петля.
Дорога из-за пробки выдалась долгой. Из динамиков лились композиции радио «Эрмитаж», фары автомобилей гипнотизировали меня, и в какой-то момент я задремала. Проснулась, когда машина остановилась.
– Приехали?
– Ага, Соня – засоня.
По приходу домой я наполнила ванну, мечтая поскорее засунуть в тёплую воду свои гудящие ноги.
Я лежала в ванной, расслабившись. Женя сидел на полу, скрестив руки на бортике ванной, и задумчиво смотрел на меня. Я закрыла глаза, с упоением отмечая, как ноги окутывает невесомость. Воистину, ванна с морской солью способна реанимировать любого. Из забытья меня вырвал голос любимого:
– Я поговорил с другом, он готов взять тебя на работу.
Я нехотя разлепила веки.
– Какая работа?
– Я тебе говорил. У друга фирма здорового питания. Будешь писать посты в соцсетях.
– Что это за работа такая – писать посты в соцсетях? – проронила я, обращаясь скорее к себе, чем к Жене.
– Представь себе – есть такая работа. Тебе нужно встретиться с ним, и он все тебе подробно расскажет. Можем прямо завтра поехать к нему.
– … Давай потом.
– Когда – потом? Надо ковать железо, пока горячо.
"Господи, какой же ты упрямый", – лениво подумала я. Я вытянула вверх руку, облепленную пеной. Тихонько шипя, пена скользила вниз.
– У меня есть работа. И вполне нормальная.
Женя встал во весь рост и демонстративно засунул руки в карманы шорт. Так он стал похож на мужлана. Смотря на меня сверху вниз, он презрительно усмехнулся.
– Какая? По 12 часов пахать? Что за рабоче-крестьянское мышление?
– Не хами.
– А ты не тупи.
– Хамишь!
– Тупишь! Тебе нужно научиться слушать других людей.
– По-твоему я не слушаю?
– Уверен.
– Это почему же? Приведи аргументы.
– Аргументы тебе нужны? А хотя бы то, что ты не услышала редактора! Он же не отказал тебе, а попросил немного изменить сказку! Ты не умеешь быть гибкой! А ещё ты очень токсична.
Женин взгляд посуровел, на виске стала видна голубоватая венка.
– Это все?
– Нет.
– Что ещё?
–Я предлагаю тебе хорошую работу, шанс. Другая бы на твоём месте визжала бы от радости, а ты ерепенишься.
– Ага, и ноги бы тебе целовала, спаситель ты наш!
–Не ёрничай! – грубо сказал он и презрительно добавил: – Просто скажи, что ты ссышь выйти из зоны комфорта!
Это было уже слишком.
– Ну все!
Я вскочила. Пенная вода встревоженно всколыхнулась, шлёпнула меня по попе. Ноги враз заныли, куда, мол? Обмотавшись полотенцем, я вышла из ванной. Женя, спокойно наблюдавший за всеми моими движениями, пошёл следом за мной, встал в дверях. Я наскоро вытерлась и принялась натягивать на себя одежду.
– Куда ты собралась?
– К рабоче-крестьянскому народу.
– Ну и катись, – равнодушно бросил он и ушёл в свой кабинет, где щёлкнул мышью, надел наушники и принялся ожесточённо расстреливать зомби. Наверное, вместо зомби он представлял меня.
Я натянула шапку на мокрую голову, накинула куртку и, схватив рюкзак, бросилась вон.
Я спустилась на лифте, вышла со двора и влилась в стройную толпу жителей муравейника, которые тянулись в сторону метро. Свет от фонарей сделал всех "муравьев" одинаковыми. Одинаковая темная одежда, одинаково скрюченные ветром фигуры…
Сумрачные пятна лиц шарили глазами по белой земле, ноги коротко семенили по снегу – "муравьи" боялись упасть. Я тоже боялась упасть и стала коротко перебирать ногами, чтобы было удобнее идти по скользкому снегу.
Ближе к станции метро света стало больше, и он озарил бледные, одинаково хмурые и сосредоточенные лица.
У входа в подземку толпа выросла в несколько раз и, уже спускаясь вниз, мне пришлось замедлиться, чтобы не налететь на идущих впереди. В самом низу подземного перехода я остановилась, встав практически вплотную к спинам людей. Весь подземный переход был забит толпой. По бледно – желтым стенам прокатывалась дрожь от ползущего под землей железного змея, к которому мы все спешили. Людская пробка растянулась на добрые двести метров.
Терпеливо, молча и медленно наша колонна продвигалась вперед. Казалось, что шевелились только головы. И в этой странной тишине, наполненной только шорохами обуви и гулом катящегося внизу поезда, мне вдруг показалось, что все мы превратились в зомби.
Толпа давила. Было что-то угнетающее в этой людской пробке. Хотелось растолкать всех руками и пробиться вперед. В толпе индивидуальность становится в миллионы раз меньше. Ты становишься частью массы. Куском двуногого биологического существа.
Вдруг чей – то густой и вкусный голос неожиданно и весело запел: «По полям, по полям синий трактор едет к нам!»…
Зомби очнулись, принялись вертеть головами, чтобы увидеть певца. В эту же секунду лохматый высокий парень, шедший передо мной, испуганно дернул головой и иступлено закричал:
– Заткнись, заткнись, заткни-ись!
Толпа шарахнулась в стороны от него, врезалась в бледные стены. Меня сдавило между двумя женщинами. От давки из легких принудительно вырвался воздух и обратно заходить не захотел. Где-то позади отчаянно заверещала чья-то собачка. Песня оборвалась и исполнявший ее, невидимый мне человек, извиняющимся тоном сказал:
– Извини, братан. Нечаянно вырвалось, ребенок по сто раз на дню смотрит.
Лохматый схватился за голову.
– Заткни-и-ись!
Кто-то испуганно крикнул:
– У него истерика.
Кто-то недовольно ответил:
– Кому сейчас легко.
Кто-то тоскливо пробормотал:
– Да-а, недолго тут чокнуться.
Дышать мне стало совсем тяжело, и я заработала локтями и ногами, чтобы быстрее вырваться из угнетающей толпы. Затем бросилась вперёд к спасительной лестнице. Позади орал лохматый, бесчисленные жители района обегали его.
Как они тут живут? Неудивительно, что с ума сходят.
Нырнув в вагон поезда, я села у выхода и тупо уставилась на двух серых мигрантов, с глазами уставшими, как сама старость. Работяги.
Я, в общем – то, не была против новой работы. Но почему Женя не выбрал для разговора более удачное время? Почему – вечер пятницы? Когда я уставшая как черт? Когда мне всего лишь хотелось ванной и объятий?