ймет речь Палыча.
Дело шло к полуночи.
– …ну и вот, – рассказывал Пинков. – Перед сорок восьмым – это, выходит, ровно сороковник годов назад – стояла наша часть под Калининградом. Тридцать первое, вечер. Метель лютая, снежище. Мы сидим, знамо дело, в казарме, заливаем потихоньку за подворотничок. Все уже веселые. До полнóчи два часа. Вдруг – подъем, построение. Что за пердомонокль? Оказу́ется – полкан Хряпченко. Напился, как леопард, и в белке поехал с инспекцией. Делать нечего. Строимся на плацу. Пурга, ветер воет, как сто кобелей. Стоим чуть не по колено в снегу. Мы плац-то чистили три часа тому, а за три-то часа-то намело безбожно. Стоим. Появляется Хряпченко. Пьяный, еле на ногах стоит. Кричит:
– Здорóво, солдаты!
Мы не слышим ни пса. Вой стоит метельный. Видим только: полкан разоряется. Мы, по уставу, значит, во все пасти:
– Здра!.. Жла!.. Това!.. Полко!..
А Хряпченко:
– Какого черта… – Ну он, знамо дело, гуще изъяснялся… – Какого, говорит, черта у вас, г…ков, плац не чищен?! Вы что это, сволочи, а?! Всех под трибунал!
И опять по маме нас, по маме…
Мы-то это ничего не слышим. Ветрище адовский. Нам потом наш старлей Абдуллаев все рассказал. Ну и вот: видим, начальство орет чего-то. А что он может перед Новым годом-то орать? Ясен прыщ, поздравляет. Да здравствует наша социалистическая Родина. Враг не дремлет. Граница на замке. И прочая такая гиль. Мы со всей дури хайла́-то свои раззявили и с самого желудка, от самых кишок, чтоб фонари полопались:
– Ур-ра-а! Ур-ра-а! Ур-ра-а!
Хряпченко вообще озверел. Но тут его от чувств, видно, в край развезло, и он вообще из памяти вышел. Отключился. Брык в снег. Абдуллаев с лейтенантом Пиндосовым его быстро за́ руки за́ ноги – и в казарму. Ну и вот. Слава богу, через сутки Хряпченко в себя обратно взад вошел, проснулся и резонно спрашивает:
– Где я?
Абдуллаев с Пиндосовым ему:
– Вы тут-то и тут-то, товарищ полковник.
– А зачем я тут? – любопытствует Хряпченко.
– Приезжали поздравлять бойцов с Новым 1948 годом.
– Ну и что, поздравил? – осторожно интересуется Хряпченко.
– Так точно, товарищ полковник, поздравили. Очень красочно у вас это вышло.
– Ну и хорошо. Дайте-ка мне теперь стакан сами знаете чего, чтоб у меня мозги с черепом совпали.
Дали ему с устатку. И уехал Хряпченко. Вот такая наша, чисто русская история… Эй, бойцы, ну-ка наливайте, уже пять минут до полночи.
Все, кто был в комендантской, кроме мусульман, налили себе зверобоевки, и Палыч сказал:
– Ну, разноцветные вы мои, интернационал ты мой серобуромалиновый, с Новым годом! За мир во всем мире и чтоб завтра с утра у нас у всех лицо на голове поместилось. А теперь – по-нашему, по-армейски, три раза…
– Ура! Ура! Ура! – грянули «разноцветные».
В общем, все прошло благополучно. Проверка в виде какого-нибудь Хряпченко не нагрянула. Спирта хватило. Никто не подрался. Утром голова болела в меру. По крайней мере – моя.
А через четверть века вся эта вне всякого сомнения правдивая Пинковская история сжалась в тот самый короткий, но назидательный анекдот, который мне рассказали недавно:
«– Здравствуйте, товарищи солдаты!
– Здравия желаем, товарищ полковник!
– Почему у вас плац загажен?!
– Ура-а-а!»
И я почему-то подумал, что это наше «ура!» по любому поводу – не только наша беда, но в чем-то и наше спасение.
– Слава КПСС!
– Ура-а-а!
– Да здравствует перестройка!
– Ура-а-а!
– Даешь безалкогольные свадьбы и Новый год!
– Ура-а-а!
– Вперед за демократию!
– Ура-а-а!
– Развиваем рыночную экономику!
– Ура-а-а!
– Нам необходимы модернизация и инновации!
– Ура-а-а!
Сижу тут как-то, смотрю почту. Приходит очередная инструкция из министерства. Читаю: «Необходимо в самые сжатые и кратчайшие сроки, в рамках инновационных задач и в русле всеобщей модернизации предпринять все необходимые меры по усовершенствованию концептуальной системы гибкого и всестороннего развития комплекса полноценных мероприятий, направленных на дальнейшее планомерное усиление систематического контроля за посещаемостью студентов…»
Думаю: какой пьяный идиот это писал? Зачем это все? К чему? И – злость, безнадежность. Руки опускаются. Что же у нас за страна такая?..
И вдруг вспоминаю рассказ Палыча и трижды про себя с предельным подобострастием и максимальной экспрессией кричу: «Ура-а-а! Ура-а-а!!! Ура-а-а!» – и в корзину ее к чертовой матери, эту инструкцию.
И сразу легко-легко на душе.
Так что с Новым вас годом! И выпьем же за наше вечное непробиваемое российское «ура»!
Писатель Аркашка
У меня есть сосед – мальчик Аркашка. Ему восемь лет.
Аркашка – плотненький, крепкий, с серьезными карими глазами. Волóс у него – жесткая каштановая копна. Когда кто-нибудь из родителей пытается ее расчесать, Аркашка начинает глухо рычать, как собака. Скалит зубы. Переднего, правда, нет: выпал. Может и укусить.
Нет, Аркашка – он хороший. Типичный восьмилетний бандит. Не любит делать уроки, умываться, не зашнуровывает кроссовки, любит животных, сладкое, садистские стишки, подраться…Все нормально, все как у всех.
Но вот примерно год назад с Аркашкой кое-что произошло.
Началось все с того, что родители в начале каникул накупили Аркашке книг. Про хоббитов, про Гарри Поттера. Ну, весь этот стандартный набор жертвы глобализма. У нас ведь все так. Взрослым дядям и тетям сказали: «Ша! Всем читать Коэльо с Дашковой!» – «Есть!» – сказали дяди и тети. И читают. Мальчикам и девочкам сказали: «Ша! Всем читать про очкарика и английское школьное соцсоревнование!» – «Есть!» – ответили мальчики и девочки. И все поголовно читают Дж. К. Ролинг. Партия сказала «надо!», комсомол ответил «есть!» Привычка. Генетическая.
Ну, еще про очкарика этого меченого более-менее живенько написано. Не намного хуже «Незнайки». Я треть первой книги одолел. Дальше не смог, уснул.
А про этих, с кожаными пятками…Там, конечно, глубокие культурно-мифологические пласты, подтексты и архетипы… Я все понимаю и уважаю очень Толкина Дж. Р.Р. Но читать не могу. По убогости ума своего. Все эти Митрандиры – Горгоробы – Азанулбизары… Вся эта кельтская нечисть…Ее чтоб только запомнить-то, надо сразу 350 граммов принять. Без закуски. Нет, мне Винни-Пух с Коньком-Горбунком милей. Хотя – дело вкуса.
Но Аркашка сначала прочитал всю Дж. К., потом – всего Дж. Р.Р. Потом Аркашке купили фильмы по романам Дж. К. и Дж. Р.Р. Аркашка их посмотрел. И на некоторое время затих. Три дня даже давал себя расчесывать и не рычал. А потом зашел как-то на кухню к маме с папой и сказал:
– Буду писателем.
Подумал и добавил:
– Воистину так повелевают Высшие Силы.
Подумал и еще добавил:
– Ибо.
– Что ибо-то? – спросил папа.
– Просто ибо, – пожал плечами Аркашка. – Ну, я пошел.
И Аркашка пошел. И стал писателем.
Лежа на полу в какой-то немыслимой позе, кверху попой и книзу головой (так к мозгу кровь лучше приливает, я пробовал писать в Аркашкиной позе – класс!), шевеля, как змея, высунутым языком, похожим на кусок радуги (от сосания фломастеров), Аркашка выводил в своей красного цвета общей тетради:
«И злой валшебнек Курамор ванзил мечь в плодь нещаснова добрава валшебнека Гулюлюна и три раза хахача пиривирнул яго. Хахаха! Ты пагибнеш! кричал Курамор. Иба!..»
Особенно Аркашке почему-то нравилось слово «иба!» А еще – «ваистену!» и «дабудит так!» А еще он любил их комбинировать, например:
– Да будет так, ибо!
Или:
– Ибо, воистину!
Описания Аркашке не очень давались. Он их обычно, так сказать, максимально лаконизировал, например:
«Лес был страшный».
Или так (почти по-чеховски):
«Море было большое. В нем было много воды».
Но зато страшные вещи Аркашка смаковал. У него все время кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь откусывал с криком «Да будет так!», кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь во что-нибудь вонзал и обязательно то, что вонзал, три раза «пириварачивал» («Ибо!»).
Вечером Аркашка читал свои произведения ближним. Сначала ближние (мама с папой) Аркашку слушали, но потом терпение ближних иссякло.
– Господи, какой ужас! – говорила мама. – Аркаша! Да что же у тебя там за кошмары такие! Ты же ведь добрый мальчик!..
– И плоть его содрыгнулася от боли, – продолжал бубнить ровным, низким, зловещим голосом Аркашка, – и страшные черные птицы обклювали его со всех сторон…
– Не могу больше это «содрыгание» слушать! – воскликнул папа. – Опять кого-то там «обклювали»!.. Я сейчас сам кого-нибудь «обклюваю»!..
– А злой волшебник Хухур достал «иликрическую» пилу и стал, весело хохоча, отпиливать ему ногý и отпилил ее три раза! Воистину!.. – вдохновенно гундосил Аркашка.
– Боже мой! Нате вам! Ногý три раза отпилили, – стонала мама.
– А потом, – продолжал Аркашка, – он вонзил в его рукý лазерную палицу, обмазанную смертным ядом, и стал ее медленно «пириварачивать», чтобы тот больнее обстрадался…
– Все! Больше не могу эти «обстрадания» терпеть! – кричал папа и убегал в свой кабинет. А мама тоже убегала и запиралась в ванной.
Тогда Аркашка, который папу немного все-таки побаивался, а маму нет, читал под дверь ванной:
– И тогда Чудовище схватило жертву и, дружно хохоча, обожралó ее со всех сторон…
В ванной на полную мощность включались краны.
– Ибо я голоден, кричало Чудовище!.. – орал на манер Чудовища Аркашка под дверь, но перекричать краны не мог.
Аркашка со своей новаторской рукописью долго слонялся по квартире. Опять ложился на пол кверху попой, чтобы написать продолжение. Но ему не писалось. Настоящему писателю нужна аудитория. А мама с папой объявили Аркашке байкот.
Тогда Аркашка переключился на меня. Он набирал мой номер и говорил:
– Дяд Вов, слушайте: «Черные зловещие скалы торчали со всех сторон…»
– «Торчали» исправь, – автоматически говорил я, исправляя что-то свое. В своей рукописи.