Бывало скажешь ему:
– Гирей, слабо́ Англию замочить?
– Гиде он?
– Кто?
– Англий, кто…
– В Европе, где же еще ей быть… На острове.
– Э-э-э… Европ-шмавроп… Остров-шмостров… Ты очинь умный, да?.. Пальцем покажи.
– Вот она.
– Суталица есть?
– У Англии?
– Нет, у Гваделупа… Умный, да?..
– Ну, Лондон.
– Э-э-э… Лондон-шмалондон. Пальцем покажи.
– Вот он.
– Ладошка убери, умный…
И следовало филигранное попадание черкесским адыгэсэ.
– Нету больше Англий, – резюмировал Гирей.
И вот мы собрались перед экзаменом по зарубежке. И стали рассказывать друг другу содержание программных книг.
Мне достался Стендаль с Флобером. Я честно рассказал все, что знал про мадам Бовари и про красное с черным. Надька Лиходремова изложила все про французскую поэзию, особенно напирая на противоестественный роман Верлена с Рембо. Гирей укоризненно покачал головой.
Федька Скороползиков осветил творчество Оскара Уайльда, не упустив ознакомить нас с его нетрадиционной сексуальной ориентацией.
Гирей, энергично стуча ножом между пальцами, проворчал:
– Э-э-э… Зачем в зарубежный литератур все писател педрил, а?
Сонька Зельц просветила группу на предмет скандинавской литературы: Ибсен, Стриндберг, Гамсун. «Дикая утка», «Утонувший колокол» и все такое.
Настала очередь Асланова. За ним числился Байрон и Вальтер Скотт.
– Байрон был харамой, – уверенно сказал Гирей.
– И это все? – фыркнула Надька Лиходремова.
– А щто тебе еще нада, а, женщина? Умный, да?..
– Ну, хоть что-нибудь… Произведения, факты биографии… – уточнила Сонька Зельц.
Гирей помолчал, задумчиво водя лезвием ножа по кадыку, и сказал:
– Он бил нэ педрил.
– Так… – обобщил я. – Значит, про Байрона мы узнали главное: он был хромой непедрил. Изумительно. Теперь давай, Гирей, про Вальтера Скотта…
– Фамилий – нехороший, но писател – хороший, – четко сформулировал Гирей и, сделав очень умное лицо, добавил: – Он написал про доблестный рыцарь Аюэньга.
– Так-так-так, – подхватил Федька Скороползиков. – Давай про Айвенго. Содержание, персонажи…
– Э-э-э… Содержаний, пэрсонаж… Умный, да? Я тебе главный скажу.
– Ну?! – воскликнули мы хором.
Гирей выдержал паузу. Положил нож в ножны (сзади на поясе) и назидательно произнес:
– Доблестный рыцарь Аюэньга – это вам не хюрень собачий.
На этом анализ романа хорошего писателя с нехорошей фамилией Вальтера Скотта «Айвенго» был закончен.
На экзамене достался Ибсен. Я получил «хорошо». Надька, Федька и Сонька получили «отлично».
Гирей вытащил «Творчество Байрона».
– Он был харамой, – сумрачно произнес Гирей.
– Так. Еще что? – забарабанил пальцами по гиреевской зачетке экзаменатор.
– Он бил… – потупился Гирей. – Он бил…
– Хромой. Это я уже слышал. Дальше, – кивнул раздраженный профессор.
– Он бил… нормальный, – Гирей собрал пальцы рук в эмоциональные щепотки и гневно покачал ими перед честными голубыми глазами экзаменатора.
– В смысле?..
– Ни как Римбо́, – поморщился Асланов.
– При чем тут, позвольте поинтересоваться, Артюр Рембо?!
– Никак Вирилéн, – с чувством продолжал Гирей.
– Поль Верлен?.. Почему Верлен?!
– Ни Осáкар Уаэ́льд… – голосом, полным презрения, произнес Гирей и разомкнул щепотки.
– Я вас не понимаю…
– Э-э-э. Такой умный парафессор, а не понимает, – почти обиделся Гирей. – Он был нармальный! Ни какой-то там Уаэ́льд-Римбó-Вирилéн. Он бил – как доблестный рыцарь Аюэньга!
Асланов получил два. И был отчислен. Потому что завалил в эту сессию все экзамены и зачеты.
Где-то через месяц после экзамена начался фестиваль.
Я встретил свою испаноговорящую делегацию в Шереметьево. Делегация состояла из трех латиноамериканцев: полненького, кучерявого метиса – никарагуанца Энрике, худого индейского перуанца Умберто и аппетитной кубинки мулатки Хуаниты. Все трое были пламенными революционерами.
Вечером, после мероприятий, мы собирались в гостинице «Интурист» в номере Энрике и громко пели песни: про команданта Че Гевара, про «Гуахира Гуантанамейра» и особенно громко про «Бесаме мучо».
В перерывах между песнями шли задумчивые разговоры за жизнь. Каждый вечер – примерно одного содержания. В один из последних вечеров состоялся такой разговор:
– Команданте Че – мой идеал, – сказал Энрике после исполненной нами песни про Че.
– И мой тоже, – подхватил его Умберто. – Че был настоящим бойцом с империализмом. Он был смелым и преданным делу революционером. Несгибаемым борцом за счастье человечества.
– А мои идеалы – команданте Че и команданте Фидель, – объявила, порозовев, как помидор «бычье сердце», Хуанита. – Фидель достойно продолжил дело своего друга Че. Он принял эстафету революционной борьбы, пронес факел свободы. Революция бессмертна! Ах, если бы я была женой товарища Фиделя! Я бы была его верной спутницей и разделяла все тяготы его борьбы. – Она стала темно-пунцовой. – А у тебя есть идеал, камарада Владимир?
– В общем – да… – помялся я.
– И кто же твой идеал? Наверное, Ленин? – уверенно спросил Энрике. – Или – Маркс? Или компаньеро Горбачев? Компаньеро Горбачев встал на путь перестройки, конструктивного обновления социализма. Твой идеал – Горбачев?
– Скорее – бабушка… – смутился я.
– Хи-хи-хи! Какой смешной идеал! – захихикала Хуанита. – Наверное, твоя бабушка была коммунисткой?
– Нет, моя бабушка была просто бабушка.
– Да, бабушка тоже, конечно, неплохо, – снисходительно улыбнулся Умберто. – У меня тоже есть бабушка. Она хорошая и целый день пьет кофе. Бабушки – очень хорошие люди. Но все-таки надо иметь и другие, более возвышенные идеалы, камарада Владимир. Ведь тебя назвали, наверняка, в честь великого Ленина?
– Нет, скорее – в честь дедушки.
– И твой дедушка, конечно, был коммунистом…
– Нет. Он был просто дедушка.
– И что же, у тебя в роду совсем-совсем не было коммунистов? – ужаснулась Хуанита.
– Совсем-совсем.
Неловкое молчание.
– Ничего… – дружески похлопал меня по плечу Умберто. – Ты когда-нибудь сам станешь коммунистом, кампаньеро. Все будет хорошо. Я уверен в этом. Давайте споем веселую песню, товарищи.
Мы спели зажигательную песню про «Гуахиру Гуантанамейру». Энрике – маслянистым баритончиком, Умберто – сухим глуховатым тенором, Хуанита – неким подобием прокуренного сопрано, я – ослиным фальцетом.
– Хорошая песня, – задумчиво сказала разалевшаяся Хуанита. – Жалко, что не революционная.
– В ней нет никакой буржуазной пропаганды, – возразил ей Энрике. – Это песня про простую девушку и хорошего веселого человека из народа, который хочет выплеснуть стихи из своего доброго сердца и подарить их людям. Он, конечно, не коммунист. Но он сочувствует идее коммунизма. Он – потенциальный коммунист, как все простые рабочие, крестьяне и рыбаки.
– Просто он, как компаньеро Владимир, пока еще не приобрел большого и светлого идеала, – поддержал его Умберто.
– Идеалы можно искать в прогрессивной литературе, – предложил Энрике.
– Например, в творчестве Хосе Марти или Пабло Неруды, – подхватила его Хуанита. – У тебя есть любимый герой из прогрессивной литературы, компаньеро Владимир?
Я задумался. Сказать, что «Обломов» – не поймут. «Винни Пух» – поймут еще меньше. С творчеством Фета ребята явно не знакомы. Ну, Уайльд мне нравится, но уж совсем… «педрил». И тут я вдруг неожиданно для самого себя произнес:
– Доблестный рыцарь Айвенго.
– Он – коммунист? – живо заинтересовалась Хуанита.
– Нет. Он жил тысячу лет назад и боролся за независимость Англии.
– Англия – империалистическая страна, – заволновался Энрике. – Там живут банкиры и фабриканты.
– Там есть еще и угнетенный пролетариат. К тому же тогда еще не было никакого империализма, – успокоил его Умберто. – Тогда была феодальная формация. Феодалы эксплуатировали бедняков, и зрели условия для формирования буржуазного строя. А кто он был такой, этот Айвенго?
Так… «Айвенго» я благодаря Гирею Асланову не читал… Знаю о нем только из малосодержательного доклада Гирея. А как перевести «хрен собачий» на испанский язык?.. Коньо де перро? Не поймут. Да и неприлично… Вот ведь, а?.. Они нашего Фета не знают, а я на их язык «хрен собачий» перевести не могу. Вот тебе и «дружба народов». Сказать, что он рыцарь-феодал – меня вообще в контрреволюционеров запишут. И тогда я торжественно произнес:
– Доблестный камарада Айвенго был пламенным борцом за свободу своей угнетенной родины. В его груди билось сердце подлинного революционера. Его борьба отвечала чаяниям всего прогрессивного человечества Средних веков.
– Ну, тогда все правильно, – облегченно вздохнул Энрике.
– Мы разделяем твой идеал, – похлопал меня по плечу Умберто.
– А у него была подруга по борьбе? – ударилась в краску Хуанита.
– Да, у него была верная спутница, разделившая все невзгоды его революционной борьбы, – ответил я. Хотя ни про какую спутницу не знал.
– Ах, как это прекрасно! – стала вишневой Хуанита. Когда хорошенькие мулатки краснеют, они становятся, как перезревшая краснодарская вишня. – Давайте немедленно споем песню про настоящую любовь, товарищи.
И мы немедленно и очень громко спели «Бесаме мучо».
Когда мы расставались в аэропорте Шереметьево, Хуанита плакала.
– Компаньеро Владимир, ты должен стать коммунистом, несгибаемым и доблестным, как команданте Айвенго, и найти себе верную спутницу в твоей справедливой борьбе. Любовь окрылит тебя. Счастья тебе, компаньеро.
– Привет бабушке, – улыбнулся Энрике, быстро смахнув скупую мужскую слезу.
Умберто дружески похлопал меня по плечу и тихо произнес:
– Коммунизм победит.
– Спасибо, – сказал я дрожащим голосом. – Но пасаран.
Из нашей дальнейшей переписки с латиноамериканскими товарищами я узнал, что Энрике через два года женился на Хуаните и оба они эмигрировали в Англию. Умберт