– Надеюсь, не стоит объяснять, как им пользоваться?
Не стоило. Чем больше волновалась магия, тем ярче становился камень, если возникала опасность, начинал чернеть. В спокойном же состоянии он был насыщенного цвета ночной синевы с тонкими черными прожилками.
– Лучше объясните, где вы его нашли. – Я вцепилась в мужа взглядом, но Анри и бровью не повел.
– Кольцо принадлежало отцу, его стихии временами вели себя несдержанно.
– Но почему вы отдали его мне?
– Тебе он сейчас нужнее, чем сейфу, – Анри пожал плечами и поднялся.
А меня вдруг ощутимо тряхнуло: я представила, что снова остаюсь один на один с тьмой, ухожу на грань, и руки похолодели, а желудок провалился в левую пятку. Ну или в правую, дела это не меняло. Стоило задуматься о чернилах ледяных плетей смерти, внутри все сжималось, а сердце трепыхалось, как пойманная в силки птица. Ладони позорно вспотели, вместе с ними вспотела я вся целиком. Всевидящий, только этого мне еще не хватало! Я теперь что, собственной магии буду бояться?
– Пожалуй, немного прогуляюсь, – хмыкнула, собираясь подняться, но тяжелый взгляд мужа пригвоздил меня к стулу.
– Сиди здесь и занимайся.
Вот еще!
Я вскочила, но сильные ладони скользнули по моим рукам, обжигая, сжали крепко, властно.
– Мне дурно, – сообщила я.
– Принести тазик?
Я задохнулась от возмущения. Сопеть не начала только потому, что хорошо запомнилось сравнение с чайником.
– Мало того что вы приказали за мной следить…
– Не следить, а присматривать.
– Кто я вам, дите неразумное? – выпалила ему в лицо.
– Хуже, – он усмехнулся, – дети обжигаются и больше не лезут в огонь. Ты же с завидным упорством ищешь неприятности. Не просто ищешь, но и находишь.
Прищурилась, с лихвой возвращая ему издевку:
– Вы не имеете права мне приказывать! Вы мне вообще никто!
Посветлевшие глаза полыхнули так, что я отшатнулась. Муж до боли сдавил мое запястье, которое и без того немилосердно жег браслет.
– Если тебя что-то не устраивает, исправить это можно в два счета.
Он отшвырнул мою руку и вышел так стремительно, что только чудом не сквозь дверь или вместе с ней. Под золотисто-черным узором наливались следы от пальцев, и я невольно потерла пылающую кожу и отвернулась к окну. Столы здесь были не такие большие, как в Мортенхэйме, а вот пузатые настольные лампы под абажурами поразительно напоминали те, что стояли в замке брата. Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, я погладила абажур сливового оттенка, расписанный неярким сиреневым узором – какие-то веточки и птицы, ничего особенного. Сияние камня померкло, и я захлопнула коробочку. Не стану я носить это кольцо, жила без этого камня раньше и дальше проживу. По окнам забарабанил дождь, размазывая по стеклу первые капли слез, я прижалась к нему лбом, по-детски расплющив нос. Подышала на него и нарисовала сердечко, как частенько делала сестренка.
Этот незамысловатый узор напомнил о доме: о бесконечных выговорах ее светлости и щебетании Лави, от которых временами хотелось зажать уши и которые сейчас представлялись самой сладкой музыкой на свете. К слову о музыке, играть сестра не любила, но, поскольку «леди обязана иметь достойные увлечения», частенько тренькала на рояле, чтобы матушка оставила ее в покое. Вспомнилось, как брат входил в дом прошлой зимой, стряхивая с накидки снег, улыбаясь, как не улыбался уже давно. Как смотрел на Луизу, которая в те дни представлялась мне тщеславной бесстыдной дурой.
Ни на минуту не забывать, зачем я здесь.
Не забуду.
«Люблю вас», – написала на запотевшем от дыхания стекле, стерла след рукавом и уселась за стол.
Пора и впрямь браться за ум – может, в этих книгах найдется что-нибудь такое, о чем я еще не слышала. Не говоря уже о записях по архивам Эльгера, у которого источники знаний восходят к безграничной силе мааджари. Не воспользоваться таким было бы просто глупо, не говоря уже о том, что со мной творится. Не вернусь к магии сейчас же, так и буду бояться всю оставшуюся жизнь. А это точно не для меня.
17
Утро началось с тихого, едва различимого звона, напоминающего удар по натянутой до предела струне. Спросонья даже не поняла, в чем дело, – вчера намазала руки сонным зельем, потому что в последние дни засыпалось плохо. В довершение всего в Лавуа на несколько дней зарядили дожди, оставалось только сидеть и смотреть в окна. Муж мной особо не интересовался, я им тоже, мы старательно делали вид, что ничего не было, и у нас отлично получалось. Зато я читала запоем: начала с «Клейма» и не успокоилась, пока не прочла от корки до корки.
В общем-то заснуть я не могла как раз после этого.
Дюхайм в самом деле поднял войско мертвых… магов.
Я знала, что задумал мой муж, он признался мне в том, что собирается сделать, в последнем письме. Наша армия обескровлена и истощена, объединенной силе песков, камня и вьюг Энгерии нечего противопоставить. Я сражаюсь не только за свою страну или за нашего короля, Витэйра, – писал Роберт, – я сражаюсь за твою свободу и наших детей. За всех, кому жить на этой земле после нас.
Его тьма питала их силу, и нет ничего удивительного, что они сокрушили врага в пух и прах. Эта битва изменила ход войны, помогла воинам воспрять духом и стала днем освобождения Энгерии. А заодно началом раскола великой державы, подчинившей себе полмира, на землях которой впоследствии образовались Намийя, Загорье и еще несколько мелких княжеств. И хотя Великим Освободителем до сих пор называют короля Витэйра, костями и кровью вырвавшего победу из лап захватчиков, память о Дюхайме все равно передается из века в век.
Негласно.
Мой муж был еще жив, когда битва закончилась. Я чувствовала его боль как свою, потому что нас связали не только браслеты армалов, а нечто гораздо большее. Я чувствовала, как он умирает, и умирала вместе с ним. Но я знаю, что смерть его не была порождением тьмы, так же, как и жизнь – бесконечным мраком. В его сердце было место любви, остановили его не мертвые, а живые. Те, за кого он сражался. Мне остается только гадать, кто нанес последний удар. И верить в то, что это было актом милосердия, а не отражением страха перед тем, чем управлял Роберт.
Для меня оказалось откровением, что моих прародителей тоже связало обручение армалов, но когда я читала, волоски на теле вставали дыбом. Прошло немало лет, прежде чем король Витэйр позволил им вернуться ко двору. Лишь свидетельства магов и целителей о том, что у наследников Дюхайма нет и сотой доли его силы, стали для них милостью. Официально они были детьми спасителя, а за глаза – близкими чудовища. Страх перед силой всегда рождает желание ее уничтожить.
Звук повторялся снова и снова, и каждый звенящий всхлип отзывался всплеском разбиваемых чар, которые тут же снова сплетались в узлы, набирая силу. Пространство было насыщено стихийной магией, причем достаточно мощной. Учитывая то, что, кроме меня, в этом доме магией обладает только Жером… что ж, еще любопытнее. Я медленно поднялась – в последние дни резкие подъемы заканчивались головокружением – и осторожно двинулась к окну. Хотелось посмотреть, что там творится, но выдавать себя не особенно.
Остановившись у стены, бросила взгляд вниз и замерла.
От вчерашнего дождя осталось только воспоминание – запах свежести и сырая земля, блестящие от влаги листья. Осенний рассвет пронзительно-яркий под высоченной синевой неба, расплескался по земле, по крыше ротонды и каменной площадке перед ней. Блики отражались от зеркальной глади пруда и от смертоносного лезвия шиинхэ, которым муж управлялся с «огненной паутиной», летящей в него со всех сторон. Дом защищал полупрозрачный щит, по которому, как по воде, шли круги от рикошетящих в него искр. Анри, обнаженный по пояс, с привычно стянутыми в хвост волосами, с блестящими на загорелой коже капельками пота, двигался очень быстро и на удивление плавно. Нити рвались под точными летучими ударами, но меньше их не становилось. Жером устроился на поручнях ротонды, привалившись к одной из колонн, и на первый взгляд откровенно скучал. Только взъерошенные потемневшие от пота волосы да упрямо сжатые губы выдавали его напряжение.
Движения Анри с иньфайским мечом – точные, едва уловимые глазу, напоминали древний воинский танец, смертельно опасный. Текущая с пальцев камердинера сила молниеносно обращалась пламенными струнами, способными располосовать ожогами так, что мало не покажется. Я читала про это заклинание, сильная и страшная ловушка. Хотя в Темные времена некоторые использовали ее и как пытку – если тебя спеленало такой сеточкой, она будет жечь до тех пор, пока маг не снимет чары. Может оставить либо сильные ожоги, либо вообще прожечь до костей. И тот уровень магии, который чувствовала я, был ближе ко второму.
Права на ошибку у Анри не было, но он и не ошибался: предельно сосредоточенный, с таким бесстрастным лицом, словно отмахивался от лесной паутинки, он встречал полыхающие нити. Они лопались с звенящим шипением, но на смену им приходили новые. Поняла, что вспотела под тонкой полупрозрачной сорочкой, лишь когда одна из огненных струн почти достигла своей цели. До боли закусила губу, но он все-таки ушел от нее в самый последний момент. Боль меня и отрезвила. Смотрела на мужа, не в силах отвести взгляд до тех пор, пока Жером не тряхнул руками, сбрасывая остаточную магию в землю. Опаленный камень зашипел, запахло горелыми листьями, и Анри опустил меч.
– На сегодня хватит, – камердинер спрыгнул и подошел к нему.
– Так и скажи, что выдохся.
– Скажу, что тебе надо остыть, – Жером отстегнул от пояса флягу с водой, протянул Анри. – Ты еще не оправился от купола.
Наверное, мне тоже надо было остыть, потому что в горле подозрительно пересохло, а губы пекло. Стоило отлипнуть от окна, но я не могла. Смотрела на резкий красивый профиль, на перекатывающиеся под кожей мышцы и стекающие по волосам, по плечам и груди капли воды: Анри сделал несколько глотков, остальное выплеснул на голову. Я следила за каплями, честное слово, а то, что мой взгляд бессовестно оглаживал мужа, – всего лишь досадное недоразумение.