Леди удачи — страница 4 из 8

Королевское помилование

I

Мэри смотрела, как ее товарищи с «Кадогана» начали раздеваться. Кровь бросилась ей в лицо, а сердце похолодело от ужаса, когда она принялась расстегивать пуговицы на куртке. И вот уже один пират с «Ястреба» подскочил к ней и схватил за ворот, готовясь объявить одежду своей добычей. Она резко оттолкнула его и подошла к капитану Ингленду.

— Я передумал и хочу быть с вами, капитан, но я не хочу иметь ничего общего с тем подонком, которого зовут Хоуэлл Дэвис. Я хочу пойти с вами на «Ястребе». — Она с трудом владела голосом, чтобы не выдать свой настоящий пол.

— Ага, — расхохотался Ингленд, одобрительно взглянув на Баттонс, — дельный мальчуган. Я бы тоже не захотел служить у такого подонка. Собирайся, парень, и жди меня у шлюпки. — Повернувшись к новому капитану «Кадогана», он добавил: — Тем хуже для тебя, что ты не смог расположить к себе такого парня, Дэвис.

— Полное ничтожество и совершенно бесполезен, — отозвался Дэвис.

Ингленд смотрел, как команда постепенно раздевается.

— Как ты поступишь с остальными? — спросил он.

— Есть два варианта, мистер. Первый — заставить их замолчать навсегда, чтобы они не смогли вернуться в Бристоль и все разболтать. Второй — поступить с ними так, как Скиннер поступил со своими матросами, бросить их. Что вы думаете?

— Я думаю так, как прикажет капитан Винтер. Мне кажется, что мы не можем просто так отказаться от двенадцати матросов, которые отказались плыть с тобой на свой страх и риск. Они нужны нам. Капитан Винтер ничего не говорил о том, как должна быть укомплектована шнява «Кадоган», и поэтому я не превышу своих полномочий, если оставлю тебе тех матросов, которых когда–то Скиннер бросил на произвол судьбы. Ты видел, что они с ним сделали? Черт, так я и сделаю! Они будут постоянно напоминать тебе о том, как поступают с предателями, и заставят вести себя честно. Так что твои ребята будут управлять шнявой вместе с парнями с отмели Рам.

Капитан пиратов повернулся к раздетым матросам и приказал им построиться. Они, прикрывая руками наиболее уязвимые места, неохотно выполнили его приказ.

— Я даю вам еще один шанс. Я не спрашиваю, чем был вызван ваш отказ — нежеланием идти в плавание на свой страх и риск или отвращением к мистеру Хоу–эллу Дэвису. Это ваше дело, и никто не будет вас об этом расспрашивать. Говоря словами капитана Винтера, который славится красноречием, никто не заплатит за это своей кровью; самое худшее, что может выпасть на вашу долю, — высадка на необитаемом острове, который попадется нам по дороге. Если кто–нибудь из вас хочет присоединиться к бравому парнишке рядом со мной и стать членом команды «Ястреба», он может получить свою одежду, барахло, а потом — и свою долю добычи. Что скажете, ребята?

Трое матросов передумали и подняли руки в знак согласия. Но остальные десять упорствовали, предпочитая высадиться на пустынном берегу без еды и одежды, в незнакомом месте. Это были бристольцы, а бристольцы всегда стоят на своем. Это чистая правда.

Рука Хоуэлла Дэвиса дернулась к новенькому палашу. Казалось, он сейчас выхватит его из ножен и бросится на этих людей, которые упорно не желали менять свое мнение. Эдвард Ингленд зло усмехнулся; тем, кто наблюдал за ними, показалось, что пирату хотелось, чтобы Хоуэлл Дэвис совершил какую–нибудь глупость и дал повод избавиться от него.

Трое передумавших одевались, а десяти раздетым матросам приказали открыть люки и приготовиться переносить все ценное на «Ястреб», грузить в шлюпки. Их плечи уже покраснели под лучами безжалостного гвинейского солнца, и Ингленд надеялся, что это вынудит упрямцев изменить свое решение.

Тогда Баттонс получила свой первый урок пиратских манер. Когда она непроизвольно сделала шаг вперед, чтобы помочь открыть люки, ей было резко приказано отойти в сторону. Потом ей объяснили, что пока пленные находятся на борту, они выполняют всю черную работу, а тем, кто решился стать пиратом, нет нужды зря трудиться.

Двоим пиратам было велено зашить останки капитана Скиннера в парус и похоронить с теми подходящими к случаю церемониями, которые они смогут припомнить.

Ингленд продолжил осмотр груза шнявы и приказывал вынести на палубу вещи, которые были ему нужны, или которые могли пригодиться потом: бочонки и бутыли с вином и ликерами, одежду, обувь и стаффордширский фаянс. Потом, отобрав двоих матросов из своей команды, пират прошел в капитанскую каюту и вытащил оттуда все мало–мальски ценное. Кроме всего прочего он взял себе маленький кожаный саквояж Скиннера с медными застежками, в котором капитан хранил деньги. Час спустя Ингленд снова стоял на капитанском мостике с Хоуэллом Дэвисом.

— Собери команду, Дэвис, и заставь их подписать бумаги. Твою долю добычи я отвезу капитану Винтеру. Того, что осталось на судне, хватит тебе и твоей команде. Завтра на рассвете поднимай якорь и отправляйся на Малгуану на Багамы. Там доложишь обо всем капитану Винтеру. Я буду ждать тебя там; я пойду другим курсом. Это все, сэр.

Хоуэлл Дэвис отдал честь и проводил своего начальника на шлюпку. Отдав приказ отчаливать, Эдвард Ингленд даже не оглянулся назад, из равнодушия или из презрения.

Первое впечатление от пиратов оказалось не таким ужасным, как Баттонс думала раньше. Если не считать убийства капитана Скиннера, которое, в общем–то, не имело отношения к пиратству, она не заметила никаких проявлений жестокости, кроме того, что членов команды заставили раздеться. С ее точки зрения, капитан Ингленд был намного лучше, чем Хоуэлл Дэвис, и она предчувствовала, что как капитан он намного лучше, чем Скиннер. Она заметила, что он ее внимательно разглядывает.

— Я бы сделал тебя своим личным юнгой, но мне кажется, что ты и сам можешь за себя постоять, к тому же у меня уже есть мальчик на побегушках. Что за человек Хоуэлл Дэвис? Ты его хорошо знаешь?

— Нет, мистер, я ничего не знаю о нем. Мы просто плыли на одном корабле. Неприятная личность, с моей точки зрения, сэр.

— Готов поклясться. Ну, он сам себе голова, и если он не доберется до капитана Винтера с докладом, то это не моя забота. Ты встанешь на часы в первую смену. Умеешь обращаться с палашом?

— Нет, мистер, только с саблей. Но с ней ко мне лучше не подходить.

Барк оказался огромным, неуклюжим судном, ужасно перегруженным, как и все такие суда. Баттонс показали передний трюм, где она обнаружила широкие и удобные койки, на которых лежала награбленная добыча с других кораблей. Она бродила в поисках свободной койки, но тут ей сказали, что матросы спали по двое на койке и что ей придется делить постель с матросом постарше.

— Что! Да лучше пусть меня бросят на необитаемом острове, чем провести ночь с одним из вас.

— В этих водах промозглая погода, парень, ночью может быть прохладно.

— Тогда я лягу на палубе, — решила Баттонс. — Похоже, вам здесь не мешало бы помыться. — Она брезгливо поморщилась. В этот момент вошел молодой матрос лет двадцати, блондин, вполне чистый на вид, которому на баке не нравилось так же, как и ей. Баттонс окинула его оценивающим взглядом и заявила: — Я буду спать с тобой, друг.

Тот пристально взглянул на нее. А потом ткнул пальцем и буркнул в ответ:

— Вон моя койка. Бросай пожитки, приятель.

— Как тебя зовут, друг?

— Джонс, и все. Моряк Джонс. А тебя?

— Баттонс Рид, сын Сима Рида, отличного парня, не сравнить с этими.

Баттонс небрежно швырнула свои тряпки, запихнула их под матрас и вышла на палубу. Ей хотелось найти другое место для ночлега, пока Джонс не распознал ее истинный пол. Раздетые матросы с «Кадогана» отмывали палубу, подгоняемые уколами боцманского палаша. Казалось, все чего–то ждут; люди слонялись по палубе, жадно посматривая в сторону капитанского мостика и каюты. Потом боцман бросил свое занятие и яростно свистнул в свою дудку, приказав всем собраться у главной мачты. Капитан Ингленд в сопровождении трех помощников появился на капитанском мостике и взмахом руки призвал к тишине.

— В нашей славной компании прибавилось четыре человека. Один уже стоит на часах, трое других встанут потом. Когда поделят добычу, они доложат о себе помощнику и подпишут бумаги. Добыча, шнява «Кадоган» из Бристоля, которую мы захватили утром, везла немного рома и вина и около одиннадцати сотен гиней. Половина идет нашему командиру и его подчиненным, а то, что осталось, мы поделим поровну на всех. Пять золотых гиней и по бутылке рома на брата.

Пираты выстроились в шеренгу за своей добычей. Они пробовали золотые монеты на зуб и смотрели бутылки на свет, чтобы убедится, что их не надули.

На баке Баттонс продала ром за гинею и вытащила кости. Ставки здесь были выше, чем обычно, потому что у матросов почти не было мелких денег. Она все время выигрывала, в запале игры пропустила обед и остановилась лишь на минутку, чтобы глотнуть напитка под названием «бомбо», который проносили мимо.

За ужином она вспомнила, что не выбрала место для ночлега, и снова отправилась на поиски. Но на побережье Гвинеи ночи такие темные, что на палубе стояла кромешная тьма. Тут боцман приказал ей встать на часы. Хотя она очень устала за день, Баттонс с радостью заняла свой пост. Когда она в полночь сменилась, ее товарищ по койке поднялся, и, по крайней мере на эту ночь, все проблемы были решены.

Но не совсем. Она рухнула на койку и мгновенно заснула. Когда она проснулась, ее товарищ по койке уже сменился и храпел рядом с ней. Баттонс ухитрилась еще подремать до подъема. Она с облегчением заметила, что Джонс ни о чем не догадался, но твердо решила до наступления следующей ночи подыскать себе местечко на палубе.

II

Рано утром Баттонс приказали забраться на наблюдательный пункт на мачте, высоко над сплетением канатов. Там она должна была следить за горизонтом. На востоке виднелись очертания африканского побережья; одинокий силуэт «Кадогана» разнообразил открывавшийся вид. Кроме него, куда ни кинь взгляд, простиралась полная опасностей морская гладь. На каждом корабле был зоркий впередсмотрящий, но наблюдателем на пиратском корабле выбирали человека внимательного и с отменным зрением. В руках у Баттонс была подзорная труба, которая позволяла ей приближать границы горизонта и вновь отодвигать их. Она вновь обвела взглядом морскую гладь и опустила подзорную трубу.

Внизу на палубе матросы возились с якорем. Через минуту они начнут ставить паруса на мачтах под ней. От корабля Хоуэлла Дэвиса их отделяла узкая полоска воды. Она видела Хоуэлла на капитанском мостике и с любопытством подумала о том, сколько он сможет продержаться. Она услышала, как Ингленд приказал разворачивать паруса и прибавить ходу, и десять минут спустя «Ястреб» уже мчался по ветру на юго–запад. Крохотный, выгоревший на солнце городишко» Майамба быстро исчезал позади. Скоро города уже совсем не стало видно, а затем и «Кадоган» превратился в смутное пятно на горизонте, направляясь курсом, проложенным для него капитаном Инглендом.

В полдень Баттонс сменил ее товарищ по койке, она немного расстроилась из–за того, что он заступал на пост, когда она его покидала, но обрадовалась тому, что теперь койка принадлежит только ей. Она спустилась вниз за миской и поела. На обед давали месиво из сушеного мяса, бобов и зерна, все это было сварено в одном котле, в придачу она получила пригоршню жестких сухарей. Она съела безвкусное варево и почувствовала, что пиратская жизнь нравится ей все меньше и меньше. Увидев, что обед ей не понравился, один из матросов утешил ее, что на ужин будет великолепный «конки» — суп из морских гребешков.

Спустя два дня пути вдоль африканского побережья «Ястреб» встал на якорь, и пленникам было приказано спуститься в шлюпки, чтобы высадиться на пустынном берегу. Капитан Ингленд предоставил им еще один шанс присоединиться к пиратам, но все ответили отказом. Баттонс, глядя на них со своего поста, думала о том, что если бы не необходимость раздеться, она тоже была бы с ними. Пленники расселись, в каждой шлюпке по пять пленников и по четыре пирата, несколько бутылей с водой и мешок сухарей. До берега было всего пол–лиги, но пираты не собирались слишком утруждать себя; остаток пути пленники могут и проплыть. Для высадки выбрали это место, потому что оно казалось пустынным и заброшенным.

Две маленькие шлюпки отвалили от борта, и пленные отправились навстречу своей судьбе. Зеленая листва свидетельствовала о том, что на берегу есть какая–то жизнь, но ждут ли их там друзья или враги, никто не мог сказать. Баттонс, не отрываясь от подзорной трубы, провожала взглядом своих бывших товарищей. Она оглядела берег и заметила меднокожих туземцев, которые высовывались из–за деревьев. Когда стало ясно, куда именно плывут лодки, туземцы выскочили из своего укрытия и бросились туда. В двадцати шагах от берега пираты заставили пленных прыгать в воду, и матросы на палубе помирали со смеху, глядя, как раздетые люди бредут, сопротивляясь сильному течению. Один матрос с обгоревшими на солнце плечами потерял равновесие и добрался до берега только потому, что его товарищи помогли ему. А на берегу их ждала неизвестность. Когда матросы прыгнули в воду, туземцы снова нырнули в заросли.

Только одна жирная туземка шоколадного цвета, пританцовывая, подпрыгивала на берегу. Она бросалась то вправо, то влево, слово высматривая лучшую добычу; в конце концов она бросилась на ближайшего к ней пленника, заломила ему руки и потащила измученного матроса в кусты. Тот издал короткий вопль, но его товарищи не бросились ему на помощь, а сбились в кучку у воды, не зная, чего им больше бояться.

Как только две шлюпки вернулись, «Ястреб» снова двинулся вперед, но Баттонс с облегчением заметила, что корабль сменил курс и теперь шел на запад. Спустившись на палубу, она узнала, что это обычный курс «Ястреба». Корабль был слишком мал, чтобы атаковать большой флот или торговые корабли, плывущие под конвоем, но у многих торговцев не хватало денег оплатить услуги конвоя, и они отправляли корабли южнее, чтобы обойти владения вест–индских пиратов. Чаще всего это были евреи из Португалии и те испанские купцы, которые торговали с Перу и Чили на западном побережье Южноамериканского континента. Дешевле было огибать мыс Доброй Надежды или мыс Горн, чем везти груз до Дарьенского залива и перегружать его на другие суда на восточной стороне Панамского перешейка. Из–за усилившейся активности пиратов многие солидные купцы тоже стали так поступать. Их суда заходили далеко на юг, подальше от проторенных морских путей, а потом ложились на спокойный курс к Испании. Именно этой дорогой привозили из Перу посуду и слитки.

Баттонс не вдохновляло пиратство. Она была верна своему капитану и аккуратно выполняла свои обязанности, но сердце ее не лежало к этому занятию, особенно когда «Ястреб» бросался на какого–нибудь бедолагу, который не осмеливался отстреливаться. Вначале пиратам попался французский корабль под названием «Красавица», приписанный к Бордо, который возвращался из успешного контрабандного рейда вдоль западного побережья Южной Африки. Корабль возвращался с полным трюмом слитков и монет, песо и марок. Он также вез специи и хинин.

— Красавица оказалась отвратительной ведьмой, — заявила Баттонс. — Капитан просто обязан был защищать свое судно и свой груз. Но с француза что возьмешь!

Потом они захватили португальский корабль, который возвращался после неудачного плавания в Аргентину и Бразилию. Груз у него на борту, предназначенный для продажи в Индии, оказался такого низкого качества, что даже пираты побрезговали им. Если бы они не находились так далеко от берега, то посадили бы команду в их собственные шлюпки и подожгли корабль вместе с бесполезным грузом. Но сейчас они удовольствовались пригоршней монет, которую им отдал капитан корабля, и отпустили их восвояси.

Баттонс обнаружила, что часы ее дежурства и часы дежурства Джонса не всегда шли друг за другом; иногда Джонс караулил ружья, а наверх лез другой матрос. Все чаще по ночам они спали вместе и рассказывали друг другу о том, как они жили раньше. Товарищу Баттонс было трудно поверить в то, что его младший друг в семнадцать лет сумел увидеть так много, бывал в сражениях, содержал таверну и много чего еще перевидал, не считая того, что сейчас оказался среди пиратов. Сам он с четырнадцати лет служил юнгой, а потом попал к капитану Винтеру, а тот послал его на «Ястреб». Его бывший хозяин научил его основам навигации, и он продолжал заниматься с Эдвардом Инглендом и надеялся чего–нибудь добиться в этом деле.

Джонс признался Баттонс, что ему больше нравилось оружие, чем штурвал, и что он с удовольствием предпочел бы военную карьеру морской. Баттонс нравилось слушать, как он говорит, и она подзадоривала его, постоянно споря с ним. Иногда ее клонило ко сну от монотонного звука его хрипловатого голоса, и тогда он сердито толкал ее в бок и шел спать.

Баттонс много наблюдала и скоро поняла, что команда пиратского корабля немногим отличалась от своих жертв. Другими словами, она состояла из отбросов общества, бездельников и дешевых искателей приключений, которых привлекали богатство и легкость пиратской жизни, но которые не желали слишком многим рисковать.

Она не считала, что Эдвард Ингленд заблуждался насчет своей команды. Теперь она была уверена в том, что если бы он был лучшего мнения о храбрости своих людей, то гонялся бы за более ценной добычей. Если бы он знал, что в случае чего команда будет стоять насмерть, то предпринимал бы более рискованные шаги.

Этот год, 1717–й, для пиратов Карибского побережья оказался неудачным. Все государства Европы предприняли решительные меры, чтобы пресечь пиратство, и только Великобритания не слишком усердствовала. Военные корабли прочесывали моря, топили пиратские корабли и громили их стоянки. Рассказывали об одном пирате, который обжил один из островов на Багамах, нашел там потайную пещерку и оставил двух человек охранять ее. Капитан французского военного корабля, наслушавшись рассказов о тайных засадах и заметив двух человек, решил, что это пиратское укрепление, и начал палить по пещере, пока не разнес ее в пух и прах. После бомбежки на берег высадился большой вооруженный отряд, чтобы за^ хватить укрепление или то, что от него осталось. Солдаты палили вовсю и наконец захватили двоих насмерть перепуганных часовых, которых и доставили на корабль. Над такими историями можно было смеяться, но они наглядно показывали, чего следует опасаться пиратам.

С другой стороны, богатые купцы стали проявлять осторожность, и корабли с ценным грузом на борту выходили в море только под охраной хорошо вооруженного конвоя. За последние пятьдесят лет Испания сильно пострадала от Берегового братства и научилась защищать свои корабли, и защищать так, чтобы к ним и подступиться было невозможно. Да, пираты переживали плохие дни, и те, кто, как капитан Винтер, понимали, что количество может заменить качество, не спешили топить захваченные корабли; они ввели обычай набирать новых членов команд среди своих жертв и посылать захваченные корабли пиратствовать. Эдвард Ингленд был пиратом всего несколько месяцев до того, как захватил «Кадоган» и корабль товарища Баттонс по койке, Джонса. А Хоуэлл Дэвис давно мечтал стать морским бродягой и наконец добился своего.

Мэри Рид мало что привлекало в пиратской жизни, которую она вынуждена была вести. Она не заботилась о себе, опасность и риск ее не привлекали, и если бы ей позволили зарабатывать на жизнь своим умом, то она лучше играла бы в кости.

Три следующие недели «Ястреб» упорно двигался по намеченному курсу на запад. Его восемь пушек были замаскированы, а команда слонялась по палубе. Даже со спрятанными пушками вид у него был угрожающий, да и глядя на его поведение постороннему наблюдателю трудно было бы обмануться; ни одно уважающее себя судно не стало бы отклоняться от курса, чтобы посмотреть поближе на проходящие мимо суда, как это делал «Ястреб». Только наблюдатели всегда были на своем посту; они внимательно рассматривали чужие корабли в подзорную трубу и определяли, могут ли они стать добычей или же они хорошо вооружены.

На исходе третьей недели команду разбудили громогласные звуки трубы; потом раздался громкий звон корабельного колокола, а с капитанского мостика понес — лись отчаянные команды в рупор. Выскочив на палубу, Баттонс с первого взгляда поняла, что происходит.

«Ястреб» напоролся на вооруженное испанское торговое судно. Обычно он обходил подобные корабли стороной. Испанцы тоже прошли бы подальше от пиратов, если бы вовремя заметили цвета их флага. Капитаны обоих кораблей, озадаченные сложившейся ситуацией, вначале хотели одновременно обратиться в бегство, но потом оба решили принять бой. На испанском судне было больше пушек, чем на «Ястребе», матросов же было лишь немногим меньше, и им было за что драться. Но у Эдварда Ингленда впервые появилась возможность показать, на что он способен, и он бросился отдавать команды.

— Канониры по местам. Заряжай пушки по правому борту. Мушкетеры на реи. Те, кто идет на абордаж, встаньте рядом и готовьте крючья. Пушки по правому борту, целься. Залп!

Четыре маленькие пушки по правому борту «Ястреба» с треском выпалили.

— Откатить пушки назад! — командовал Ингленд. — Перезаряжай, правый борт! Мушкетеры, огонь! Пушки по правому борту, целься, огонь!

Стрелки наверху уже собирали свою жатву на палубе испанского корабля, но тут он лег на другой галс, и только два пиратских ядра упало на его палубу, а испанские канониры обстреляли «Ястреб» шестью ядрами. Стоя на своем месте около одного из орудий по левому борту, за которое отвечал Джонс, Баттонс видела, как был убит боцман ее смены. Но и «Ястреб», в свою очередь, лег на другой галс; следующий приказ капитана ввел в действие пушки левого борта, и все четыре заряда попали в испанцев. Эдвард Ингленд оттолкнул рулевого и, схватившись за штурвал обеими руками, подвел пиратский корабль прямо под правый борт испанцев. Крикнув канонирам по левому борту, чтобы они снова заряжал, он приказал:

— Бросай крючья! Мушкетеры, на палубу. Приготовиться к абордажу!

Пушка Джонса была совершенно бесполезна на таком близком расстоянии; вместе с Баттонс и другими матросами он бросился на торговое судно с палашом в руке. Но прежде, чем им удалось пустить оружие в ход, испанский флаг был спущен.

На «Ястребе» недолго радовались одержанной победе. На испанском корабле были большие запасы золота и серебра, предназначенные для одного кадисского банкира, но мало того, что могло оказаться ценным для пиратов в море; рома едва хватило каждому по глотку, его разливали по кружкам. Два дня ушло на то, чтобы обчистить судно; двенадцать пушек затащили в трюм, туда же сложили и паруса, которые можно было использовать на «Ястребе», оружие разобрали, перенесли порох и ядра. Наконец, испанский корабль отпустили, оставив на нем те паруса, без которых он не смог бы плыть, и ровно столько провизии, чтобы команда не умерла с голоду и добралась до Испании, чтобы доложить, что пираты теперь орудуют на юге.

Когда «Ястреб» был готов продолжить свое плавание, выяснилось, что шесть пиратов убито, а четыре ранены. Джонса за проявленную храбрость произвели в боцманы, и теперь он жил в своей собственной каюте.

Теперь Баттонс принадлежала вся койка, но, как это ни странно, она вовсе этому не обрадовалась. Одной ей как–то хуже спалось. Джонс был хорошим товарищем, и ей нравилось слушать, как он строит планы на будущее.

При дележе добычи каждый получил по сорок два песо и тридцать серебряных марок… а этого, когда они попадут на берег, хватит на неделю с ромом и бабами.

Встретив боцмана Джонса на палубе, раздувшегося от гордости, как павлин, Баттонс сказала:

— Привет, Джонс.

— В следующей раз, называй меня «сэр».

— Вот как! Ты что–то быстро вырос из штанишек.

— Учись уважать старших.

— Тебя сделали боцманом, но ты мне не хозяин. Я буду уважать тех, кто этого заслуживает. Для меня ты был Джонсом и останешься Джонсом. Как тебе это понравится, дружок?

— Мне наплевать, но ты когда–нибудь сможешь мне пригодиться на капитанском мостике.

— Поторапливайся, потому что, когда ты туда доберешься, меня там может не оказаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Я поговорю с тобой в другой раз, когда у тебя мозги встанут на место. — Баттонс резко повернулась и направилась к своей койке. Но крепкая рука схватила ее за плечо; она обернулась к Джонсу и схватилась за саблю.

— Ну–ну! — крикнула она.

Но никто из них не собирался доводить дело до кровопролития, и через мгновение Джонс разжал пальцы, и Баттонс пошла прочь.

С этого момента она не упускала случая поддеть Джонса, как только ей предоставлялась такая возможность. Она догадывалась, что тот тяготится своими новыми обязанностями, потому что у него почти совсем не остается времени на изучение морского дела или упражнения с оружием. Случайно наткнувшись на него в тот же день, она снова крикнула ему:

— Эй, мастер боцман! Как идут дела?

Джонс сурово взглянул на нее, пытаясь сообразить, где кроется насмешка, и даже не улыбнулся в ответ.

Баттонс перегнулась через перила и сказала:

— Что ты за человек, Джонс? — И звонко расхохоталась.

— Что ты хочешь этим сказать? — мрачно спросил

он.

— Сколько мы с тобой уже плаваем вместе на этой посудине?

— Я плохо запоминаю цифры, особенно такие.

— Ну так я тебе напомню. Пять недель, парень. Пять недель, день и ночь бок о бок, и я снова тебя спрашиваю: что ты за человек?

На лице у Джонса появилось растерянное глуповатое выражение, а потом он нахмурился.

— Да ты пьян, что ли! Брось свои штучки и иди работай. Давай наверх или вниз.

— Если бы ты немножко пораскинул мозгами, то вспомнил бы, что я вообще не пью.

— Иди на свое место! — скомандовал тот.

— Хорошо, боцман, но я послушаюсь только хорошего парня. — И Баттонс со смехом отвернулась и направилась к баку.

Она знала, что может дразнить бестолкового Джонса сколько душе угодно, но ей хотелось не этого. На самом деле ей хотелось вернуть былое товарищество, потерянное, когда «Ястреб» напал на испанский корабль. Баттонс не могла подойти и прямо признаться, что она женщина; да это и не помогло бы, по крайней мере, она так считала. Но она была уверена в том, что если он сам догадается, то она сумеет с ним справиться.

На борту ходили слухи, что «Ястреб» через три недели придет на стоянку в Малгуану, а до этого пройдет мимо Подветренных и Наветренных островов. «Ястреб» мог еще остановиться у Эспаньолы, чтобы узнать свежие новости, но это будет решать капитан Ингленд. Если по какой–то причине место встречи будет изменено, то капитан Винтер вышлет им навстречу судно, но они смогут встретить посланца, только если будут держаться ближе к побережью.

Баттонс три недели казались вечностью. За время одиноких ночей она решила покинуть «Ястреб» в любом мало–мальски приличном на вид порту. Пиратство оказалось плохой игрой и мало обнадеживающим способом разбогатеть; она не требовала от жизни многого, и сейчас ей хотелось только одного — чтобы тугодум Джонс снова разговаривал с ней по ночам.

Вскоре после захвата испанского корабля Эдварду Ингленду и его команде неожиданно пришлось сыграть роль добрых самаритян. Английскую шхуну отнесло на юг от ее курса, и она напоролась на испанский корабль. Небольшое судно, без пушек, вооруженное только несколькими мушкетами, почти ускользнуло от испанцев. Оно прекрасно уворачивалось от пушечных залпов, но не смогло избежать абордажа. Капитан и его маленькая команда, зажатые на баке, так отчаянно защищались, что противник бесславно бежал с поля боя. Три мертвых испанца остались лежать на палубе, как свидетельство английской доблести и мужества. Воспользовавшись попутным ветром, капитан шхуны сумел удрать прежде, чем испанцы подняли на борт свои шлюпки.

Но «Леди Бетси» была уже приговорена; когда Эдвард Ингленд заметил ее, она держалась на плаву только за счет того, что все помпы работали и все свободные руки вычерпывали воду. Капитан пиратов аккуратно подвел «Ястреба» борт о борт и, зацепившись кошками, продержал чужой корабль ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы забрать шесть членов экипажа и три пассажира. Потом он быстро перекинул груз шхуны на свой корабль; там было достаточно отличного рома из Новой Англии и прочие товары. Новым матросам предоставили возможность присоединиться к пиратам, и те радостно согласились, стремясь отомстить испанцам за трусливое нападение; двое пассажиров тоже согласились с условием, что Эдвард Ингленд пообещает напасть на испанское судно. Третьим пассажиром был миссионер, который направлялся в маленькое поселение на острове Тринидад. Доминиканец был преисполнен отваги и решимости сражаться, но требовал, чтобы к его сану относились с должным уважением.

В команде Ингленда были разные люди; одни верили, но, так сказать, отложили исполнение религиозных обязанностей до лучших времен, другим же было наплевать на церковь.

С разрешения команды «Ястреба» капитан и помощник затонувшей шхуны были причислены к старшим офицерам, и за ними записали полторы доли; матросы и двое пассажиров были приписаны к команде. Священнику позволили не подписывать бумаги, а это значило, что, если их захватят, он сможет сказать, что его держат здесь против воли.

Баттонс, болтаясь у шканцев, подслушала разговор между капитаном шхуны и Эдвардом Инглендом.

— Вы, конечно, довезете мой груз до английского порта, — говорил шкипер «Леди Бетси».

— Боюсь, что нет, мистер. Те порты, в которые мы можем заходить, совсем другого рода. У нас назначена встреча в Малгуане, и туда мы и направляемся.

— Вы спасли моих пассажиров и экипаж, но это вряд ли дает вам право отобрать мой груз, сэр.

— Если бы не я, ваш груз был бы на дне моря. Моим людям нужен ваш ром, и завтра его им раздадут. На таком корабле, как этот, нужны две вещи: ром для команды и уход за кораблем. Это судно слишком долго в море и уже не может идти быстро, его днище прогнило, как сердце испанца. Вы получите долю своего груза.

— Вы идете в Малгуану, вы сказали?

— Да, но только для того, чтобы встретиться с моим командиром капитаном Винтером. Я думаю, что потом мы отплывем к Нью–Провиденс.

Маленький шкипер ненадолго задумался.

— Могу я вычеркнуть свое имя из ваших бумаг, сэр?

— Не можете. А почему вы решили изменить свое мнение?

— Лучше я не буду отвечать, сэр.

— Отлично, но вы либо доплывете, либо погибнете вместе с нами.

Шкипер задумчиво пожевал кончик бороды, а потом спросил:

— Когда будут делить добычу? Когда мы придем в порт?

— Нет. По крайней мере, не всю. Кое–что полагается моим матросам прямо сейчас, и мы выдадим им это вечером. А то, что останется, отвезем в форт Нассау и продадим.

— Ха! Думаю, что пострадают только мои запасы рома. Отлично. Я все–таки хочу вычеркнуть свое имя из ваших бумаг.

— Если бы вы сообщили мне причину такого решения, я мог бы согласиться.

— Я должен подумать, — отозвался маленький шкипер.

Баттонс хотела еще послушать, поскольку за словами шкипера что–то крылось, но боцманская дудка дала сигнал всем пиратам собраться у главной мачты. Для них груз «Леди Бетси» не представлял интереса, если не считать рома; и ром должны были раздать на закате, каждый получит только по одной бутылке, поскольку корабль не может лежать в дрейфе и ждать, пока вся команда протрезвеет.

Когда ром раздали, у Баттонс мелькнула мысль загнать свою бутылку кому–нибудь, у кого водятся деньжата, но не из–за денег, она хотела подсунуть ее новому боцману. Она отнесла бутылку в его каюту, но увидела, что его собственная бутылка валяется на кровати не начатая.

— Ты что, с ума сошел, дурень? — спросила она. — Или твоим мозгам не хватает встряски?

— Я всего несколько часов назад велел тебе убираться на свое место! Проваливай.

— Да, но у меня есть хорошие новости. Одной бутылки рома тебе не хватит, поэтому я принес тебе свою. Возьми ее с собой в кроватку, дорогуша.

— Не возьму я твой ром. Мне не нравится эта должность, Баттонс, дружище, и я с удовольствием вернулся бы на бак.

— Как это? Что случилось?

— Я скучаю без тебя и твоих шуток.

Он положил руку на плечо Баттонс. Переодетая мальчиком девушка не отстранилась от прикосновения; будь на месте Джонса более проницательный наблюдатель, он бы заметил, что она слегка прильнула к нему.

— Давай, друг, рассказывай!

— Как по–твоему, капитан не согласится отправить меня обратно? На старую койку?

— Вряд ли, дружок, — тихо ответила Баттонс.

Если бы она могла рассказать Джонсу всю правду;

она должна была быть сильной, но больше не могла ею быть. Она не хотела быть сильной, она хотела быть слабой, женщиной, которую защищает мужчина. Изо всех сил пытаясь выйти из минутного замешательства, она громко крикнула:

— Будь мужчиной, Джонс. Хлебни рома, и тебе сразу полегчает.

— Не поможет, — рявкнул он.

У Баттонс было достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что же нужно мужчине. И ей самой. Она тихо произнесла:

— И что ты за человек, Джонс?

— Ну вот опять! Чего ты хочешь?

— Спроси свое сердце. Или ты не хочешь? — Она проверила, что дверь каюты закрыта.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я уже сказал. Что ты за человек? Какой же мужчина сможет проспать с девушкой шесть недель и не догадаться об этом?

— Девушка? Где? Ты, Баттонс, девушка? — Он схватил ее за плечи. — Черт, кончай меня разыгрывать. Я сейчас не в настроении.

— А как я попала к вам? Когда ваши ребята захватили корабль, я отказалась присоединиться к вам, пока не было приказано раздеваться. Помнишь? Тогда я согласилась плыть с вами, чтобы не пострадала моя девичья честь. — И она засмеялась своим долгим мягким смехом. — И как мне теперь доказать, что я не лгу?

— Верю, — завопил Джонс. — И я буду спать с тобой ночью! — Он схватил ее в объятья и горячо поцеловал в губы. — Да, сегодня ночью.

— Ну уж нет, я сказала, что я женщина, но я не говорила, что я шлюха. Сначала мы придем в порт, и там священник скажет все, что полагается.

— Нет, я не могу ждать, Баттонс. Брось. — И он снова попытался обнять ее.

— Руки прочь, парень. Будет так, как я сказала. Ты дождешься священника или ничего не получишь. И тогда ты назовешь меня так, как меня на самом деле зовут, — Мэри.

Но от Джонса не так просто было отвязаться. Если нельзя добиться своего вежливостью, то подойдет и грубая сила. Настоящий пират. Он бросился на Баттонс и получил мощный удар в челюсть, а потом еще один поддых. Он уже замахнулся, чтобы тоже ударить ее, но разум взял верх; при всей своей неуклюжести он догадался, что это не лучший способ заявить о своих чувствах.

— Тебе нужен священник? — спросил он, когда смог отдышаться.

— Да, я уже сказала. Настоящий священник.

— На борту есть такой, — произнес он. — Один из тех, кого мы захватили сегодня. Сейчас я его приведу.

— Постой. Откуда ты знаешь, что он и в самом деле священник? Где его церковь? Где его ряса? Откуда я знаю, что он настоящий и что меня не надуют?

— У него есть священная книга, Библия. Она была с ним, когда он поднимался на борт. Он прижимал ее к груди.

— Да, помню. Но прежде, чем звать его, надо кое–что обсудить. Давай–ка пошепчемся.

Они шептались почти четверть часа, а потом Джонс отправился на поиски доминиканца. Через несколько минут он вернулся с ним вместе и в присутствии Мэри объяснил, чего они хотят. Священник запротестовал:

— Боюсь, дети мои, что вы смеетесь над моим саном. Уверен, что самое лучшее — дождаться, пока мы придем в порт, где это дитя сможет одеться подобающим ее полу образом.

— Мне что, нужно переспать с тобой, чтобы доказать, что я женщина? — сердито огрызнулась Баттонс. — Давай приступай к обряду.

— Успокойся, девочка, если ты действительно девочка. Мне надо посоветоваться с моим Господином, чтобы не совершить непростительной ошибки.

— Вот еще. Мы не хотим, чтобы об этом узнал Эдвард Ингленд, если ты его имеешь в виду. Или этот чудак, который все время ус жует, капитан «Леди Бетси».

— Я говорю не о них, дети мои. Я говорю о нашем Господине, о Боге.

Какое–то мгновение миссионер стоял, склонив голову, а потом он повернулся, печально улыбнулся им и произнес:

— Хорошо. Я поженю вас.

И тогда же была совершена, пожалуй, самая удивительная свадьба, которая когда–либо заключалась на суше или на море.

— И держи рот на замке. Ясно? — Джонс положил руку на рукоять пистолета.

— Да, брат, — ответил печальный доминиканец. — Не бойся! Я не так уж горжусь ролью, которую мне пришлось сыграть в этом фарсе.

Когда он повернулся, чтобы уходить, Баттонс сказала своему только что обретенному супругу:

— Плата, дурак, его плата. Ему нельзя не заплатить.

Джонс дал ему две гинеи, которые он получил после захвата «Кадогана», и служитель церкви отправился восвояси.

— А теперь я вернусь на свой пост. Других приказаний не будет, мастер?

— Нет, к черту приказания. Ты останешься здесь. Это приказ самого капитана Ингленда.

— Что? Разве он уже знает? — завопила невеста.

— Ну я–то ему точно не скажу. Когда я искал доминиканца, то спросил капитана, могу ли я назначить тебя помощником боцмана, и он сказал «да». Так что теперь ты будешь жить вместе со мной.

III

Замужество не превратило Баттонс в отличного пирата, но оно сильно скрасило ее существование, так же, как и существование боцмана Джонса. В роли помощника Джонса ей уже больше не приходилось сидеть на мачте наблюдателем; на самом деле, ее обязанности сводились к тому, чтобы угождать своему господину и повелителю, и это она выполняла охотно и умело. У нее было много свободного времени, но она ни разу не позволила себе выйти из роли. На баке собирались играть в кости? Она всегда принимала участие. Резались в карты в кубрике? Если она и не играла сама, то с азартом наблюдала за игрой, особенно если ставки были большими.

Большую часть времени она ошивалась возле капитанского мостика, потому что там ей удавалось услышать много полезного. Кое–что можно было услышать и в других местах. Например, на третий день после свадьбы она дремала под шлюпкой с левого борта и вдруг услышала чьи–то голоса. Разговаривали матросы и командиры с «Леди Бетси». Ее разбудил голос доминиканца.

— Если это заговор, то я не желаю в нем участвовать, — произнес он.

— Сомневаюсь, чтобы от вас нам было много проку, — отозвался маленький шкипер. — Только молчите, сэр. И исполняйте ваши обязанности, служите Господу на этом проклятом судне.

Доминиканец не заставил его повторять дважды и скрылся.

— Наш единственный шанс — Вудс Роджерс, который возвращается с королевским помилованием, — продолжил он. — Мне кажется, пираты еще не слышали об этом. Возможно, он уже прибыл, и мы не должны упустить этот шанс. Когда мы войдем в бухту Нью–Провиденс, то сможем вшестером захватить судно и доставить его вместе с командой к властям. Вы согласны?

— Все мы хорошо вооружены, спасибо капитану Ингленду, и каждый из нас знает о Нью–Провиденс больше, чем он. Этого достаточно. Как только мы войдем в гавань, нужно спустить их флаг и поднять белый. И когда офицеры королевского флота поднимутся на борт, то мы получим награду за то, что захватили пиратское судно. Еще раз спрашиваю: вы согласны?

Все согласно прошептали в ответ «да», но один голос возразил:

— Они все узнают в Малгуане.

— Может, и нет. Мне известно, да и вы тоже знаете, что среди пиратов Винтера восстание. Команда «Кадогана», самая гнусная шайка пиратов на всех морях, взбунтовалась, заковала своего капитана, бандита по имени Хоуэлл Дэвис, в кандалы и доставила его губернатору Барбадоса. Вы все знаете об этом. И вы также знаете, что эта шнява теперь — почетное судно, и что она вернулась в Бристоль к законным владельцам. Хоуэлл Дэвис — один из людей Винтера, как и капитан Ингленд с этого корабля. Что произойдет, когда команда Ингленда узнает, что его величество дарует помилование всем пиратам, которые согласны его принять и прекратить пиратствовать? Они взбунтуются, ведь так? Они займутся честным трудом, вот как они поступят. Нам следует позаботиться только о командирах пиратов. Как только мы их захватим и скажем пару слов матросам, дело будет в шляпе.

Поразмыслите об этом получше. Это наш план, и он сработает. Отправляйтесь по местам и держите язык за зубами, иначе я объявлю вас предателями перед лицом короля.

Баттонс не сразу вылезла из своего укрытия даже после того, как заговорщики ушли. И она не помчалась сразу же к капитану Ингленду, чтобы доложить ему, что здесь затевают; своему мужу она тоже ничего не сказала. У заговорщиков оставалось две недели, чтобы разработать свой план, и столько же было у Баттонс, чтобы решить, как поступить.

Если это правда, что капитан Вудс Роджерс возвращается из Англии на Багамы с королевским помилованием для всех раскаявшихся пиратов, то у них точно возникнут проблемы. Баттонс не хотела потерять мужа, и она не хотела продолжать пиратствовать. Больше всего ей хотелось попасть на берег и завести свое хозяйство, стать примерной женой, заботиться о муже, доме и детях, если они у нее будут. Она подумала, что Багамы ей могут понравиться; она слышала, что там плодородная земля и совершенно нет холодных, промозглых зим, как в Англии. И земля была не только хороша, но и дешева. У нее было сто гиней и будет еще больше после распродажи добычи в порту.

Глядя на то, как ее муж распоряжается на корабле, Баттонс на мгновение задумалась, как бы сложилась ее судьба, если бы она осталась на «Кадогане» и вернулась в Бристоль. Но этот город остался позади, а ее судьба, какой бы она ни оказалась, ждала ее впереди, в Новом Свете. И Джонс был одной из самых лучезарных перспектив ее будущего, и его следовало принять в расчет, если берешься строить планы. День или два спустя она, будто случайно, рассказала ему о своей идее.

— Хозяйство? Да ты рехнулась! Что это на тебя нашло, женщина?

— Да, хозяйство, парень, и нечего ругаться. Уютная ферма. У нас хватит денег, чтобы уйти отсюда, пока мы еще ни во что не впутались.

— Копаться в земле! Это не для меня, детка. Нет, это не для Джонса.

Пришлось Баттонс рассказать ему еще кое–что.

— Но говорят, что те, кто примет королевское помилование, получат двадцать акров, а те, кто женат, сразу получат сорок, — сказала она. — Мы можем взять землю рядом с морем, не потому, что от моря какой–то прок, а потому, что приятно знать, что оно рядом.

— Нет, я сказал. Мне этого не надо. Я моряк, моряком и останусь. Отстань. У меня дела.

— Но рыбак — это тоже моряк. Послушай, послушай меня хорошенько. У нас вместе есть двести гиней, а всего за двадцать мы можем купить пару негров, которые будут делать за нас всю работу. Их называют рабы, и они будут вкалывать за нас. Подумай об этом.

— Ага, я думаю, что ты стала много разговаривать. А еще я думаю о том, что это за штука — королевское помилование, о котором ты говоришь. Что это?

— Разве ты не слышал? Есть такой капитан Вудс Роджерс, сейчас он плывет из Англии, чтобы предложить всем пиратам заняться честным трудом при условии, что они навсегда откажутся от пиратства.

— Черт меня побери, женщина. Откуда ты узнала об этом?

— Это мое дело. И помалкивай насчет женщины. Ты что, хочешь, чтобы весь корабль узнал?

Джонс схватил ее правую руку и начал ее выкручивать.

— Говори, пока я тебя не покалечил.

— Хватит, Джонс! Слышишь! Прекрати!

Но юный супруг не успокоился, и тогда Баттонс, когда он, выворачивая ей руку, притянул ее слишком близко, свободной рукой так врезала ему по уху, что он отпустил ее запястье.

— И что ты за женщина? — вскричал он, потирая ухо. — Мне так и хочется задать тебе славную трепку.

— Давай. Тогда все узнают, что я женщина. И будут потешаться над тупицей боцманом. Не годится молодому супругу так обращаться со своей юной женой.

— Женой? Да ты дьявол. Я готов полцарства отдать, лишь отправить тебя обратно на бак, жена ты мне или не жена.

— Давай, давай. А я тогда получу королевское помилование для себя одной.

Баттонс не вернулась на бак, но продолжала выполнять двойную работу в роли помощника боцмана. Ей нравился неповоротливый муж–тугодум, так же как и она нравилась ему, но ее вовсе не страшила мысль расстаться с ним, если не считать нескольких коротких страстных мгновений. Она твердо решила принять помилование и надеялась, что также поступит и Джонс. Позже в тот же день, когда его гнев немного утих, Джонс спросил Баттонс, откуда она узнала про королевский закон. Она рассказала ему, что ей удалось подслушать, пока она дремала под шлюпкой. Он тут же потащил ее к капитану Ингленду.

— Постой. Не надо торопиться. До Малгуаны еще десять дней, а там, я уверена, мы и сами услышим новости. Постой. Эти ребята сами себе петлю на шею надевают. Или ты их боишься?

— Да нет, девочка, но…

— Кончай, дурень, звать меня девочкой. Я девочка только для тебя и хочу, чтобы так было и дальше. Продолжай.

— Я не доверяю нашим матросам. Они считают, что наше плавание было неудачным, а капитан Ингленд и его командир, капитан Винтер, берут себе слишком большую долю. Они поверят всему, что им наплетут. И что тогда? Заговорщикам действительно надо бояться только командования: они сумеют навесить лапшу на уши сначала матросам, а потом официальным властям. Говорю тебе, я должен все рассказать капитану Ингленду.

— Расскажи ему, если хочешь, но расскажи сам. Если меня будут спрашивать, я от всего отопрусь, а если ты зайдешь слишком далеко, то расскажу капитану Ингленду, что я вовсе не мальчик, если ты будешь слишком распускать свой дурацкий язык. Скажи капитану, что до тебя дошли слухи. Скажи, что ты слышал все сам своими дурацкими ушами, но чтоб я в это не была замешана.

— Будь я проклят, Баттонс, мне кажется, что ты тоже в заговоре.

— Думай, что хочешь, тупица, но меня не впутывай.

— Я должен об этом поразмыслить.

Баттонс рассмеялась хриплым смехом.

— Тогда мне нечего бояться. К тому времени, когда ты все обдумаешь, нас уже захватят.

Джонс пнул ее под зад, но она легко увернулась. Баттонс больше нравилось, когда на палубе он обращался с ней именно так, а не когда он обзывал ее девочкой.

На капитана Ингленда известие о том, что те люди, которых он спас, собирались предать его, произвело мало впечатления; он только посмеялся над предположением, что его могут захватить вместе с прочими офицерами. Но он был просто поражен, услышав о том, что Хоуэлл Дэвис лишился своего корабля и теперь томится за решеткой в Порт–Ройале.

— Я оправдаюсь перед капитаном Винтером, но боюсь, что он будет разгневан. Я сразу понял, что Хоуэлл Дэвис трус, и должен был принять это во внимание. А те, кто хочет отобрать у меня мой корабль, зря теряют время.

Возможно, капитан Ингленд сказал бы и еще что–нибудь, но его перебил крик часового, подхваченный всеми членами экипажа:

— Земля! Слева по борту. Земля!

Все бросились к поручням и принялись обсуждать, что это за остров. Это был Барбадос, самый отдаленный из Наветренных островов, и пираты знали, что вскоре появится и настоящая земля. Они также знали, что если им не попадется навстречу один из кораблей Винтера, то они встанут на якорь в Малгуане через несколько дней. Им понадобилось сорок два дня, чтобы добраться сюда от Гвинейского побережья, очень маленький срок для любого судна, но для корабля типа «Ястреба» — просто феноменальная скорость. Команде раздали ром. Среди тех, кто должен был ехать за водой, поднялся ропот, потому что это была тяжелая, неблагодарная работа. Нужно возить бочки на берег, заполнять их водой и тащить обратно на корабль. Действительно тяжелая работа и не из тех, которые могли бы понравиться пирату. Но земля притягивала как магнит. На земле могло произойти все что угодно, и спуститься на берег — это самый большой праздник в жизни моряка.

Разговор на палубе все более оживлялся; люди обсуждали, что они будут делать в Нью–Провиденс, даже в Малгуане, потому что в порту этого унылого острова все же были таверны и женщины. Женщин там было не так много; большей частью это были полукровки, дети женщин с других островов, которых продали в рабство. Они взбунтовались, говоря, что белой крови в них больше, чем черной. Но в них соединились пороки обеих рас, для моряков с деньгами они с удовольствием стирали белье, а также удовлетворяли другие их потребности. В порту эти женщины жили в ветхих хижинах и встречали корабли, стоя на пороге, одетые в длинные, с глубоким вырезом платья. Подходящим кандидатурам они немедленно демонстрировали свои прелести, одновременно указывая пальцем на вечный таз для мытья. У некоторых из них были мужья, которые гнали самогонку где–то в зарослях и предпочитали не показывать оттуда носа, пока корабли не выходили обратно в море. Такой была Малгуана, такими были почти все порты Наветренных и Подветренных островов в те дни.

Баттонс Рид с тихим презрением разглядывала эти крохотные острова, те, от которых захватывало дух у Великого Адмирала. В отличие от Колумба она не была первооткрывателем, хотя у нее было много общего с теми, кто переселился сюда одними из первых, с колонистами. Даже ее не слишком опытному взгляду было ясно, что острова не имеют особой ценности; заросшие буйной и пышной растительностью, они слишком сильно отличались от скромных холмов Девона и Соммерсета. Баттонс была настоящей англичанкой, она могла полюбить только то, что было похоже на родные края.

Опершись на поручни, она прислушивалась к хвастливым россказням своих товарищей, которые рассказывали о своих подвигах на берегу, обсуждали ром и женщин. В их мозгах эти два явления тесно сплелись воедино. У кого–то была желтокожая девушка там, а испанка здесь, слышала она; вокруг нее толпились мужчины, утверждавшие, что только негритянки знают толк в искусстве любви, чем темнее мясо, тем лучше качество; но другие отстаивали темперамент француженок. У Баттонс были свои проблемы. Она надеялась, что сойдет на берег вместе с мужем; станет ли она тогда вести себя, как подобает ее полу, или по–прежнему будет выдавать себя за мужчину? Если ей придется уйти одной, то она, конечно, будет играть прежнюю роль; на островах у женщины могла быть только одна профессия, а она вовсе не собиралась заниматься ею.

Раньше она никогда не занималась физическим трудом, сможет ли она работать на земле? Хватит ли ее ста гиней, чтобы создать себе уютное гнездышко, которое будет кормить и обогревать ее? Ей хотелось бы жить поближе к морю; тот, кто родился в Бристоле, привык всегда слышать шум моря.

— Ладно, дурочка, пусть будет, как решит судьба. В конце концов всегда найдется таверна, где можно подработать, — наконец пробормотала она.

Баттонс не стремилась сойти на берег, пока «Ястреб» не пришвартовался у Дезирад, вытянутого островка недалеко от побережья Большой земли, так называли остров Гваделупа. Ей сказали, что на нем когда–то обитали французские пираты, «Морское братство». Туда она отправилась вместе с боцманом Джонсом, и не для того, как она сама ему объяснила, чтобы он не засматривался на французских женщин, а для того, чтобы размять ноги.

— Ага, — глупо поддакнул он. — Они мне не нравятся. Ты мне больше по вкусу, девочка.

— Ничего подобного. Я просто хочу убедиться, что еще не разучилась ходить по земле.

Но Джонс и на берегу все равно оставался моряком и хотел получить все полагающиеся ему удовольствия. Он предпочел бы развлекаться с Баттонс, но с Баттонс, на которой была бы надета юбка. Когда он забывал о ее роли, она приводила мужа в чувство ударом кулака и хриплым голосом увещевала его:

— Хватит. Потерпи до нашей каюты, малыш. Я бы не отказалась от пинты эля. Что ты на это скажешь?

— Прекрасно, дружок! Это французский порт, значит, мне нужно что–нибудь покрепче и бьюсь об заклад, что ты со мной согласишься.

В таверне были и другие англичане, и от них Джонс и Баттонс узнали, что их корабль торопится в Нью–Провиденс, чтобы успеть получить помилование.

— Пиратство умерло, и игра не стоит свеч. Мне вполне подойдет плуг. Я получу двадцать акров и заведу отличное хозяйство с коровой, свиньями и садиком, а для заработков я стану выращивать новый фрукт, который называется ананас. Отличная будет жизнь. Если я смогу найти себе подружку, то это будет прекрасное начало новой жизни, и пусть дьявол унесет тех, кто скажет, что я не прав.

— Слышал? — прошептала Баттонс Джонсу. — Вот человек, который стремится к тому же, что и я. Он сказал, что пиратство умерло, и, судя по нашему плаванию, он прав. Что это значит? Надо принять королевское помилование и извлечь из этого все, что можно.

— Заткнись! — рявкнул ее супруг. — Я предпочитаю море. Скажи, что может предложить король, кроме маленькой фермы? Он даст мне корабль? В порту останется много судов, когда все эти бывшие портные и драпировщики ухватятся за свой шанс. Все эти корабли так и оставят гнить на песке? Или король Георг пошлет меня в море на одном из них, но пошлет плавать честно?

— Я не знаю его величество, но думаю, что он не такой дурак, чтобы отправить пирата в море, где он скоро забудет о своих клятвах.

— Тогда плевать мне на короля Георга и на его помилование. Эй, женщина, принеси еще кружку. — Повернувшись к Баттонс, он продолжал: — Это мое последнее слово, я последую за капитаном Инглендом.

Джонс основательно набрался, и к тому времени, как пришла пора возвращаться на «Ястреб», он был совсем пьян и полон любовного пыла. Чтобы избавиться от его ухаживания, Баттонс предоставила его самому себе, а сама отправилась развлекаться в одиночестве. Вдалеке у воды она заметила таверну, пошла туда и заказала «бомбо», освежающую смесь лимонного сока, рома из сахарного тростника и сахара. В таверне сидели две шлюхи, и одна из них попыталась улыбнуться молодому матросику. Баттонс со смехом отказалась от заигрываний женщины, заявляя, что у нее есть жена в Нью–Провиденс. Француженка ушла, но через минуту вернулась и с улыбкой предложила Баттонс маленький стаканчик бренди, прошептав:

— Всего хорошего.

Баттонс поблагодарила, улыбнулась и уже собралась выпить. И тут перед ее глазами возникло лицо Молль Рид. Она хлопнула себя по колену и громко расхохоталась.

— Эй, детка, иди сюда. Садись, крошка, ты мне нравишься, — крикнула она.

Баттонс поигрывала своим стаканом, пока женщина шла к столу, потом она притянула ее к себе.

— Ты славная бабенка, — сказала она по–английски, — и мы могли бы славно развлечься. Ну! Что скажешь?

Француженка делала .вид, что не понимает английский, но язык секса понятен во всем мире, и Баттонс сумела добиться понимания и интереса к себе. Она обняла женщину за шею и сделала вид, что хочет поцеловать ее, и тут шлюха из таверны внезапно почувствовала, что ее голову запрокидывают назад, так что ей пришлось широко открыть рот, чтобы глотнуть воздуха. Свободной рукой Баттонс схватила бренди, вылила женщине в горло и удерживала ее в этом положении до тех пор, пока судорожный глоток не показал, что та проглотила спиртное.

— Отличный, согревающий напиток, дорогуша, тебе он пойдет на пользу. Конечно, забавно повторить старый трюк с таким мальчишкой, как я! Сиди смирно, шлюха, я хочу поглядеть, как подействует снотворное.

Довольная тем, что женщину не вырвало и ей не удалось избавиться от выпитого, она отпустила ее голову, но продолжала держать за талию.

— Ты просто красотка, — улыбнулась она. — Ты смогла бы справиться и не с таким, как я, готов поклясться. Сиди смирно. Сиди смирно и веди себя как леди. — Баттонс пристально наблюдала за женщиной. — Давай, сиди спокойно. Я ведь учусь на доктора.

Дыхание шлюхи из таверны немного успокоилось, и Баттонс слегка ослабила хватку, но не выпускала талию своей жертвы. Через несколько минут она поняла, что ее подозрения были обоснованными: женщина зевнула, и тогда она отпустила ее.

— Как это? Что же ты за баба? Засыпаешь в объятиях мужчины! Ты мне не нужна. — Баттонс встала и, взглянув на сонные глаза женщины, ударила ее по щеке. — Проснись, а то ты не увидишь, как твой простофиля уходит. Адью и приятных снов.

У дверей она остановилась и, оглянувшись, засмеялась гортанным смехом.

«Ястреб» ненадолго задержался на Дезирад; остановку там сделали лишь для того, чтобы люди отдохнули от монотонной жизни на борту корабля. Но для Эдварда Ингленда эта остановка значила гораздо больше, потому что именно там он осознал, что катастрофа действительно приближается. Часами он стоял позади рулевого или на капитанском мостике со своим главным помощником, молчал и мучительно размышлял о чем–то. На второй день он призвал к себе бывшего капитана «Леди Бетси» и коротко приказал ему перебраться на бак вместе со всеми шмотками; его бывшему помощнику было приказано переселятся на корму. Потом он позвал Баттонс в свою каюту и велел ей всегда быть настороже, прислушиваться ко всему, что говорят и шепчут на палубе, и немедленно докладывать ему.

— Да, капитан, но кого я должна слушать? Тех, кто хочет принять королевское помилование, или тех, кто плевать на него хотел? В конце концов, я ведь не доносчик.

— Нет, парень, я не прошу тебя предавать своих товарищей, и я не боюсь своих матросов. Я хочу знать, куда ветер дует, чего они хотят, потому что мне придется докладывать об этом своему капитану, когда я встречусь с ним. Я знаю его благородную душу и могу сказать, что он не будет мешать тем, кто захочет отказаться от пиратства. Про себя я точно могу сказать: куда направится капитан Винтер, туда пойду и я.

Баттонс поняла его; в глубине души ей было немного стыдно, что она сама не могла слепо следовать за своим отважным капитаном, хотя в его храбрости она ни секунды не сомневалась.

— Вот и все, Баттонс. Рассказывай мне, что услышишь, и не занимайся подслушиванием и вынюхиванием.

— Есть, капитан. — Она отдала честь и вернулась на палубу.

Баттонс слышала много противоречивых мнений.

Некоторые от всей души желали дать клятву и вернуться домой со своей выручкой; другие вспоминали истории о зарытых кладах и мечтали получить помилование и отправиться на поиски; остальные же, и пристыженная Баттонс вынуждена была признать, что это были самые решительные и мужественные люди, заявляли, что они не признают никаких клятв, кроме клятвы быть пиратом, и что они скорее сдохнут, чем перейдут к королю Георгу, «будь он Георг Первый или Последний». Но таких было меньшинство. Баттонс с удовольствием присоединилась бы к ним, потому что она всегда ценила в мужчинах мужество и ненавидела злобную трусость, которая иногда могла сойти за смелость. Она воображала себе маленькое судно, где командовал бы капитан Ингленд, Джонс был бы главным помощником, сама она боцманом, а тридцать верных парней с «Ястреба» — командой. Она считала, что если ей дать шняву или шлюп и в придачу четыре пушки, то она сможет покорить все моря. С умелым и отважным экипажем можно использовать уязвимые места врагов и бесстрашно атаковать их. Такое судно с такой командой могло бы стать почти неуловимым.

Баттонс громко расхохоталась. Ведь она уже сто раз объясняла Джонсу, что хочет покончить с плаванием на свой страх и риск.

Такое судно и такой корабль, снова подумала она, могут пробороздить все семь морей вдоль и поперек за семь лет и ни разу никого не захватить.

Да, с пиратством было покончено. Испанцы хранили свое золото в хранилищах, расположенных далеко от берега моря, чтобы не подвергать его риску нападения. Купцы, которые не желали платить высокие страховые взносы, держали корабли в портах, а их представители обивали пороги всех канцелярий в Европе и требовали, чтобы с пиратами покончили раз и навсегда. Франция вначале слушала, а потом начала действовать, потому что французские купцы были сильнее, чем корсары; Англия действовала, потому что верх одержала парламентская партия вигов, а они пришли к власти с помощью торговых и коммерческих классов, а не только при поддержке аристократии. Да, пиратство умерло, и тот, кто первым поймет это, окажется умнее других. А Баттонс не была глупа.

За день до того, как «Ястреб» должен был прибыть в Малгуану, капитан Ингленд позвал Баттонс в свою каюту.

— Итак, Баттонс, что ты услышала на палубе?

Баттонс рассказала ему, что вся команда, кроме тридцати человек, намерена покаяться, и что помощник боцмана будет среди тех, кто сойдет на берег.

— Я тебя не виню, мальчик. Кое–что мы еще захватим, но ко времени, когда ты станешь мужчиной, нам, старикам, придет конец. Сходи на берег, подбери себе хорошую, добрую жену и бери землю, которую дает король. Под королевской властью у этих островов большое будущее. Земля здесь лучше, чем в Англии, и денег здесь больше. Бог да хранит тебя, мальчик, и вспоминай о тех, кто постарше тебя и кто уже не может уйти.

Позже в своей каюте Баттонс сказала мужу:

— Ты все еще упрямишься, как я погляжу. Капитан сказал, что я должна принять помилование, это и к тебе относится. Ты идешь со мной или ты остаешься?

— Ты знаешь мое мнение, женщина, и я от него не отступлю.

— Да в твоей башке нет ни одной мыслишки, за которую стоило бы держаться.

— Я уже сказал, что все решено. Море я люблю больше, чем любую бабу, вот и все.

Баттонс насмешливо улыбнулась.

— Знаю, детка, а женщина на берегу должна глядеть в оба и подыскать себе крепкого дружка, который сможет составить ей пару. Вот так!

— Прекрати, я сказал, или получишь затрещину…

— Да, на это ты способен, здесь ты настоящий мужчина. Разве можно упустить такой случай? Палуба пуста, и ты можешь пустить в ход кулаки или палаш. Я не собираюсь тратить порох и стрелять в тебя.

— Отправляйся на место! — в ярости рявкнул он. — Я назначаю тебя наблюдателем на мачте.

— Уже иду, тупица. И плевать мне на это. Завтра мы придем в Малгуану, *гак что спать ночью нам не придется. И я проведу эту ночь на своем старом посту, на мачте.

— Проведи ее хоть в аду, плевать мне на это, — рявкнул уже не на шутку обозлившийся Джонс.

— Вряд ли в аду, — расхохоталась девушка. — Там сегодня дежурит веселый и сильный парень, ему, наверное, понравится моя компания.

Джонс бросился на нее и повалил на пол маленькой каюты. Он навалился на нее и бил по лицу и телу, но она была более ловкой и, быстро извернувшись, оказалась наверху. Остается только воображать, что же эта любящая жена сделала со своим мужем; в дополнение скажем только, что первую половину ночи она провела на палубе, прикладывая примочки к синякам, а вторую половину ночи ее голова лежала на его плече. За несколько часов до рассвета она уже была уверена в том, что никогда не сможет бросить его и что последует за ним на край света, и неважно, придется ей для этого быть пиратом или нет. Вокруг все еще было темно.

V

Крик «Земля!» с мачты раздался на рассвете. Те, кто не сидел на палубе, бросились туда с такой поспешностью, что оказались там раньше, чем впередсмотрящий успел дать координаты.

— Три градуса по правому борту.

Малгуана — это первая из ряда прекрасных гаваней на юго–восточной окраине Багамов. Там было всего одно крохотное поселение, названное так же, как и остров, в котором практически никто не жил и которое не было приписано ни к одному из европейских государств. Там обитали белые и черные, испанцы, французы, англичане и несколько датчан, всего около ста человек. Местечко оживало только тогда, когда туда заходили пираты; с появлением восьми кораблей, входивших во флот капитана Винтера, на острове началось благоденствие. Флагман адмирала назывался «Взлетающий орел»: Это был шестнадцатипушечный барк, и на его мачте реял сигнальный флаг, означавший приказ всем капитанам немедленно подняться на борт и доложить обстановку.

— Готовсь спустить шлюпки по правому и левому борту, — скомандовал Ингленд. — Боцман, играй сигнал всей команде собраться у главной мачты. Всем, я сказал!

Началась толкотня, потому что каждый стремился занять место получше, и когда все успокоились, капитан Ингленд произнес:

— Команда, пираты, братья побережья, слушайте, что я скажу. Я должен доложить обстановку моему начальнику, храброму капитану Винтеру, и я спешу выполнить его приказание. Но есть новости, которые имеют значение для всех вас. Я должен сказать вам, что наступает пора важных решений. Я, так же как и вы, понимаю, что от этого зависит наше будущее, и неважно, примете ли вы королевское помилование или продолжите плавание на свой страх и риск. Для вас не новость, что среди вас есть люди, которые думают по–разному. Когда мы бросим якорь, на воду будут спущены лодки. Я не собираюсь опрашивать каждого из вас, как он поступит. Те, кто хотят уйти, сядут в шлюпки по левому борту; те, кто хотят жить так, как раньше, возьмут шлюпки по правому борту. Чтобы показать, что я не слежу за вами, и возьму с собой четырех человек, которые и отвезут меня на «Взлетающего орла» в маленькой шлюпке. Это будут боцман Джонс, его помощник Рид и матросы Булл и Мерви. Я один поднимусь на борт флагмана, а остальные будут поодаль ждать моего сигнала подняться на борт. Вот и все. Приготовиться отдать якоря по правому и левому борту. Все внимание. Спустить паруса. Закрепить свободные концы.

Огромные паруса были спущены. С носа раздался крик: «Якорь по правому борту готов, сэр!» — вслед за ним такой же крик раздался и слева.

— Лоцманы, внимание! Приготовиться к промерам! Бросай лот!

— Нет дна, — крикнул в ответ голос.

— Промерить на корме! Руль под ветер.

— Нет дна! — крикнули с кормы.

— Держать руль. А теперь поворот оверштаг, руль на ветер. Быстрее, там!

— Шестнадцать саженей, — крикнули с носа. Минуту спустя то же повторили с кормы. И снова зазвучали короткие цифры:

— Двенадцать!

— Десять!

— Девять!

— Семь!

— Приготовить левый и правый якорь.

— На вантах, внимание! Сворачивай паруса! Подбирай! Закрепляй!

— На якоре, внимание! Бросай якорь по левому и правому борту.

Тяжелый корабль замедлил ход, заскрипели канаты; люди бросились к кабестану, другие тянули канаты; через пять минут огромный корабль спокойно стоял на якоре.

— Отличная работа, ребята, — крикнул Эдвард Ингленд с капитанскою мостика. — Спуститься в шлюпки!

Шесть человек мгновенно выскочили из рядов, словно все было уже давно обговорено, и спустились в шлюпку по правому борту, а другие шестеро спустились слева. Когда все заняли свои места, капитан выкрикнул:

— Опускай! — Две лодки исчезли из виду.

— До моего возвращения никому не сходить на берег. Моей команде, приготовиться! — Капитан Ингленд сбежал с мостика и без лишних слов спустился в шлюпку, а за ним потянулись выбранные им матросы.

Капитан Ингленд помалкивал, пока шлюпка двигалась к «Взлетающему орлу». Он неподвижно сидел впереди, а Баттонс, изо всех сил налегая на весла, пыталась угадать, о чем он думает. Он решительно сжал челюсти, и она была уверена в том, что какие бы сомнения его ни одолевали, он не раздумывая последует за своим капитаном. Баттонс видела примеры такой преданности, но сама никогда не испытывала подобного чувства. Как бы ни развивались события, она уже приняла решение, и ее интересовали только те проблемы, которые непосредственно влияли на ее судьбу.

Капитан Ингленд поднялся по веревочной лестнице на борт флагмана, было слышно, как он приветствовал командующего, а потом наступила тишина. Оставив раздумья, Баттонс заметила, что с других судов тоже плывут шлюпки, а матросы двух шлюпок с «Ястреба» периодически работают веслами, потому что их сносит приливом. У поручней «Взлетающего орла» появились матросы и переговаривались с моряками в подплывающих лодках. Как дела? Да, не слишком сладко им пришлось в последние дни! Чума на голову короля Георга! Чума на судей, которые выдумали это помилование.

— Найдется у вас немного рома для нас? — спросил матрос Булл. — У нас все глотки пересохли!

— А деньги у тебя есть? — крикнули ему в ответ.

— Полпенни, — отозвался Булл.

— За это ты ничего не получишь.

Баттонс неожиданно решила, что скуку ожидания необходимо скрасить, и вытащила из кармана маленькую монетку.

— Эй, на борту, один золотой за две бутылки чистого рома. Только без воды, слышишь, ты!

— Поднимайся! По рукам, — крикнул матрос.

— Нет, дружок, капитан мне не разрешил. Принеси ты.

— Что я, с ума сошел?

Переговоры в конце концов завершились тем, что матрос спустился с бутылками в кармане и получил свою монету, когда все удостоверились, что спиртное не разбавлено.

Час спустя капитан Ингленд появился на палубе и приказал всем подниматься на борт.

— Располагайтесь поудобнее, ребята. Через пару минут капитан скажет вам речь.

На флагмане Баттонс узнала, что ребятам капитана Винтера тоже не повезло по части добычи. Они захватили корабль янки, который вез ром, но было это неделю назад, и теперь ром стал для них основным объектом торговли; они с удовольствием продавали его своим гостям, потому что большинство из них решило завязать с морем, а на суше были нужны деньги. Баттонс немедленно заметила, что продавали они очень выгодно.

Боцмана «Взлетающего орла» позвали в каюту, и через минуту он вернулся и проиграл сигнал общего сбора. Когда все затихли, восемь капитанов вышли и заняли свои места на капитанском мостике. Затем капитан Винтер подошел к поручням; у него был на редкость свирепый вид, огромный красный нос, синие прожилки и красные, слезящиеся глазки. Он провел волосатой ручищей по губам и откашлялся.

— Матросы, — его голос вполне соответствовал его внешности, — мы собрались здесь не для того, чтобы обсудить наш дальнейший курс, а для того, чтобы вы знали, что надо делать. Капитан Ингленд сказал мне, что некоторые из его людей все еще хотят плавать на свой страх и риск. Их не так много, но они могут испортить наши планы. Всего на моих кораблях более шести сотен человек, и я хочу разоружить всех, разоружить каждый корабль и отплыть в Нью–Провиденс за королевским помилованием. Мы согрешили, теперь я это понимаю, мы очень согрешили и заслуживаем смерти. Это наш шанс раскаяться и вернуться к честной жизни, достойной христианина. Я приказал своим капитанам вернуться на свои суда и разоружить всех до единого, разоружить корабли и перевезти сюда оружие и пушки вместе со всеми боеприпасами, в Малгуане их можно продать. Мы сократим наши запасы до минимума, с которым сможем добраться до порта, где все мы преклоним колена перед королем Георгом и попросим прощения за наши прегрешения. Вот мои приказания. А теперь выполняйте.

Он вытащил из объемистого кармана черную бутылку и сделал порядочный глоток. Среди слушателей раздался недовольный ропот, и не успел он еще опустить бутылку, как ропот перерос в возмущенные вопли. Один из матросов с другого корабля поднялся и потряс кулаком.

— Я знаю, что ты мошенник, капитан Винтер, и я этого не сделаю. Я останусь пиратом, да, и я призываю всех твоих людей присоединяться ко мне. Хорошенький план ты выдумал. Клянусь богом! Мы должны перевезти наше добро на берег, а ты выгодно продашь его, а потом отправишься в Нью–Провиденс со всем этим серебром и золотом и заживешь в свое удовольствие. Что это значит, капитан Винтер? А я говорю, что мы не будем следовать твоему дурацкому плану и не собираемся подчиняться твоим грязным приказам!

— Заткнись! — рявкнул Винтер. — Или я прикажу заковать тебя в кандалы.

— Вот уж нет, мастер. У тебя не хватит кандалов, чтобы заковать всех тех, кто думает так, как я. А я говорю тебе, что все, кто думают так, как я, получат свою долю добычи и кораблей. На моем корабле, на «Короле Вильгельме», таких, как я, сорок человек, и я хочу, чтобы матросы с других кораблей назвали, сколько у них думают так же. Это и будет наш ответ капитану Винтеру. Говорите громче, ребята!

— Тридцать четыре на «Ястребе», — объявил боцман Джонс. — Не считая команды «Леди Бетси».

Другие тоже назвали свои цифры, и обнаружилось, что из шести сотен больше трети, или, если быть точными, двести десять человек, все еще хотят остаться в числе Берегового братства.

— А теперь, капитан Винтер, мы возьмем себе три корабля с продовольствием и оружием и распрощаемся с тобой. Но сначала поделим добычу. Ты слышал, капитан Винтер, что ты на это скажешь?

На мгновение капитан Винтер лишился дара речи. Он начал с простой маленькой баркентины, которой управляла всего дюжина рук, а потом создал свою знаменитую флотилию, каждую щепку в которой он считал своей собственностью. Более тысячи человек заплатили своей жизнью за то положение, которое он сейчас занимал, и теперь их тела покоились на дне моря. Его высоко ценили в Нью–Провиденс, и его положение там было прочным и вызывало всеобщее уважение. Он повернулся к своим капитанам и, сдерживая гнев, зашептал им что–то. Но было ясно, что не все из них согласны со своим адмиралом. Один из них, капитан Уилл Каннингэм, отказался подчиняться его приказам, он сложил руки на груди и качал головой.

— Это наш капитан, ребята! Ура капитану Уиллу Каннингэму! — заорал тот матрос, который первым начал протестовать, и его поддержало много голосов. — Давай, Уилл, покажи ему, капитан Уилл! Уилл наш человек! — крики неслись со всех сторон.

Каннингэм подошел к поручням и поднял руку, добиваясь тишины.

— Я с вами, — спокойно произнес он, — и если вы вернетесь на свои суда, то я думаю, что смогу убедить наших капитанов прийти к согласию. Но в любом случае, ребята, не сходите на берег, иначе ваши корабли исчезнут, пока вы будете гулять.

Говорят, что пиратство умерло. Возможно, это правда. Конечно, в этих водах пиратам несладко приходится. Но если вы попросите меня стать вашим капитаном, то я поведу вас в более благополучные воды. Расходитесь по местам и выделите по одному матросу, чтобы держать связь со мной. Я сообщу вам о всех принятых решениях.

Но адмирал флота еще не был готов согласиться на чьи–либо условия, кроме своих собственных. Он требовал, чтобы заводилы, или мятежники, как он их называл, вспомнили бумаги, которые они сами подписали, в которых говорилось, что он и его флагманский корабль получает половину всей добычи и захваченное судно входит в состав его флота. Баттонс, как матросу шлюпки Ингленда, надо было дождаться его возвращения, поэтому она слонялась вокруг и старалась услышать побольше разных мнений. Восемь капитанов на мостике были настроены решительно и не собирались позволить адмиралу слишком распускать язык. Один, капитан Дженнингс, родом из Уэльса, который полностью разделял точку зрения Винтера, был в конце концов, избран председателем собрания офицеров, которое должно было состояться там–то и там–то. Адмирал, побежденный большинством голосов, попробовал последний ход: он настаивал на том, чтобы двинуться к Нью–Провиденс до дележа добычи. Этот план был наголову разбит капитаном Деннисом Маккарти, младшим из всех присутствующих по рангу, командовавшим всего одним маленьким шлюпом, который не желал принять помилование короля просто потому, что был родом из Ирландии.

— Конечно, капитан Винтер, мы будем делить награбленное здесь, где мы сами себе закон, а не под носом у капитана Вудса Роджерса, — заявил он. — Двести десять человек и «Красотка из Эрина», самое прочное судно из всех, которые когда–либо несли на мачте черный флаг, поменяют хозяина. Этот корабль возьмет на борт сорок человек, а на борту у капитана Каннингэма уместиться еще сто. Никто из нас, и капитан Уилл простит меня за то, что я говорю за него тоже, не отдаст вам свои суда, и я готов побиться об заклад, что и другие думают так же.

И действительно, оказалось, что, по крайней мере, четыре корабля предпочли продолжить плавание под черным флагом. «Ястреб» был одним из таких кораблей; капитан Эдвард Ингленд остался верен своему командиру и отказался от командования. Четыре корабля, собиравшиеся продолжить плавание на свой страх и риск, должны были передать адмиральскому флоту тех матросов, которые хотели перейти на сторону короля, и взять на борт тех, кому было наплевать на Георга и вигов.

Многие из тех, кто отказался принять помилование, считали, что жизнь пирата — единственная, пригодная для них, а многие другие просто не могли принести требуемую присягу, даже если бы они и захотели. Это были те, кого продали в рабство, а они убежали, клейменые каторжники, политические преступники и те, кого в Британии разыскивали за серьезные преступления.

Баттонс, твердо решившая бросить пиратство, все же чувствовала больше симпатии к этим мятежникам, чем к тем, кто решил уйти, и временами ей бывало ужасно стыдно, что она решила уйти одной из первых. Джонс больше не интересовал ее; она знала только, что если он захочет пойти с ней, то она будет рада, но если он предпочитает остаться на «Ястребе», то это его дело; если он собирается совать голову в петлю, то это его голова, и пусть убирается к черту. Сам Джонс считал, что королевское помилование — это уловка, чтобы заманить пиратов в ловушку и расправиться с ними.

— Это ты суешь голову в петлю, — говорил он. — Послали вора ловить других воров. Любой из Берегового братства, хотя их и немного теперь осталось, скажет тебе, что Вудс Роджерс, хотя и не был Братом, ограбил на своем веку много кораблей. Так что держись со мной рядом, детка, и тебя не повесят.

Баттонс беспечно повторила свою любимую поговорку:

— Смелого пуля боится, а виселица не для меня. Но я не упущу свой шанс. — И тут она заговорила так нежно, как умела только она одна: — Сегодня наша последняя ночь вместе, а я была тебе верной женой, ты сам знаешь. Я болталась по свету больше, чем ты, и я хочу, наконец, обрести свой собственный дом. Пойдем со мной, я покажу тебе, что такое настоящая жизнь. — В ее голосе зазвучали умоляющие нотки. Джонс не ответил, и она продолжала: — Может, Бог пошлет нам детей, и нам так хорошо будет вместе. И нас ждут горячие и страстные ночи. Давай, решайся, скажи, что ты передумал.

— Все уже решено. Я сказал и сдержу свое слово.

Мягкая, любящая женщина мгновенно исчезла;

она превратилась в решительного, жесткого мужчину, который борется за свое право на жизнь.

— С меня хватит, тупица. Я заберу свои вещи сегодня же вечером, и черт с тобой.

И она принялась упаковывать вещи в свой сундучок. В кожаном кошельке у нее было около ста гиней, и она засунула его за пазуху. В секретном отделении сундука у нее лежала кое–какая посуда, золотая и серебряная, и она пересчитала ее, чтобы убедиться, что все на месте. Баттонс убрала сапоги и плащ, свернула и связала одеяла. Потом она вытащила вещи на палубу и попросила другого матроса помочь ей. Вместе они погрузили пожитки в шлюпку, и Баттонс вернулась в каюту и собрала оружие: два пистолета за поясом, сабля в ножнах, стилет и охотничий нож на поясе с одной стороны, а маленький топорик с другой. В это мгновение она ненавидела себя за мимолетную женскую слабость, поэтому, не глядя на мужа, она повернулась и покинула его вместе с «Ястребом». Ее товарищ отвез ее на берег и помог ей выгрузить вещи и спрятать их в безопасном месте в кустах, подальше от прилива.

Ночевать в таверне было непросто, и она это знала; моряк на берегу никогда не спал один, если только он не был в стельку пьян; кроме того, ей надо было охранять свое добро. Завернувшись в плащ и обложившись одеялами, девушка устроилась среди спящих матросов и ухитрилась соорудить вполне уютное гнездышко. Отсутствие Джонса ее совершенно не огорчало, она отлично выспалась и проснулась бодрой и веселой. Но до Нью–Провиденс было все еще далеко, и надо было подготовиться к переезду. Если Джонс будет держать язык за зубами и не станет вопить и рыдать без «своей бабы», то она может быть спокойна. Тогда ее тайна останется только ее тайной.

Солнце уже высоко поднялось, когда она проснулась, зевнула, потянулась, словно кошка, и отправилась на поиски еды. Она обнаружила, что в Малгуане двери таверн не запираются на ночь; хозяева и посетители таких заведений к вечеру оказывались в таком состоянии, что у них уже не было сил задвинуть засов. В первой же таверне она наткнулась на пьяных матросов, которые спали на столах или на полу. На столах стояли тарелки и недопитые кружки, и Баттонс быстро нашла для себя немного хлеба и фруктов.

Только на кораблях виднелись какие–то признаки жизни, и девушка почти час сидела на небольшой дамбе в ожидании, пока город очнется от тяжелого, пьяного сна. Она решила, что постарается разузнать, на каком корабле плывет капитан Эдвард Ингленд, и раздобудет себе местечко рядом с ним.

Уже было больше восьми склянок, когда во флоте началось оживление. Маленькие и большие шлюпки отплывали от стоящих на якоре кораблей, перевозили людей вместе с вещами на берег, где они делились на два лагеря: один — сторонников мирной жизни, другой — поборников свободных морей. Позже образовался еще один лагерь, в который собрались циники и сорвиголовы, которые не верили Вудсу Роджерсу и собирались, если потребуется, драться с ним. Таких оказалось около ста человек, и Баттонс скоро узнала, что возглавил их ее бывший супруг Джонс. Она представила себе своего боцмана во главе бунтовщиков и хихикнула.

Среди капитанов только Эдвард Ингленд снял с себя командование и остался без корабля. «Ястреб» перешел к тем, кто готов был бросить вызов королю, и когда ее бывший капитан поднялся на борт «Взлетающего орла», Баттонс была ужасно рада, что ее тоже пустили на это судно. К вечеру переезд был закончен. Все три отряда решили покинуть Малгуану утром. Последняя ночь была проведена в кутежах и попойках. Баттонс, прекрасно знавшая, как проходят подобные увеселения, предпочла остаться на корабле.

С Малгуаны суда пиратов направились к Малым Антильским островам, а команды, решившие принять помилование, взяли курс на северо–запад. Теперь они гордо несли королевский флаг Британии, а под ним белый флаг с красным крестом святого Георга. Покаяние уже началось.

На «Взлетающем орле» выполнялась только самая необходимая работа. Команда собиралась группами и обсуждала будущее, и бывшие крестьяне, которые понимали хоть что–то в сельском хозяйстве, внезапно оказывались в центре внимания, их слушали, как каких–то мудрецов; они не успевали отвечать на вопросы. Как доить коров? А чем кормить цыплят? Баттонс прислушивалась и запоминала, собирая любую информацию, которая могла пригодиться ей в будущем. Она и не догадывалась, что большинство из рассказов были наглым враньем. Иногда она вспоминала Джонса. Может, он придет к ней, когда она доберется до Нью–Провиденс? — мечтала она. И может, она, наконец, оденется, как подобает ее полу, или ей придется и дальше носить мужскую одежду? Иногда она скучала по нему больше, чем могла бы предположить, но потом совершенно забывала о нем. В конце концов Баттонс решила, что если он вернется, то она оденется в женское платье, народит ему детей и будет заниматься хозяйством; эта идея ей нравилась, но она поклялась, что и пальцем не шевельнет, чтобы вернуть мужа.

«Взлетающий орел» в это свое последнее пиратское плавание остановился только у острова Ожидания, где подобрал троих французов и столько же испанцев. Потом он отправился к острову Нью–Провиденс мимо коралловых рифов Багам.

VI

С рейда городок Нью–Провиденс, если его вообще можно назвать городом, выглядел как и все остальные поселения на Карибах. Он состоял из форта, который назывался Нассау, и нескольких каменных построек, которые остались после испанцев и сейчас использовались как административные здания. Кроме них на Бэй–стрит стояли еще дощатые дома, часть из них была просто–напросто крыта соломой. Расстояние от причала до форта было всего полмили, и на этом промежутке расположился торговый квартал. Там соседствовали все профессии — от древнейшей до самой выгодной. Там теснились винные лавчонки и таверны вперемешку с лавками судовых торговцев и перекупщиков краденого барахла, корабельщиков и оружейников, у которых можно купить все что угодно, от пригоршни пороха до полного боеприпаса — ядра и прочее, любого качества. Располагались там и обойщики, которые предлагали длинные рулоны лионского шелка, шотландского вязаного полотна и ирландского льна по грошовым ценам. Все эти товары были захвачены пиратами во время набегов на честные суда.

Воровской базар.

Ни один честный купец не заплывал в этот порт; обычно купцы давали капитану указания любой ценой держаться подальше от Багам, обходить их далеко стороной и торговать только на континенте. Но даже если капитан и выполнял эти указания, это не всегда означало, что его груз не окажется в лавках на Бэй–стрит. Пираты шныряли вокруг, и многие капитаны, которые вынуждены были расстаться со своим грузом, а потом шли в Нью–Провиденс за водой, видели, как часть их товаров уже выставлена на продажу на Бэй–стрит.

Пираты обычно отличались непомерным тщеславием. Они любили яркую одежду не меньше, чем ром и женщин. Когда пират прибывал в Нью–Провиденс в лохмотьях, которые уже не в состоянии были выдержать стирку, он первым делом отправлялся в лавку и подбирал себе новый костюм. Качество одежды определялось состоянием его кошелька и его легкомыслием; так как продавцами в основном были испанские и португальские евреи, то лишь немногим удавалось получить за свои деньги мало–мальски пристойный товар. Уверенный в том, что теперь он самый неотразимый парень на Багамах, пират шлялся из кабака в бордель, требуя комплиментов своей внешности, и обычно кончал тем, что напивался в доску. Иногда самые разумные припрятывали часть своих денег, оставляя только то, что потребуется для ночных развлечений, а уже потом предавались всем удовольствиям плоти, но даже в этом случае шлюхи крали у них те несколько монет, которые еще завалялись в карманах, и ту одежду, которую могли стащить с бесчувственных тел.

Ни о какой администрации на Багамах не было и речи. Острова находились во владении лордов собственников Каролины, и Ныо–Провиденс был вынужден мириться с существованием официального лица, чиновника с очень маленькой зарплатой, который обычно ухитрялся сказочно разбогатеть за несколько месяцев пребывания на Багамах, а потом возвращался в Англию. Таких номинальных чиновников здесь сменилось уже несколько человек, и они даже и не пытались настаивать на выполнении королевских законов. В этом обществе были более влиятельные люди, которые могли мгновенно сместить их, которые требовали свою часть со всех поступлений в казну и получали ее. Это были пираты и торговцы. Вчера ночью шлюха стянула у своего покровителя какие–то вещи? Она должна поделиться с кем–то еще. И одним из таких людей был капитан Кристофер Винтер.

Этому достойному пирату в Малгуане не дали наложить лапу на собственность его товарищей, и там же ему сообщили неверную информацию, что Вудс Роджерс уже прибыл. Он рассчитывал, что, как одному из самых влиятельных людей в Нью–Провиденс, ему удастся прибрать к рукам нового губернатора так же, как он уже прибрал к рукам выборных чиновников. И теперь он оглядывал город в подзорную трубу и видел, что все веселились, повсюду развевались флаги, единственная улица была забита народом; в гавани теснились корабли всех размеров и видов, там же стояло, по меньшей мере, десять военных кораблей. Прежде чем передать своих людей и себя в руки нового губернатора, Винтер собирался перемолвиться с ним парой слов и убедиться, что к его персоне отнесутся с должным уважением; приказав своим людям оставаться на борту, пока он не вернется, он сошел на берег и там узнал, что Вудс Роджерс задерживается уже на неделю.

Очевидно, «Взлетающий орел» пришел раньше времени. У бывшего пиратского адмирала оставался один выход: снова выйти в море, перехватить там приближающееся судно и обсудить все проблемы вместе с губернатором на борту королевского корабля; тогда он будет знать, как себя вести дальше. Он обсудил сложившееся положение с другими влиятельными людьми в поселении; все до одного были согласны с тем, что это единственный способ выяснить, каким окажется их социальный статус при новом режиме, поэтому было решено, что они отправятся вместе с Винтером. Были поспешно собраны вещи и отданы последние приказания, пока Винтер и его приятели попивали ром в «Ядре и цепи», таверне, которую часто посещали пиратские капитаны.

— Черт побери, как они там расшумелись! — рявкнул Винтер. — Давайте поднимемся на борт и там подождем наши вещи. Что скажете?

Пять человек важно поднялись со своих мест, и Джим Файф кинул на стол монетку в уплату счета.

— Дорогу! Дорогу капитанам! — крикнул капитан Бен Хорниголд, когда они вышли на улицу; с тех пор как он захватил французское торговое судно, добыл триста тысяч гиней и основательно надул членов своего экипажа, он стал на островах большой шишкой. — Дорогу хозяевам!

— Сам дай дорогу! — огрызнулся голос, который показался капитану Винтеру знакомым и принадлежал матросу из его команды. — У нас больше нет хозяев.

— Что ты делаешь на берегу? — заорал он. — Я приказал не покидать корабль.

— Да, капитан. Но мы приплыли за королевским помилованием, а на ваши слова нам наплевать. Вон ваш корабль, и там ни одного человека не осталось, мы же не идиоты. Кроме того, капитан, мы забрали с собой то, что принадлежит нам, а вам оставили корабль.

— Будь я проклят, но ты мне за это ответишь!

— Все может быть, но текст королевского помилования уже известен, и нам будут прощены все наши похождения, совершенные до того, как мы подпишем обязательство больше не вести разбойную жизнь. И мы уже готовы подписать обязательство, капитан Винтер. А вы? За ваш палаш я выручил три гинеи, за тот, которым вы так гордились!

Винтер побагровел от ярости. Он так разозлился, что просто слова не мог вымолвить; Хорниголд, который уже собрался выхватить саблю и зарубить того, кто осмелился спорить с его другом, внезапно изменил свое мнение и увел капитана обратно в таверну.

По мере того как на рейд заходили все новые и новые суда, с которых на берег высаживались толпы заросших и ободранных пиратов, в городе становилось все более шумно. С кораблей тащили флаги и вымпелы всех наций и развешивали их на первых попавшихся столбах и шестах, на всем, где мог висеть флаг. Внимательный наблюдатель, рассматривая флаги и определяя, какую нацию они представляют, заметил бы, что один флаг отсутствует. И это наводило на некоторые размышления даже самых отъявленных тупиц.

Потому что не хватало лишь одного флага — Черного Питера.

Потому что на каждом из этих кораблей, от сторожевого суденышка до бригантины, а в порту их стояло уже более пятидесяти, на каждом из них был хотя бы один черный флаг. Итак, пятьдесят флагов, свидетельствующих о принадлежности к Братству, были надежно припрятаны до лучших времен.

Если бы тот же наблюдатель задумался над тем, что сталось с этими флагами, то он мог бы предположить, что некоторые пираты решили оставить их себе на память, как сувениры. По крайней мере, это было вполне вероятно.

Никогда еще торговцам Нью–Провиденс, как мужчинам, так и женщинам, не везло так, как сейчас. Пираты торопились избавиться от награбленной добычи до того, как сюда прибудет законная власть в лице нового губернатора. Многие лавки закрывались в полдень, потому что в них кончались товары, и вновь открывались на следующее утро, когда поступала добыча со следующего вставшего на рейд судна. К причалу приставали шлюпки с бочонками рома, который продавали перекупщику по рыночной цене, а тот немного позже сбывал их владельцу винной лавки, который, в свою очередь, очень выгодно продавал спиртное тому самому пирату, что первым его и украл.

Толпы пиратов тратили деньги так, как будто им и конца не было видно, совершенно позабыв о том, что, получив королевское помилование, они полностью лишатся своего главного средства к существованию. Но в одно прекрасное утро они просыпались голодными. Изголодавшиеся люди бродили по этому цветущему острову, жевали кокосовые побеги и все, что производило впечатление съедобного; другие пытались поймать дикую свинью, чтобы разнообразить свое меню, состоявшее в основном из морепродуктов. Многие совершенно теряли голову, забывали свои добрые намерения и мечтали только о том, чтобы снова выйти в море в погоню за добычей. Они хотели бы вернуться, как это сказано в Священном Писании, как псы возвращаются на свою блевотину.

Баттонс повезло больше, просто потому, что она обходилась без рома, и ей в силу чисто биологических причин не нужны были женщины. Она прошлась два–три раза по пустынной улице, заглядывая в лавки и таверны, потягивая свой любимый напиток «бомбо» и перебирая монеты в кармане. Каждое второе здание на Бэй–стрит было кабаком, и среди них было немало с любопытными названиями. Там была «Кровавая рука» вплотную к «Раю бандитов», оба кабака были слишком малы, чтобы вместить своих постоянных клиентов; через несколько шагов от «Друзей монарха» примостился «Черный Питер», и много других; от прочих домов их отличали прежде всего открытые двери как приглашение прохожим заходить. Когда она устала и посмотрела все, что можно было посмотреть, Баттонс задумалась о будущем.

Вокруг тратились огромные деньги, торговцы процветали, как никогда раньше; это был шанс. Но могла ли она им воспользоваться? Те, кто продает краденые вещи, останется не у дел, как только появится новый губернатор; шлюхи, конечно, останутся во все времена, но это занятие было не для нее; останутся кабаки, но только те, которые получше, потому что когда все деньги перейдут от пиратов обратно к торговцам, то кто будет покупать их ром?

В конце концов Баттонс остановилась перед «Черным Питером», зданием из камня и дерева, и, неожиданно приняв решение, вошла внутрь. Там на простом земляном полу стояли грубые длинные столы. Свет проникал в таверну сквозь маленькие отверстия в прочных каменных стенах и через две открытые двери. За стойкой маленького бара восседал бывший пират, чрезвычайно свирепый на вид, но которого знали все вокруг, так как к нему любили заходить представители всех классов. Он сам изготовлял коктейли, но столики обслуживали девушки, которые постоянно отлучались по своим делам. От этого нередко страдала торговля, и Баттонс почувствовала, что здесь может пригодиться мужчина, такой, как она, который всегда будет на своем месте. Хозяин узнал ее, потому что она всегда заказывала бомбо, а с его точки зрения, это был не мужской напиток.

— Ну как, Бомбо, — окликнул он ее. — Надумал попробовать мужской напиток? Глоток хорошего медфордского рома, а? От него у тебя кровь быстрее побежит по жилам и глаза обретут зоркость, хотя я замечаю, что большинство моих девушек на сегодняшний вечер уже пристроены. Ха–ха–ха! Надо было тебе прийти пораньше, Бомбо, дружок.

— Как раз об этом я и хотел поговорить, хозяин. Взгляните. У вас двенадцать девушек, которые обслуживают посетителей, но сейчас все они, кроме троих, заняты совсем другой работой. А этих трех явно не хватает, чтобы обслужить всех, или я ошибаюсь?

— Да с бабами всегда так, Бомбо. Или ты хочешь, чтобы они по–другому вели себя?

— Нет, хозяин, вовсе нет. Для них это и доход и развлечение, так что пусть поступают, как хотят. Но взгляните туда, вон на тот столик у окна. Трое сгорающих от жажды парней и ни одного стакана перед ними. Хотите, я приму у них заказ?

— Давай, Бомбо.

Через минуту она вернулась и доложила:

— Три чистых рома, без воды. Настоящие ребята, а, хозяин? Вот три шиллинга, которые могли уплыть в «Друзей монарха» или «Кровавую руку», если бы я их не заметил.

— Да, выпей, Бомбо, за мой счет.

— Нет, хозяин, спасибо. И обратите внимание, что я не пью. О своих девушках вы не всегда можете такое сказать. Может, дадите мне работу? Когда вашим посетителям потребуется больше девушек, чем у вас работает, я все–таки останусь на своем месте и буду обслуживать тех, кому не повезло с девушками. Что скажете?

— Да, это мысль. Но скажи мне, пожалуйста, зачем тебе, славному парнишке, глотать лимонный сок и шарахаться от моих дамочек?

— Я в этом не виноват, хозяин, просто мне так нравится, и это вам на пользу.

— Соглашайся на крону в день, и будем считать, что ты принят.

— Спасибо, хозяин.

Итак, Баттонс стала работать в «Черном Питере» мальчиком–официантом, единственным официантом мужского пола на всех островах, и многие заходили просто для того, чтобы взглянуть на парня, который крадет работу у честных, трудолюбивых баб. Ее называли Бомбо, как делал это хозяин, и после первого периода насмешек многие решили, что это ценное нововведение. В «Черном Питере» всегда можно было получить выпивку, и обычай оставлять официанткам на чай теперь распространился и на славного парнишку, который не пьет ничего, кроме бомбо, и который никогда не бросит одного клиента ради другого, более привлекательного на вид. Баттонс пользовалась особенным успехом с того самого дня, когда капитан Джек Рэкхэм, прославленный Ситцевый Джек, немало проплававший по разным морям, щеголь и франт, присоединился к собравшимся пиратам. Джек важно уселся. На нем были яркие ситцевые, тщательно вычищенные бриджи. Он подозвал девушку, чтобы она приняла заказ, но свободных девушек не оказалось, и к нему подошла Баттонс.

— Парень, вот как! Что же ты за мужик, если занимаешься женской работой? А? Ответь–ка мне!

— Вам придется долго ждать, мастер, пока девушки освободятся.

— Ну и что? Когда Ситцевый Джек зовет бабу, она бежит бегом, и клянусь всеми святыми, я–то знаю почему. Пришли ко мне девушку, и будь уверен, что она тут же появится. Поторапливайся, парень!

Баттонс поторопилась выполнить поручение, но Ситцевому Джеку пришлось признать тот факт, что все девушки были так или иначе заняты и что они не собирались отрываться от своих дел даже ради удовольствия обслужить его. Баттонс вежливо объяснила ему это, и, выругавшись, Джек Рэкхэм заказал себе крепкого, неразбавленного рома.

Мальчику, называвшему себя Баттонс Рид, не было никакого дела до франтоватого Ситцевого Джека, но переодетая женщина с тем же именем замирала при одном взгляде на него. Она бросилась за его заказом и, вернувшись обратно, увидела, что он стоит и поправляет свои шикарные широкие штаны. Когда Баттонс поставила кружку на стол, ей нужно было обойти его, чтобы подойти к другому посетителю, и тогда Джек в припадке веселья ущипнул ее: единственное, чего она терпеть не могла, так это когда ее щипали. Она подпрыгнула чуть не на полметра, а потом сразу заткнула рот умирающему от смеха Ситцевому Джеку таким мощным ударом в челюсть, что он рухнул на соседний столик. Он в ярости вскочил на ноги и выхватил саблю с позолоченным эфесом, чтобы зарубить нахального парня, и тут внезапно почувствовал, как у него из рук вырвали саблю и швырнули в угол, а прямо перед ним вырос приготовившийся к драке и побагровевший от ярости мальчуган.

Мгновенно оценив ситуацию, Джек заговорил, обращаясь, скорее, к посетителям, чем к Баттонс:

— Отличный трюк. Дай мне саблю, парень! Она выскользнула у меня из рук.

Баттонс быстро подобрала отброшенную саблю и, протягивая ее рукояткой вперед, спокойно произнесла:

— Я не люблю, когда меня щиплют, мастер. Извините.

Сообразительный пират отметил две вещи: во–первых, в общем гаме на эту стычку почти никто не обратил внимания, а во–вторых, в глазах мальчика горел решительный и смелый огонек.

— Жаль, что с пиратством покончено, парень, а то я взял бы тебя с собой в любое плавание. Кружка расплескалась, тебе придется принести мне еще одну.

— Да, мастер, сию секунду.

Баттонс бросилась за новой кружкой. Она сама до смерти перепугалась, что осмелилась ударить такого влиятельного человека, но Джек Рэкхэм зауважал ее за смелость. После третьего стакана крепкого рома он позвал официанта за столик.

— Я собираюсь снова заняться пиратством, парень, и мне кажется, что Вудс Роджерс — это обман, уловка, чтобы напугать тех, кто послабее, не таких, как ты и я. Ты ведь не упустишь возможность снова вернуться в море и помериться силами с жадными испанцами и грязными французами?

— Нет, мастер, хватит с меня подобных приключений. На пиратскую жизнь мне всегда было плевать, а здесь мне нравится.

— Клянусь английским святым Георгом/я так и поступлю! Сейчас здесь, в Нью–Провиденс, собрались самые отважные парни со всех морей. Я так и сделаю, парень.

Баттонс так и не смогла объяснить, что она против такого предприятия, потому что Джек Рэкхэм поднялся. Швырнув на стол золотую монету, он мгновенно исчез из таверны. А затем раздался крик, оповещавший о прибытии нового судна, и Баттонс выскочила за дверь и взглянула на море. Она уже видела этот корабль, хотя и была уверена в том, что никогда больше не поднимется на его палубу. «Ястреб» изящно встал на якорь, и от него отошла небольшая шлюпка. У Баттонс не было подзорной трубы, поэтому она не могла разобрать, кто сидит на веслах; она надеялась, что среди них окажется ее муж, или она боялась этого? Джонс хочет забрать ее? Забрать ее к себе или разоблачить? Баттонс не нравилось ни то ни другое, и она решила, что если он приехал за ней, то она для виду согласится отправиться с ним, а потом, в последний момент, сбежит; если же он передумал и готов принять королевское помилование, то и слава богу.

Ее не удручало одиночество, хотя все вокруг наслаждались взаимной близостью, законной или нет, не важно. Она пыталась разузнать что–нибудь определенное о том, сколько дадут земли, но никто ничего не знал, все просто пересказывали слухи. Считалось, что дадут двадцать акров одиночкам и сорок женатым, и поэтому лишенные духовного сана священники и монахи сколачивали себе состояние, венчая отъявленных мерзавцев–пиратов и шлюх из ближайшей подворотни. Многие из этих женщин уже были венчаны по несколько раз, да и многие мужчины каждую ночь вступали в новый брак; никто из них не мог вспомнить, с кем они венчались прошлой ночью, потому что как они сами, так и их гости были в стельку пьяны.

При появлении очередного корабля все думали, что это наконец прибыл новый губернатор. На отмели были расставлены наблюдатели, которые должны были подать сигнал при приближении губернаторского судна, и они периодически подавали сигнал, и тогда начинались радостные крики и приветствия. Полчаса спустя выяснялось, что это очередная ошибка. Жители знали только, что губернатор должен прибыть, но будет ли он на королевском судне, будут ли его сопровождать солдаты, чтобы способствовать введению новых порядков, этого никто не мог сказать, хотя трудно было предположить, что правительство пошлет чиновника с голыми руками улаживать пиратские проблемы. В маленьком городке уже скопилось более тысячи флибустьеров. Засыпали они обычно там, где валились с ног, и там их обкрадывали прибрежные побирушки; они забирали остатки того, что не стащили городские шлюхи. Многие пираты, догадываясь о том, какая судьба их ждет, если они напьются, закапывали свои пожитки перед тем, как предаться разгулу и кутежу, а наутро они не могли вспомнить, где припрятали свое богатство. Так что на всем берегу перед фортом копошились люди с лопатами, которые искали зарытые пожитки.

У румпеля шлюпки с «Ястреба» стоял боцман Джонс; его направили на берег за новостями, а это значило, что на борту корабля не все спокойно. Матросы вытащили шлюпку на берег и присоединились к толпе. Баттонс увидела, как Джонс нырнул в первую же забегаловку, но она знала, что рано или поздно он появится в «Черном Питере», и надеялась, что к этому времени он не успеет напиться и будет в хорошем настроении, потому что ей бы не хотелось драться с ним.

— Эй, Баттонс, малыш, — раздался голос. — Я услышал, что ты здесь, и зашел повидаться. — Это был Джонс, веселый и обаятельный.

— Привет, Джонси. Я думала, что ты все еще плаваешь на свой страх и риск.

— Да, так и есть, как и все остальные в моей команде. Несколько жалких трусов потребовали, чтобы мы их высадили на берег, и мы специально зашли для этого на Элеутерию, а там узнали, что карательный отряд его величества еще не прибыл, и решили навестить Нью–Провиденс, поглядеть, что к чему. Ты все еще хочешь остаться на берегу?

— Да. Я здесь работаю официантом, получаю крону в день и чаевые. Выгодное дело, и я еще вот что тебе скажу. Я считаю, что в каждом трактире должен быть мальчик, чтобы обслуживать посетителей, когда девушки заняты.

Она рассмеялась, и Джонс присоединился к ней.

— Так что помалкивай, а то я останусь без работы. — Она снова засмеялась, а потом пристально взглянула на него. — Ты отличный парень, Джонс, а ночи здесь длинные. Ты пойдешь со мной?

— Только ради тебя. Я должен быть на борту к четырем склянкам второй стражи.

Баттонс усадила его за стол и подала ему неразбавленного рома; а потом, улучив удобный момент, она провела его в свою комнату. Позже, когда они вернулись в общую залу, он прошептал ей на ухо:

— Ты славная девчонка, Баттонс, и ты мне нужна, да и я тебе нужен, но у меня нет ни малейшего желания торчать на берегу. Мне кажется, что с пиратством действительно покончено, но мне все равно нужно море. Мы расстанемся друзьями, и я до самой смерти не разболтаю твой секрет. Давай поцелуемся на прощанье.

В таверне они еще выпили вдвоем, и Джонс ушел, а она смотрела, как его широкая спина постепенно теряется в толпе, и Баттонс подумала, придется ли ей снова его увидеть.

— Славный мужик, если бы он остался, то я бы точно в него влюбилась, — произнесла она про себя.

Толпа на Бэй–стрит волновалась все больше и больше. У многих из тех, кто сошел на берег всего с несколькими монетами в кармане, уже не осталось ни гроша, и они клянчили денег у тех, у кого они еще водились. Каждую минуту возникали ссоры и драки; в дело вступали кулаки и даже сабли. Женщины стали еще алчнее, хотя казалось, что дальше некуда, цены взлетели на недосягаемую высоту, и на всем острове продолжали работать только негры. Но даже они несли убытки, потому что их маленькие сады грабили голодные пираты, свиней и скот крали, да и их самих грабили, отнимая те деньги, которые они заработали своим трудом.

Понимая, что еще немного, и наступит полнейшая анархия, некоторые самые разумные жители попытались организовать нечто вроде временного правительства. Но войти в его состав хотели все, полицейские использовали свою власть, чтобы прикончить бывших врагов, и спустя двадцать четыре часа торговцы вместе со своим добром укрылись в стенах форта, который защищали те самые пираты, от которых они надеялись спастись. Каждый день прибывали новые корабли, на берег сходили матросы, которые собирались получить королевское помилование; из них только сильнейшим удавалось отстоять хоть часть своих сбережений; остальных избивали и грабили, отбирая даже ботинки.

И тогда наступил сущий ад. На пристани возвышался небольшой столб, и на второе утро после прибытия Джонса на нем появилось маленькое объявление, приколотое кинжалом с серебряной рукояткой. Те, кто умел читать, прочли и призадумались, те, кто не умел читать, просили читать и перечитывать им эту бумажку, пока не заучили ее наизусть. Там было сказано:

«Тем, кого это интересует. Я, нижеподписавшийся, собираюсь снарядить свое судно вооружением двадцать четыре пушки, надежный и быстрый корабль «Злой», и отправиться в некое плавание, о котором нет смысла долго рассказывать. Те, кого это интересует, могут прийти в «Черный Питер», чтобы подписать соответствующие бумаги.

Джек Рэкхэм, капитан».

Баттонс прочла и пожала плечами. Как и все остальные, кто прочел, она подтянула штаны и направилась в «Черный Питер».

VII

— Кружки и рому на всех, — крикнул Ситцевый Джек Рэкхэм хозяину «Черного Питера», — и пусть паренек нас обслужит. Платить буду я.

— Да, капитан Рэкхэм, как вам будет угодно. — Владелец стремился угодить выгодному клиенту. — Баттонс, мальчик, займись мастером Рэкхэмом и постарайся угодить ему.

Гостям капитана раздали кружки и четыре кувшина рома, и те не замедлили утолить свою жажду.

— Пей, скотина, — обратился капитан к одному из них, — пей до дна, но помни, что трусы вроде тебя мне не нужны.

Тот, к кому были обращены эти слова, допил ром и выскользнул из таверны. Когда зала была уже битком набита, Ситцевый Джек встал, призвал собравшихся к тишине и заговорил:

— Внимание, джентльмены, потому что вы и есть настоящие джентльмены, храбрые и отважные мужчины. Вон там стоит на рейде «Злой», который хорошо известен многим из вас. На нем двадцать четыре пушки, и с ними он не боится ни врагов, ни друзей. Ему не хватает только отважной команды. В Нью–Провиденс сейчас собралась почти тысяча разных флибустьеров; некоторые из вас могут оказаться трусами и слабаками. Мне нужно сто пятьдесят человек, действительно отважных, бесстрашных, которые не побоятся рискнуть своей головой и сразиться со всеми, кто осмелится встать у них на пути. Вот такие люди мне нужны. Только такие матросы, сто пятьдесят матросов, поднимутся на мой корабль и пожмут мне руку, подпишут необходимые бумаги и отправятся со мной в небольшое плавание. Первая из этих бумаг здесь со мной, и я ее вам прочту.

Искатели приключений из Нью–Провиденс ставят свою подпись или другой знак под нижеизложенным в знак того, что они признают командиром капитана Джона Рэкхэма во время службы на борту «Злого», который отправится в опасное плавание у Карибских островов. Тем самым они обещают подчиняться его приказам, а также приказам тех, кого он назначит командирами. Они также согласны на то, что вышеупомянутый Джек Рэкхэм получит третью часть всей добычи и что избранные лейтенанты получат по три доли, а все остальные командиры, в соответствии с их рангом, по две, полторы или по одной доле, а все матросы, мушкетеры, бомбардиры и прочие по одной доле каждый.

И последующие бумаги и соглашения будут подписаны, как только мы вступим под юрисдикцию короля Георга. Аминь.

Когда Рэкхэм замолчал, раздался дружный радостный вопль, вырвавшийся из глоток тех самых людей, которые всего несколько часов назад были готовы принять королевское помилование. Потом возникла давка, когда все они рванулись к столу, чтобы поставить свои подписи.

— Тихо! Стойте! — рявкнул Ситцевый Джек. — Вы забыли, что я сказал вначале. «Злой» может взять на борт только сто пятьдесят человек, и это не значит первых попавшихся сто пятьдесят, а значит те сто пятьдесят человек, которые не побоятся ни испанцев, ни французов, ни… — последнее слово он произнес очень тихо, — …англичан. — Потом он снова возвысил голос: — Остальные могут не подписываться. Я знаю, с кем я хочу плыть, и чего я от них хочу. А все остальные прекрасно знают, что мне они не нужны. — Он от души рассмеялся. — Пейте, ребята, вы знаете, что я добрый малый. Но не заставляйте меня зря тратить время и стирать ваши подписи с этой бумаги.

Он отошел в сторону и положил бумагу на видном месте, чтобы все могли увидеть и прочесть ее. От входа донесся голос, вопивший:

— Расступись, лежебоки и бездельники! Дайте дорогу Уиллу Флаю, который умеет работать кулаками не хуже, чем саблей.

Пират начал проталкиваться сквозь толпу. Когда–то он был чемпионом по боксу, а теперь превратился в отъявленного мерзавца. Когда он добрался до стола, то встретился взглядом с Джеком Рэкхэмом и прочел в этом взгляде нечто, о чем можно только догадываться. Он на мгновение замешкался, а потом пьяным голосом выкрикнул:

— Да, капитан, это я, Уилл Флай, но твои бумаги мне не нужны. Я пришел за глоточком твоего доброго рома.

Такой молчаливый отпор, оказанный Уильяму Флаю, чьих кулаков боялись все, произвел впечатлению на толпу; и многие из тех, кто толпился вокруг стола, чтобы поставить свои подписи, вдруг вспомнили о неотложных делах и исчезли из виду. Ко времени закрытия таверны почти все население города прочло бумагу или попросило других прочесть ее; по всей Бэй–стрит, в тавернах, винных лавках и борделях, только об этом и говорили. Только восемьдесят шесть подписей стояло под этим предварительным договором, но каждый из этих восьмидесяти шести полностью устраивал капитана «Злого», ни одного не пришлось вычеркивать. Ситцевый Джек подозвал Баттонс и попросил счет. Из вместительного кармана он вытащил кожаный кошелек и кинул его мальчику со словами:

— Бери, сколько хочешь, дружок.

Потом, подойдя к столу, на котором лежал ценный документ, он вытащил еще один кинжал, на этот раз с золотой рукояткой с изящной испанской гравировкой, и приколол бумагу к столешнице.

Когда Баттонс вернула кошелек хозяину, он стал существенно легче, но Джек Рэкхэм на обратил на это ни малейшего внимания.

— Здесь кое–чего не хватает, на этой бумаге, малыш, — твоей подписи.

И, не дожидаясь ответа, он повернулся и отправился к себе.

Бумага лежала на столе еще три дня, и каждый день поглядеть на нее приходило все больше народа, но подписывались лишь немногие. На четвертый день на столбе на пристани появилось новое объявление. И там было написано:

«Тем, кто в этом заинтересован: «Злой» отплывает с сегодняшним вечерним отливом. Быть на борту с пожитками до заката.

Какигпан Джек Рэкхэм».

Те, кто прочел записку, поступали по–разному: одни шли к себе и начинали собирать пожитки, а другие бежали в «Черный Питер», чтобы пересчитать, сколько народу уже подписалось. Баттонс могла бы сказать любому желающему, что с шести склянок утра эта цифра застыла на одном месте — сто сорок восемь подписей.

В шесть склянок пополудни капитан Джек в сопровождении шести негров, которые несли его сундук и прочие пожитки, остановился около «Черного Питера» и тоже пересчитал подписи; там их было по–прежнему сто сорок восемь.

— Глоток рому, парень. — Когда ром принесли, он сказал. — Сто сорок восемь, а я рассчитывал на сто пятьдесят.

Он залпом проглотил ром и велел принести перо и чернила.

— Бросим монетку, чтобы решить, кто первый, Баттонс, ты или я. Хе–хе! Я чуть не позабыл, что тоже являюсь членом команды, но здесь все–таки не хватает одного имени, твоего. — Он быстро поставил свою подпись и передал перо Баттонс. — Быстрее подписывай, парень. Нет времени копаться.

Перо осталось лежать на столе.

— Нет, мастер. Я хорошо все обдумал, и я завязал с пиратством. Я останусь на берегу.

— Эй! — рявкнул Ситцевый Джек. — Кто это тут говорит о пиратстве? Только не я. И не мои люди. Это обычное плавание, не без риска, конечно, но ни больше и ни меньше. Подписывай и пошли.

Но Баттонс скрестила руки на груди и покачала головой.

— Это твой последний шанс, парень, — произнес Джек, берясь за кинжал, но Баттонс не ответила. Джек вытащил кинжал и убрал его вместе с бумагой в карман, а потом, не прощаясь, развернулся и покинул «Черного Питера». Баттонс со вздохом вернулась к своим обязанностям; потом, не в силах сдержать волнения, она побежала на причал приветствовать последнее пиратское судно, которое выходило из Нью–Провиденс. Когда она увидела счастливые лица тех, кто вернулся к своему старому ремеслу, то почти пожалела, что не приняла предложения Джека Рэкхэма.

Пираты любопытны, словно кошки, и многие флибустьеры, которые не пожелали явиться в Нью–Провиденс за королевским помилованием, подошли к берегу настолько близко, чтобы ничего не пропустить. С палуб они пристально наблюдали за весельем и попойками на берегу. Их сдерживало только то, что они не знали, с каким сопровождением явится Вудс Роджерс. А вдруг он придет с большим флотом, оцепит острова военными кораблями и никого не выпустит, пока они не примут помилования? Или возьмет и повесит всех? Этого никто не мог сказать, но все считали, что ни один корабль не сможет выйти из гавани без соответствующих бумаг, которые должны быть подписаны губернатором.

Поэтому скучающие пираты рассматривали берег в подзорные трубы, а потом отплывали в безопасное место, но через несколько дней снова возвращались. Баттонс раз пять видела «Ястреб», а потом он снова пропадал. Но Ситцевый Джек Рэкхэм на «Злом» не вернулся ни на следующий день, ни через день. Он отплыл на юг, к Кубе и Тортуге. Джек знал больше, чем казалось.

Только постоянно прибывающие новые корабли, которые высаживали на берег сЬои команды, спасали Нью–Провиденс от всеобщих беспорядков. Бэй–стрит превратилась в глинистое болото, потому что там постоянно топтались сотни людей; были организованы банды, и когда появлялась шлюпка с ромом на продажу, эти банды нападали на шлюпку и забирали бочонки с ромом себе. Кое–что они продавали или меняли на еду и припасы, но большая часть украденного спиртного лилась в их собственные глотки. Многие постоянно жили на берегу или в дюнах, прячась от солнца под куском старого паруса или просто в тени деревьев. Некоторые женщины, которым понравился красивый матрос, жили там же вместе с ними.

«Черный Питер» процветал по сравнению с другими тавернами, и скоро там начали собираться преимущественно капитаны, хозяева лавок, владельцы судов и чиновники. Эти сливки общества мудро воздерживались от чрезмерного употребления рома и от излишней траты денег и ждали прибытия официальной власти. Многие из них богатством могли бы поспорить с самим Крезом, другие же устали от опасностей и рискованной пиратской жизни, и все хотели обезопасить себя от врагов. Они уже составили себе состояние и теперь хотели бы наслаждаться жизнью. Среди них был и Барт Роберте, удивительный рассказчик, и Баттонс нередко слышала, как он выдавал какую–нибудь длинную байку под одобрительные возгласы слушателей.

— Он бороздил все моря, достойный капитан с каперской лицензией, и его бумаги были надежно заперты в шкатулке. Для него было все равно, испанец или француз, голландец или англичанин. Он подплывал к ним, подняв флаги той же страны, шел на абордаж и менял флаг на Черного Питера.

— Как так! — восклицал капитан захваченного судна. — Глазам не верю! Ты, оказывается, грязный пират, и если бы я сразу догадался, то удрал бы от тебя.

— Вовсе нет, — отвечал тот. — У меня есть каперская лицензия, и я веду военные действия по приказу моего короля и с его,согласия.

— Потом он вел пленного капитана в каюту и вытаскивал свои бумаги, написанные большими красивыми буквами и покрытые большими и маленькими печатями золотого цвета или разноцветными. Капитан–неудачник пытался прочесть бумаги, но они были написаны по–датски, а выглядели очень внушительно. И хотя захваченный капитан и хмыкал, что датчане вроде бы не воюют с королем, ему приходилось подчиниться. И так он и плавал, пока однажды не захватил судно, на котором был датчанин, умевший читать.

Барт Роберте остановился, чтобы отсмеяться, а потом продолжал:

— Невезучий капитан позвал датчанина и попросил прочесть, что написано в бумагах, и датчанин прочел, да, так он и сделал. Он прочел, что эта самая бумага давала право ее владельцу охотиться на диких свиней и козлов на острове Кристианштад, и ничего больше.

Раздался дикий хохот, и по столам застучали кулаки, требуя еще рому. Такого рода истории обожали все пираты, даже всегда печальный Стид Бонне, или майор Стид Бонне, улыбнулся.

Много лет назад майор служил в армии, а потом вышел в отставку, чтобы спокойно жить на Барбадосе в свое удовольствие. Он был женат уже много лет, но условия солдатской жизни не позволяли ему уделять много времени жене и детям, и его домашние относились к нему, как к случайному гостю, которого принимают, потому что он платит. После отставки он вдруг обнаружил, что его семье нет до него никакого дела; его жена оказалась настоящей мегерой и постоянно шпыняла его. Он терпел, сколько мог, а потом решил податься в пираты. Хотя он и не смыслил ничего в морском деле, но все–таки купил корабль, набрал банду головорезов и отправился в плавание. Первый корабль, на который он наткнулся, принадлежал Тичу, известному под кличкой Черная Борода, и тот посмеялся от души над попыткой майора стать пиратом. Тич пригласил Бонне подняться на борт своего «Мстителя». Он развлекал гостя беседой и в то же время послал своего лейтенанта на корабль майора, чтобы он взял командование в свои руки и увел его. Позже майор снова стал командовать своим кораблем, когда у Тича начались неприятности. Тогда он отправился в Чарльстон, покаялся в пиратстве и был прощен.

Но одна мысль о том, чтобы снова вернуться к семье, приводила его в ужас. Он сменил имя и стал называться капитаном Томасом, захватил еще один корабль, на этот раз в настоящем бою, и снова отправился в море; его вклад в историю пиратства состоит в том, что он, пожалуй, единственный из всех пиратов действительно заставлял своих жертв пройтись по доске.

В Нью–Провиденс Бонне оказался только затем, чтобы высадить матросов, жаждущих получить помилование. Утром он собирался отплыть с теми, кто не желал подчиняться закону, потому что у него не было выбора: острый язычок жены пугал его больше опасностей, подстерегавших его в открытом море. Он отправится в море, а там, хотя он сам еще и не подозревает об этом, его спустя несколько недель захватят возле Чарльстона и повесят на Белом мысу.

— А что вообще значит это королевское помилование? — заговорил капитан Чарльз Беллами. — Кто дал королю право миловать таких, как мы? Всей своей жизнью мы доказывали его величеству, что нам наплевать на принадлежность к его короне; следовательно, он не может помиловать людей, которые не являются его подданными. — Он язвительно усмехнулся. — Я приму помилование, но воспользоваться им или нет, это уж мое дело.

Беллами был известным спорщиком и мастером двусмысленностей. Когда он ушел, капитан Джонсон рассказал о самой замечательной из его речей, которую он произнес капитану только что захваченного им судна.

— Прости, — вскричал он, — что не могу вернуть тебе корабль, хотя мне очень больно причинять тебе неприятности, особенно если мне от этого нет никакой выгоды. Но ты — просто скулящий щенок, и таковы все, кто позволяет, чтобы ими управляли по законам, выдуманным богатеями для защиты своей шкуры. Только сопливые щенки не осмеливаются бороться за то, что у них отбирают хитростью. Черт бы их побрал, кучку жадных шакалов, и черт побери тебя за то, что ты служишь им вместе с оравой тупиц! Они проклинают нас, мерзавцы, а вся разница между нами в том, что они грабят бедных под защитой закона, а мы грабим богатых, и защитой нам — только наша отвага. Разве не лучше присоединиться к нам, чем выпрашивать подачки у этих негодяев?

Пока капитаны и мирно и весело разглагольствовали внутри «Черного Питера», снаружи царила совершенно другая атмосфера. Над Стидом Бонне потешались, но, когда стало известно, что он отказывается от королевского помилования, его стали осаждать толпы еще недавно готовых к раскаянию пиратов, которые выпрашивали местечко у него на корабле. Лучше уж умереть пиратом, чем вести добропорядочную жизнь и подыхать с голоду. Воров, бандитов и убийц становилось в городе все больше, и тем, кто был побогаче, оставалось только молиться, чтобы новый губернатор прибыл скорее.

И вот пронеслось известие, что его корабль прибыл, и через полчаса стало ясно, что это не ошибка. Первое сообщение пришло с Большого Абако; несколько часов спустя были замечены два судна в районе пролива Ист–Провиденс. Еще через день их уже видели, когда они проходили мимо острова Берри, а на следующий день они должны были появиться в Нью–Провиденс. Все воспряли духом; может, это и хорошо, что губернатор так запоздал, потому что в городе стало меньше головорезов, а те, кто остался, жаждали прибытия королевской власти. Но два корабля плыли медленно, и за те два дня, которые прошли до их появления, произошло еще много грабежей и смертей. Когда взошло солнце, наблюдатели сообщили о приближении судов, и мужчины выскочили из кроватей в одних рубашках и бросили своих женщин, чтобы увидеть корабли своими глазами. И они закричали женщинам, чтобы те тоже выходили и не тратили время на одевание.

Там, у западного входа на рейд, стояли два королевских судна. Они расположились под прямым углом друг к другу, чтобы отразить атаку как со стороны города, так и со стороны кораблей, стоящих на рейде. От большого корабля, баркентины, отвалила шлюпка, на вантах стояли три пышно разодетых франта. Когда шлюпка подошла к запруженному народом причалу, боцман крикнул:

— Дорогу людям короля.

Но все словно решили, что окрик относится не к ним, и ни один человек не шелохнулся. Один из офицеров крикнул:

— Готовсь, целься! — Шесть мушкетов нацелились на толпу. — Эй вы, бандиты, назад и пропустите представителей его величества.

— Матерь божья, — издевательски выкрикнул какой–то ирландец. — Да эти ребята собирались стрелять в нас, а не миловать.

Хохоча над удачной шуткой, толпа подвинулась, и чиновники высадились на берег.

— Пропустите, я говорю, пропустите! — беспрерывно повторял один из них.

Но толпа уже орала во все горло, и люди бежали по Бэй–стрит с воплями, что помилование уже прибыло, и все они теперь свободные люди.

— Кто здесь командует? — крикнул франт. — Пусть выйдет вперед!

Все тот же ирландец не полез за словом в карман:

— Сами понимаете, ваша светлость, до того, как ваша нога ступила на этот берег, тут каждый был сам себе король. Но раз вы здесь, мы все отрекаемся от престола.

Снова раздался взрыв дикого хохота, и толпа посторонилась, освободив чиновникам узкий проход.

— Где форт его величества Нассау? — спросил один из офицеров.

— Перед вами. Вниз по улице, пока не упретесь своей королевской башкой, — ответил шутник.

— Но мы не можем идти по такой грязи. Его светлость этого не потерпит. Нужно все убрать.

— Так, так, господа, а кто из вас лорд–губернатор?

— Его светлость останется на борту до полудня. До его прибытия надо убрать этот свинарник. Беритесь за метлы, ребята, и побыстрее.

— Да, только метел и не хватало на Багамах. Здесь никогда не было ни одной метлы, да и зачем они?

Баттонс была поражена великолепием и пышностью офицерских костюмов, но не потеряла головы, быстро выступив вперед, она приветствовала их:

— Сэры, вы можете найти тех, кого желаете, в «Черном Питере», вон в том каменном здании. Там вас ждут самые уважаемые люди в городе. — У Баттонс была деловая хватка. — Проводить вас, ваша светлость?

— Да, пожалуйста, мальчик, и побыстрее.

Перепрыгивая с сухого места на кочки, она двинулась вперед, и за ней последовали три офицера в сопровождении отряда солдат. У «Черного Питера» она остановилась и кивком пригласила их входить; двоих солдат поставили у двери, еще двоих отправили с капралом на разведку в старый форт, а остальные вернулись на причал, чтобы охранять лодку.

В «Черном Питере» офицерам не удалось найти никого, кто пожелал бы взять на себя даже временную ответственность за поселение. Но ведь должен же быть, настаивали они, хоть кто–то, кто передаст город и его жителей в ведение королевского губернатора.

— А где же помощник губернатора, представитель лордов–собственников?

— Ах, этот, — протянул один из бывших капитанов. — Когда он услыхал о вашем прибытии, то отбыл в Лондон и занялся своим старым ремеслом. Не удивлюсь, если вы встретили его по дороге. Это было шесть недель назад.

В конце концов решили, что в четыре склянки пополудни губернатор Вудс Роджерс сойдет на берег и именем короля Георга примет в свои руки управление городом, островом и его обитателями. Было решено организовать сбор сучьев и веток в полях, чтобы выстлать ими дорогу для губернатора. Были вывешены еще флаги, многие купцы закрыли свои лавки. Только женщины и продавцы винных лавок не прекращали торговать своим товаром.

VIII

Когда стало ясно, что немедленных репрессий не последует, старый беззубый капитан Сауни, которого в округе называли губернатором, согласился взять на себя распорядительскую часть. Много лет назад он был членом пиратской миссии в республике Мадагаскар, и там занимал какой–то официальный пост. Его считали специалистом по законам, и именно он распорядился застелить прутьями Бэй–стрит, чтобы досточтимый губернатор не запачкал туфель, именно он на скорую руку организовал пару отрядов, составленных из бывших солдат, чтобы они представляли армию, стояли на карауле и отдавали честь; они должны были изображать почетную охрану и участвовать во всех церемониях, которые выдумают свежеиспеченные чиновники–франты.

В тот день Баттонс еще раз пятьдесят бегала из «Черного Питера» на пристань, а потом решила отлучиться, чтобы поприветствовать нового губернатора; она все еще работала, но платили ей меньше, потому что дела шли настолько плохо, что из двенадцати девушек в таверне осталось только шесть. Надев лучшую из своих рубашек и яркие штаны, она стала походить на щеголя Ситцевого Джека Рэкхэма. Пояс для пистолетов, перевязь для сабли, широкое развевающееся перо в шляпе, и вот она уже выглядит ничуть не хуже, чем новые чиновники.

В два часа сигнал горна и дробь барабана оповестили толпу, что новый губернатор сошел с королевского фрегата и направляется к берегу в сопровождении еще нескольких шлюпок. Этот маленький флот из шлюпок в полном порядке пристал к берегу, передовые отряды высадились на берег и построились в шеренгу. Всего на берег сошли пятьдесят матросов и кадровых офицеров и полдюжины губернаторских адъютантов. К тому времени, когда маленькая фигурка Вудса Роджерса появилась на пристани, бывшие пираты толпились по всей Бэй–стрит, оставив лишь узенький проход. Одиннадцать сотен бандитов, в пестрых лохмотьях, настоящие отбросы общества, — все они собрались там, и только смелый человек рискнул бы пройти по этому проходу.

Баттонс наблюдала за оживленным движением на пристани, а потом решила подобраться поближе к испанскому дому, который был предназначен для будущего правительственного учреждения, где будут проходить официальные церемонии; там старый капитан Сауни встретится с губернатором, который требовал, чтобы все необходимые церемонии были соблюдены. Когда девушка помчалась по узенькой тропинке, то ей встретилось много знакомых лиц. Там были Том Коклин по прозвищу Кровавый Том, и Пьер ле Гранд, или, как он сам себя называл, Великий Питер; капитан Ингленд тоже стоял там, озадаченный, и размышлял, правильно он поступил или нет. За Беном Хорниголдом стоял Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода, а совсем рядом с капитаном Винтером Баттонс заметила Джона Мартелла, капитана «Королевского каприза».

— Я слышала, Джон Мартелл, что ты сидишь в тюрьме в подземелье Испанского города, — расхохоталась она. — Неужели стены рухнули?

— Нет, Баттонс, малыш. Но я подружился с помощником губернатора, и когда я ему сказал, что хочу принять королевское помилование, то он позволил мне уйти и отправиться в Нью–Провиденс.

Баттонс пошла дальше, кивая знакомым, капитану Роундсвивелу, Барту Робертсу, Сэмплу и Вейну.

— Отличная подобралась команда головорезов, — заметила она капитану Ля Буссу, рядом с которым ей удалось найти свободное местечко.

Она повернулась к морю и увидела, что «Ястреб» вернулся, чтобы издалека наблюдать за происходящим. На нем стояли все паруса, и рулевой с трудом удерживал судно против ветра.

С пристани раздался грохот барабанов и звук горна, и небольшой оркестр двинулся вперед под приветственные вопли одиннадцати сотен глоток. Все пираты выхватили сабли и подняли их вверх, образовав арку, под которой должен был пройти досточтимый представитель закона.

— Важно шагает милорд губернатор, — произнес Ля Бусс.

— Да, это точно, — согласилась Баттонс.

— Я помню времена, — продолжал Оливер Ля Бусс, — когда он сам был пиратом. Да, я ведь был в его команде, малыш, тогда я был таким же мальчуганом, как ты теперь. Подходящая была команда для такого сурового хозяина, потому что он был жесток и несговорчив, но отличный капитан. У него была каперская лицензия, и все бумаги в полном порядке, и он захватывал испанские и французские суда, все по закону, но, обрати внимание, он всегда был не прочь подцепить богатое голландское или даже английское судно, если чуял выгоду.

— Он производит хорошее впечатление, только немного мелковат для такого значительного лица, — прервала его Баттонс.

— Небольшого роста, но сущий дьявол, это я тебе говорю. И не прочь хорошо посмеяться. Я помню, когда мы были у побережья Бразилии и нас обстреляли береговые батареи. Это послужило поводом для начала военных действий, и капитан высадил своих матросов под орудийным огнем и захватил поселение. Но это оказалось невыгодное дельце, мы не окупили даже порох, который затратили на атаку. Похоже, что это местечко столько раз захватывали, что жители стали нервничать и палили в каждый корабль, на котором не было португальского флага.

Все это жители объяснили капитану Роджерсу, а у него не был убит ни один человек, и тогда он решил пошутить. В городе должен был состояться религиозный праздник, и жители пришли к капитану и попросили его помочь им с музыкой; один из залпов попал в их музыкальные инструменты, и им не с чем было праздновать. Капитан Роджерс тут же ответил, что его люди будут счастливы сыграть что–нибудь, но умолчал о том, что никто из них не разбирается в папистских песнях. Поэтому, когда процессия двинулась в путь, святые отцы запели свои гимны, а за ними шли пьяные английские матросы и громко играли английский гимн.

Под конец шествия появился португальский губернатор под руку с нашим доблестным капитаном, оба пьяные в стельку, с зажженными свечами. И они пели хором, один на одном языке, а другой на другом. Да, малыш, любопытное было зрелище.

После этого состоялась буйная попойка, и я просто передать тебе не могу, парень, насколько же ласковы были с нами португальские девчонки, и если тебе когда–нибудь встретится такая девочка, то не торопись бросать ее. Ну, мы пригласили губернатора и его чиновников на праздник на борту «Герцога», и они только через три дня протрезвели настолько, что смогли спуститься обратно на берег. Да, парень, нам пришлось на веревках спускать их в шлюпки, чтобы избавиться от них наконец. Ха–ха–ха!

Теперь музыканты подошли совсем близко к Баттонс и ее собеседнику, и они тоже выхватили сабли и соединили их над головами. За музыкантами шли матросы, пятьдесят крепких, бравых ребят, а сзади, на значительном расстоянии, шел новый губернатор и его чиновники. Их высокие прически и парики, шелковые чулки и бархатные сюртуки были вполне достойны Лондона и произвели должное впечатление на собирающихся исправиться пиратов. Никогда еще острова не видели подобного зрелища; это был сам закон, важный и недоступный, это и правда шествовала законная власть, которая отныне будет царить на островах. Затем шли солдаты в красных сюртуках, коричневых штанах и черных гетрах с серебряными пуговицами. Обращало на себя внимание решительное выражение на лице Вудса Роджерса, когда он подходил к административному зданию.

По его лицу было видно, что это сильный человек, потому что все пираты, мимо которых он проходил, выхватывали из–за пояса пистолет или пистолеты и палили над головой невысокого губернатора. Другой бы остановился и приказал разоружить этих бандитов, но не таков был Вудс Роджерс. Его могут пристрелить выстрелом в спину, но закон должен воцариться на островах.

Он продолжал идти, редко поворачиваясь вправо или влево, пока не оказался перед Баттонс и Ля Бус–сом. Тут он остановился, и Баттонс подумала, что он остановился от страха, ведь ему еще надо было пройти не меньше пятидесяти шагов. Но он узнал Ля Бус–са и поздоровался с ним, как со старым приятелем.

— А, Оливер, дружище. Рад встретить тебя. Но объясни мне, как ты, француз, собираешься получить помилование его величества? Его дают только королевским подданным.

— Верно, милорд губернатор, но я привык считать себя англичанином, и, как и все ваши соотечественники, я готов попробовать любое дело, лишь бы оно казалось выгодным.

Вудс Роджерс нервно рассмеялся. Он взглянул на Баттонс, и глаза его блеснули.

— Как тебя зовут? — тихо спросил он.

— Баттонс, ваше превосходительство, покорный слуга его величества.

— Баттонс, значит? А как тебя звали раньше?

— Рид, ваша светлость, Симон Рид из старого Бристоля.

— Все это прекрасно, — губернатор начал терять терпение. — А до этого?

— А до этого у меня не было имени, я еще и на свет тогда не родился.

Губернатор ущипнул ее за щеку.

— Честное слово, я бы сказал, что до того, как стать Симоном, ты была девушкой. Но сейчас у меня нет времени разбираться.

И он продолжил путь к официальной резиденции, а молодая девушка в мужской одежде, которую она никогда в жизни не меняла на женскую, почувствовала, как холодная рука сжала ее сердце. Итак, это и есть закон? Которому все известно? Сейчас ей было восемнадцать, и до этого никто и никогда не интересовался ее полом. Ей хотелось убежать, спрятаться, забиться куда–нибудь подальше от этого странного явления, которое называлось законом и которое нашло свое воплощение в лице капитана Вудса Роджерса, генерала–губернатора колонии его величества. Но ее рука все еще крепко сжимала саблю, и когда губернатор прошел, а за ним по пятам двинулись наспех сформированные отряды пиратов, Ля Бусс повернулся и спросил:

— О чем он тебя спрашивал, парень?

— Да ни о чем! Он просто удивился, что такой юный мальчик уже успел побывать пиратом, — солгала она.

Ложь спасла ее сейчас, но Вудс Роджерс наверняка припомнит мальчика, который показался ему девушкой, и пошлет за ним, и тогда переодевание ей уже не поможет. Она будет разоблачена.

Как только шествие проследовало мимо нее, она пошла за ним до крыльца правительственной резиденции, чтобы послушать, как будет происходить церемония.

Прошли пышно разукрашенные барабанщики и горнисты, а затем милорд губернатор вышел на середину открытой площадки. Он призвал всех собравшихся к вниманию и сообщил жителям, что лорд Сазерленд, заботясь о благосостоянии подданных его величества, приказал ему очистить это место от бандитов и превратить его в законопослушное сообщество. Потом он прочел текст королевского помилования, предназначенного всем, кто оскорбил королевскую власть, причем право миловать предателей и убийц оставалось за губернатором, а какой же пират не совершал жестоких поступков за время своей карьеры? Все, кто хотел получить королевское помилование, должны были лично явиться в губернаторский дом и записаться в большой книге, выставленной специально для этого.

Когда Вудс Роджерс закончил свою речь, раздался грохот пушечного выстрела, одинокого выстрела, который донесся с гавани. Те, кто стоял рядом, говорили, что ядро пролетело как раз над крышей приземистого губернаторского дома, а это значит, как раз над головой нового губернатора. Все повернулись к гавани и увидели, что легкое облачко дыма от выстрела идет из дула одной из пушек по левому борту «Ястреба», и что это судно, которое уже больше не пытаются удержать против ветра, плавно удаляется по направлению к западному проходу. Мысленно Баттонс представила своего мужа, как он стоит рядом с выстрелившей пушкой после того, как продемонстрировал новому закону свое презрение к нему, — больше всего на свете ей бы сейчас хотелось оказаться рядом с ним.

Мэри Рид по прозвищу Баттонс–Кнопка внезапно поняла, что закон ей так же безразличен, как и пиратство.

IX

Милорд губернатор слышал, как ядро просвистело у него над головой, но ни единым жестом, ни единым словом не дал понять, что он его заметил. Те, кто сто

ял к нему ближе всех, говорили, что он просто взглянул в сторону рейда, когда «Ястреб» уже уплывал под полными парусами, и занялся своими делами. Были закончены приготовления к акту подписи помилования и принесения клятвы верности его величеству королю Георгу.

Но миссия губернатора только начиналась.

Пираты делились на два класса, и это деление будет доставлять беспокойство правительству еще в течение многих лет — конфликт между классом имущих и неимущих. За время, предшествовавшее прибытию губернатора, за время разгула и попоек и беспрерывных празднований, многие из тех, кто прибыл на острова сравнительно богатым, оказались без гроша; деньги перешли к торговцам, и там они и остались. Как и обещал король, каждый, кто принимал помилование и приносил клятву, получал во владение двадцать акров королевских земель, но что за прок в этих акрах, если нет денег, чтобы ухаживать за ними, чтобы купить необходимые инструменты и обрабатывать их и если не на что построить дом? Никто не позаботился снабдить будущих фермеров деньгами. Многие поставили свою подпись, получили землю, а потом шли взглянуть на нее; они глядели долго, и чем больше глядели, тем больше раздумывали.

На Карибах новость о том, что Британия наконец положила конец пиратству, одним решительным ударом вымела бандитов с Южных морей, произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В самых отдаленных поселениях Европы и Южной Америки, даже в Африке и Азии, эту новость встречали радостным весельем, и больше всех радовались купцы, владельцы кораблей. Сходили со стапелей новые суда, новые грузы отправлялись к колонистам. И что самое лучшее, золото, которое Испания прятала в Мехико, было погружено во вместительные трюмы и отправлено на родину практически без охраны. Разве море не очищено теперь от английских флибустьеров? Разве королевский секретарь не уверил всех послов в том, что они не должны больше платить за дорогостоящий конвой и выплачивать огромные страховочные поборы?

Судовладельцы вынуждены были принять на веру слова королевского секретаря, но Вудс Роджерс прекрасно знал, что не менее пяти пиратских кораблей все еще бороздили просторы океана. Это были корабли Тича и Бонне, которые приняли помилование, а потом передумали, это был корабль капитана Джека Рэкхэма, кроме того, где–то плавал «Ястреб» под командованием Уилла Каннингэма и маленькое сторожевое судно Денниса Маккарти. Где они сейчас? Куда они направились? Пока еще рано об этом говорить; им потребуется какое–то время, чтобы собраться вместе и подобрать себе базу, где они будут планировать свои операции.

Пират без базы не так опасен; он мог грабить где угодно, но пока у него не было возможности избавиться от награбленного, вся добыча была для него только обузой. Некоторые порты все еще принимали пиратские суда, но в этих портах стояли английские фрегаты. У них не оставалось никаких шансов — но все–таки один выход у них был, и именно им и воспользовались оставшиеся пираты.

На рейде у Нью–Провиденс стояло почти шестьдесят кораблей, некоторые в полном боевом вооружении, а другие с несколькими дряхлыми фальконетами. Это были корабли, по крайней мере, большинство из них, чьи имена когда–то вызывали ужас и леденили сердца. Самые большие и самые быстроходные должны были перейти в ведение королевского флота. Укомплектованные бывшими пиратами, в соответствии с излюбленной поговоркой королевского секретаря, что вору легче вора поймать, они должны были оказаться эффективным средством в борьбе с оставшимися пиратами. Стали набирать желающих, но откликнулись лишь немногие. По всей Бэй–стрит были открыты призывные пункты, и тем, кто запишется, была обещана дополнительная премия в течение целого года. И Вудс Роджерс считал, что этого достаточно для того, чтобы отловить оставшихся мерзавцев.

Но что значили пять гиней для людей, которые когда–то купались в тысячах? Пять гиней, да этим и за одну ночь развлечений не заплатишь! Премия была увеличена до десяти гиней, потом до двадцати и двадцати пяти, и только тогда набралось достаточно матросов, чтобы укомплектовать шняву. Шнява, чтобы гоняться за «Ястребом»! Шнява, чтобы обратить в бегство Ситцевого Джека, Тича или подкаблучника Стида Бонне! Неудивительно, что вся Бэй–стрит помирала со смеху. А еще больше хохотали в дюнах, где жили те, кто уже устал от безденежья и меню из морских гребешков и прочих обитателей моря. Им нужны были деньги, и они знали только один способ раздобыть их.

Губернатор прекрасно понимал, насколько серьезная ситуация сложилась за городом. Он знал два способа решить эту проблему, но вначале решил действовать мирным путем. Призвав в административное здание капитана Джима Файфа, искренне раскаявшегося пирата, он обратил его внимание на то, что его бывшие матросы превратились в зачинщиков смуты, которая может перерасти в бунт.

— Идите, капитан, — велел маленький губернатор, — и заставьте ваших бывших товарищей встретиться с вами с глазу на глаз. Скажите им, чтобы они возвращались в поселение, и еще скажите им, что если они голодны и им негде жить, то пусть вступают в королевские войска, и тогда они станут достойными подданными его величества.

Капитан Файф знал своих людей и вовсе не стремился беседовать с ними. Когда он попросил времени на раздумье, чтобы решить, как ему вести себя с этими отъявленными бандитами, губернатор подвел его к крыльцу и показал на шняву, которая теперь числилась во флоте его величества и отплывала воевать с пиратами–беглецами. Еще один корабль, больший по размерам, отплывал на следующий день, но для того, чтобы весь багамский флот превратился в королевский, необходимо, чтобы прячущиеся в дюнах матросы вступили в его ряды.

Губернатор был прав. Несмотря на общий смех, город с энтузиазмом провожал маленькую шняву, которая пускалась в такое отчаянное предприятие, и многие из тех, кто остался на берегу, пожалели, что они не примут участия в таком развлечении. В конце концов, единственное, чего не хватало Нью–Провиденс, это вот такого всеобщего оживления. Отплытие шнявы привело к тому, что многие бросились записываться в ряды королевской армии, и на следующий день баркентина с восемью десятками матросов на борту, бриг с пятьюдесятью и два королевских фрегата отплыли с развевающимися флагами.

Сознавая себя частицей королевской власти, капитан Файф согласился отправиться к пиратам в дюнах на переговоры. Ему понадобилось три дня, чтобы подготовиться к своему походу, чтобы выучить наизусть речь к бунтовщикам и подготовить ответы на все возможные возражения, хотя, как потом выяснилось, все это ему не понадобилось и его поход занял меньше часа. Он отправился пешком, без музыки или фанфар, и прямым ходом, словно бабочка на огонек, поспешил к своим бывшим товарищам. А они всегда его недолюбливали, и им плевать было на его речи, поэтому они набросились на него и забили до смерти.

В ту же ночь с моря раздался грохот канонады. Канонада продолжалась два часа, а потом утихла так же неожиданно, как и началась. И на Багамы навалилась тяжелая тишина, все ждали новостей.

На седьмой день правления губернатора Вудса Роджерса произошло два события. Вскоре после рассвета стало известно, что в дюнах найдено тело капитана Джима Файфа, жутко изуродованное и узнаваемое только по одежде; неизвестные избили его до смерти, а тело буквально разорвали на части. Но до того, как новость об этом преступлении успела разнестись по всему городу, бравый флот багамских воен–но–морских сил вошел на рейд. Он привел с собой захваченное маленькое суденышко, «Красотку из Эри–на». От большого фрегата отвалила шлюпка, и весь город бросился к пристани, чтобы собственными глазами увидеть, что происходит.

Когда шлюпка приблизилась к берегу, то все увидели капитана Денниса Маккарти и его помощника в кандалах. В другой шлюпке сидело семеро матросов, все, что осталось от доблестного экипажа «Красотки из Эрина». Честный капитан фрегата был вынужден признаться позже, что ирландец отбивался два часа, и только когда на ногах остались лишь Маккарти и его помощник, маленькое судно удалось взять на абордаж и привести в порт. Отряд солдат примчался из форта, они построились квадратом, в центре которого пошли пленные, причем некоторых пришлось нести на руках. Пленных доставили в форт Нассау.

Досточтимый губернатор был просто потрясен известием о том, что случилось с его посланником в дюны. Не сумев найти объект для своего гнева, он решил выплеснуть его на остатки команды «Красотки из Эрина». Когда пленные пираты все еще шли к тюрьме, он вышел на крыльцо губернаторского дома и приказал организовать над ними немедленный суд. Но еще до появления судей плотники уже начали сооружать виселицы у губернаторского дома. Было захвачено девять пиратов и сооружено девять виселиц; значит, всех, кого собирались судить, должны были признать виновными.

Никого из бывших пиратов не допустили на суд. В одиннадцать глашатай вышел к воротам форта и под звук горна и барабанную дробь объявил, что девять неисправимых пиратов были признаны виновными в разбое в Южных морях и других преступлениях и приговорены к повешению, «и да поможет им Господь».

Ровно в полдень приговоренных провели по улицам с петлями на шее под похоронный грохот барабанов. Кроме капитана Маккарти все приговоренные являли собой плачевное зрелище, и выражение их лиц было бы забавным, не будь оно так трагично. Маккарти смеялся и острил, заговаривал со зрителями и спрашивал их, как ему идет его новый шейный платок и не кажется ли им, что он должен быть другого цвета. Некоторым он предсказывал такую же кончину. Когда приговоренных провели вверх и вниз по

Бэй–стрит, как предостережение другим пиратам, которые, возможно, хотят вернуться к прежней жизни, их выстроили перед домом губернатора. Этот достойный чиновник вышел и сказал короткую, энергичную речь, обращенную не к преступникам, а к зрителям. Эти преступники первыми узнают на себе карающую десницу гнева королевского наместника; следующими будут убийцы королевского эмиссара капитана Джима Файфа.

— Постойте–ка, ваша светлость! — крикнул Деннис Маккарти. — Меня повесят за то, что я не принял помилование или за убийство Джима Файфа? Я не виноват ни в том, ни в другом, и кроме того, меня захватили не во время совершения пиратских набегов. Плыл по своим делам, а на меня набросились ваши бандиты. Могу я узнать, за что меня повесят?

— Молчать! Ты кровожадный пират, погрязший в грехах преступник, и ты не заслуживаешь лучшей участи. Сержант, возьмите приговоренных, и пусть они стоят под виселицами, пока не примирятся с Господом. А потом повесьте их по решению королевского суда.

Как сержант должен был решать, когда пираты достигнут соответствующего духовного состояния, не было сказано. А сержант подошел к этому делу очень методично, первую виселицу он предназначил Маккарти, вторую его помощнику, а остальные — матросам в порядке следования. В течение сорока пяти минут приговоренные стояли под виселицами, пока один из них не свалился в обморок. Это было признано знаком того, что он воссоединился помыслами с Создателем, и его оживили холодной водой, и умертвили веревочной петлей.

— Мне тоже в обморок упасть, чтобы петлю наконец затянули? — спросил Маккарти.

Двое других разрыдались, увидев, как повесили капитанского помощника, и его ноги закачались над землей, а сержант, решив, что это удовлетворительный признак раскаяния, приказал палачу продолжать. Еще один в приступе ужаса рухнул на землю, словно его хватил паралич. Его тут же повесили. Но ничто не могло подавить чувство юмора пиратского капитана.

— Сержант, — хрипел он, — принесите–ка лампы, а то ведь ночь наступит. Единственным признаком раскаяния, которого вы можете от меня добиться, будет зевота, или я засну случайно.

В три часа дня восемь человек уже были повешены, а капитан Маккарти все еще подтрунивал над сержантом и остальными. Он перечислял геройские похождения тех, кто висел слева от него, обращал внимание присутствующих на то, что они умерли как храбрецы и что не так уж плохо быть повешенным, потому что он точно знает, что сейчас встретиться с ними в раю или аду.

Полчетвертого казалось, что утверждение капитана, что сержанту придется счесть зевоту за признак раскаяния, справедливо. Он устал и хотел покончить со всем этим, обращаясь к этим мерзавцам, у которых храбрости не больше, чем у испанцев, он утверждал, что ему самому придется дать сигнал затянуть петлю.

— Но я пока не собираюсь этого делать. Если вы сами ни на что не можете решиться, то и черт с вами.

Капитан устал, да и из толпы неслись крики, потому что зрители уставали еще быстрее, чем приговоренный. Сержант отправился к дежурному офицеру, а потом вернулся и остановился перед Маккарти.

— В восемь склянок тебя повесят.

— Восемь склянок, да? Отлично!

И тогда томительно потянулось ожидание, минута за минутой; хотя эти минуты казались часами тем, кто наблюдал за казнью, но отважному капитану они, наверное, казались мгновеньями.

А потом с военных кораблей в гавани донесся звук ударов, гласящий, что уже наступило четыре часа.

Когда прозвучит последний удар, петлю затянут, и душа капитана Денниса Маккарти присоединится к душам его товарищей в раю или в аду, там видно будет.

Но Маккарти еще не сказал свою последнюю шутку, он еще не закончил. Лучшую остроту он оставил на потом. Когда палач взялся за веревку, он крикнул:

— Мои друзья всегда говорили, что я не сниму эти башмаки до самой смерти, так и умру в них, но я их надую.

Он сбросил башмаки в тот самый момент, когда палач резким рывком оторвал его ноги от земли.

X

Баттонс Рид наблюдала за экзекуцией, видела, как ноги приговоренных оторвались от земли, но без особого волнения. Она бросила пиратство не потому, что боялась быть повешенной, а потому, что такая жизнь казалась ей скучной и практически бездеятельной. Гораздо интереснее было обслуживать столики в таверне, но когда почти все пираты приняли помилование, работа в «Черном Питере» тоже стала скучной. Торговля почти не шла, а губернатор Вудс Роджерс пытался ограничить часы работы таверн и приглядывать за теми, кто там выпивает.

Реформы нового губернатора продвигались медленно и осторожно. Он хотел оценить свои силы до того, как начать показывать всем свою власть. Он мог опереться только на два фрегата и пятьдесят лояльных солдат, которым он мог доверять, а в дюнах притаилось почти две сотни людей, которые были ему врагами. Общение между жителями города и обитателями дюн не прерывалось, потому что женщины свободно приходили в город, чтобы честно заработать там крону, купить еды и отнести своим любовникам в лагере на берегу. У бунтовщиков не было оружия, потому что они заложили или продали все ценное. Даже когда в лагере происходили ссоры, им приходилось выяснять отношения самым неподходящим для пиратов способом — кулаками. Кроме того, что женщины могли добыть в городе, и кроме диких плодов, они могли еще ловить мелкую рыбешку на отмели, и поэтому не умирали с голоду. Но почти ни у кого не было одежды, кроме пары затасканных штанов, они заросли бородами, не стриглись и не мылись, и большинство уже начало отчаиваться.

Баттонс посматривала в сторону моря каждый раз, когда флот выходил из порта в поисках беглецов Рэкхэма, Тича, Каннингэма и Бонне. Она даже молилась, если это можно назвать молитвой, чтобы боцмана Джонса миновала эта участь, потому что прекрасно понимала, что если его захватят и если губернатор узнает, что именно он выстрелил тогда во время церемонии вступления в должность, то его вздернут еще выше других.

А потом пришли известия, что захватили Тича. Его, самого свирепого из всех пиратов, известного своей жестокостью, загнал в маленькую бухту юный безбородый лейтенант королевского флота. Лейтенант Мейнард — так звали юного героя. 21 ноября 1718 года он загнал корабль Черной Бороды на отмель, посадил на грунт и на своем судне, которое выше сидело в воде, ухитрился подойти к носу пиратского корабля. Вначале казалось, что он совершил ошибку, потому что Тич со своими людьми прыгнул на палубу «Рейнджера», и на палубе преследователя завязалась схватка; битва продолжалась два часа, но когда Тич упал замертво с двадцатью ранами на теле, то обнаружилось, что у юного лейтенанта всего несколько порезов на правой руке.

Голову пирата отделили от тела, повесили на рее «Рейнджера» и отвезли в Чарльстон, штат Южная Каролина, как свидетельство победы закона.

Известие о гибели Тича произвело на багамских бунтовщиков впечатление разорвавшейся бомбы. Тич захвачен! Черная Борода мертв! Многих это известие лишило присутствия духа, и почти две трети отправилось в Нью–Провиденс и подписали, пусть и запоздало, условия королевского помилования и принесли клятву верности. Почти сразу после новости о смерти Тича пришло извести, что Стида Бонне захватили живьем вместе со всей командой и после поспешного суда объявили виновным и приговорили к повешению. Вместе с ним на виселицу отправилась вся его команда, а последняя фраза приговора вселяла ужас в сердца даже самых закоренелых бунтовщиков.

«Приговариваются к повешению, а потом их тела будут сняты с виселицы и похоронены в болоте между отметками прилива и отлива». Да, их могилы будут не в море и не на суше, а в болотистой, никчемной отмели, где живут одни ящерицы.

Еще больше бунтовщиков вернулось и приняло помилование, потому что у них также не было ни гроша. Они перешли на сторону закона и записались в королевские войска. Некоторых приписали к гарнизону форта, другие же попали на бывшие пиратские суда. Баттонс Рид с интересом наблюдала за всем происходящим. В «Черном Питере» теперь почти не осталось женщин, только две вели хозяйство, совмещая это занятие с ночным ремеслом, и торговля практически стояла. Тут наступил конец его службе. Владелец требовал, чтобы мальчик работал на кухне, когда в этом была необходимость, и помогал судомойкам. У Баттонс в сундучке было почти двести гиней, и она навсегда покинула таверну.

Одним из нововведений Вудса Роджерса было учреждение банка. Его капитал уже был отправлен из Лондона, и, зная характеры вкладчиков, которых он боялся не меньше, чем бунтовщиков в дюнах, губернатор уже отрядил отряд военных моряков охранять вклады. Баттонс ничего не знала о банках и банкирах и не собиралась доверять им свои деньги. Она отправилась к капитану Сауни и рассказала ему о своем затруднительном положении. Капитан ответил ей, что он уже слишком стар, чтобы защищать свое добро, поэтому пусть королевские войска охраняют деньги, и посоветовал ей сделать то же самое. Но с детства воспитанная в духе беззакония, Баттонс считала полицию и солдат своими кровными врагами, поэтому понадобилось несколько отчаянных набегов с дюн за спиртным и едой, с каждым разом все более успешных, чтобы она заставила себя положить деньги в королевский банк.

Бэй–стрит уже не была такой веселой улицей, как в день ее прибытия. Большинство лавок было закрыто, таверны большей частью стояли пустые, а жители собирались в кучки и чесали языки. Просачивались слухи, что там–то и там–то захватили отличное судно и что добычу отвезли на Тортугу и на Испанский остров, место, которое кичливые доны называют Эспаньола. Заходящие в порт суда сообщали, что все морские пути забиты судами всевозможных типов и размеров и что в Испании настала великая радость по поводу благополучного прибытия кораблей Золотой флотилии. В Нью–Провиденс много у кого чесались руки, и нередко за домами и хижинами можно было заметить мужчин, которые упражнялись с мечом или палашом. Выпад и парирование удара. Нападение и защита. Слишком многие упражнялись с оружием в руках, и это дошло до губернатора. Он издал указ, что только те, кто состоит на службе его величества, имеют право носить пистолеты и сабли.

Но лишь немногие сдали оружие. Баттонс закопала свой арсенал между двумя пальмами в точке, через которую проходила прямая линия между столбом на пристани и одинокой скалой в миле от поселения. Два пистолета и сабля были завернуты в хорошо промасленную шелковую тряпку и глубоко зарыты. Сейчас они ей были не нужны, но кто может знать, что будет дальше? Кто знает, вдруг бунтовщики в дюнах захотят напасть на город и убить всех верноподданных его величества?

Слухи о кораблях с сокровищами и оживлении торговли, причем стоимость груза всегда оценивали по–разному, могли быть и просто слухами, но вот известия о Тиче и Бонне оказались самой настоящей правдой; о них было объявлено со ступеней губернаторского дома.

Захват этих двоих пиратов, один из которых был известен своей жестокостью, а другой, напротив, был мягким человеком, который просто стремился оказаться подальше от язычка своей жены, но смерть которого произвела неизгладимое впечатление, потому что с ним была повешена вся команда, породил смятение в умах бывших пиратов. Это был настоящий поворот течения, знак того, что с пиратством действительно покончено, и законные власти использовали эти новости, чтобы набрать как можно больше рекрутов. Отчаянный Уилл Каннингэм и отважный Джек Рэкхэм все еще плавали и грабили, кого хотели. По крайней мере, такие ходили слухи; в этих слухах фигурировали и другие имена, неизвестные Баттонс, но знакомые другим жителям Нью–Провиденс.

Среди кораблей, которые храбро вышли из порта Нью–Провиденс, чтобы сражаться за правое дело, был корабль военного флота его величества «Утренняя звезда», бывшее пиратское судно капитана Уильяма Льюиса, которого во сне зарезала мятежная команда. На корабле было пятьдесят моряков, или, точнее, сорок девять, и Мэри Рид по прозвищу Баттонс, которая опять вышла в море юнгой.

Баттонс загнала в море скука. Она зарыла пистолеты и саблю, подписала королевские бумаги и поступила на службу к капитану Джону Мэсси в надежде немного развлечься, а может быть, она втайне надеялась встретиться с неким боцманом, ее законным супругом.

Джон Мэсси когда–то был боцманом в команде капитана Джека Рэкхэма, а до того служил во Фландрии под предводительством герцога Мальборо. Свежеиспеченный капитан оказался весельчаком, и, когда его команда построилась, он объявил, что любой солдат разбирается в море лучше, чем бывалый матрос, и назначил Баттонс первым помощником, или старшим офицером, потому что она воевала во Франции. Она запротестовала, что ничего не смыслит в навигации, но капитан не отменил своего приказа и настаивал, что ему нужны храбрые солдаты.

— Значит, вы не знаете моряков, — заметила Баттонс. — Во время сражений на палубе я видела большую отвагу, чем во время сражений на земле. На палубе некуда бежать, и надо сражаться или умереть. А на поле боя всегда найдется дыра, в которой может укрыться трус.

— Посмотрим, — ответил ей капитан.

В течение двух недель «Утренняя звезда» плавала вокруг островов, матросы заглядывали в скрытые гавани, посылали разведку в маленькие бухты и речушки, порой прятались в надежде, что мародеры сами на них наткнутся. Капитан даже приказал замаскировать пушки, чтобы издалека корабль походил на торговое или купеческое судно и его вид спровоцировал пиратскую атаку. Но пираты им не попадались. Однажды ночью они в темноте слышали на востоке звуки канонады, которые очень быстро стихли. Собрав людей, Мэсси повел корабль в сторону выстрелов; они плыли в кромешной мгле тропической ночи, пристально всматриваясь и вслушиваясь. Баттонс не переставала удивляться тому, какие усилия прилагали матросы, чтобы заманить в ловушку и поймать пиратов, если бы пираты им попались; в действительности она подозревала, что многие оказались на борту «Утренней звезды» только ради развлечения и с большим удовольствием смотрели бы, как другие грабят, чем хотя бы пальцем шевельнули, чтобы остановить их.

Рассвело, и в полулиге от них взвился флаг, от которого вздрогнули все бывшие пираты на борту. Это было пиратское судно со своей добычей; было ясно, что флибустьеры захватили другой корабль до заката и, уверенные в своей безопасности, ждали наступления следующего дня, чтобы разграбить его.

— Все к оружию! Мушкетеры, наверх! Готовить крючья! — заорал капитан. Стоявшей на капитанском мостике Баттонс он приказал: — Мистер Рид, подведите корабль к носу пиратского судна. Тогда эти ублюдки окажутся между нами, и если у купцов есть хоть немного отваги, то они нам пригодятся.

«Мистер» Рид сделал так, как ему было велено; по крайней мере, он отдал приказание рулевому. Вскоре королевский корабль приблизился настолько, что его команда смогла разглядеть последствия ночной перестрелки: торговое судно было пробито ядрами и могло затонуть, как только другой корабль отойдет. «Утренняя звезда» зашла с подветренной стороны пиратского корабля, и капитан прокричал канонирам приказ готовиться открыть огонь. На пиратском судне не было флага, и Мэсси обязан был поднять флаг или предъявить бумаги до того, как атаковать. На капитанском мостике стоял наготове матрос со свернутым флагом, который он по команде должен был вздернуть на топ мачты, чтобы пираты знали, с кем имеют дело.

В этот критический момент Баттонс повела себя не так, как того требовал долг. Она оставила свой пост, бегом помчалась в каюту и вернулась оттуда с другим флагом, так же тщательно свернутым, который она и сунула парню у флагштока; первый флаг она у него забрала.

— Быстрее, парень, поднимешь, когда капитан скомандует, — — тихо шепнула она. Потом она приказала рулевому: — Уваливай под ветер, и так держать!

«Утренняя звезда» великолепно слушалась руля; она послушно повернулась и подошла к борту пиратского судна.

— Целься, канониры! Флаг наверх! — крикнул капитан.

— Канониры, огонь! — прозвучал еще один приказ.

Но пушки по правому борту «Утренней звезды» молчали. Баттонс глянула наверх и расхохоталась. Пираты, увидев, как обернулось дело, тоже залились хохотом, а капитан Джон Мэсси задрал голову и взглянул туда, куда уже уставилась вся его команда, и там он увидел хорошо знакомый флаг, Черного Питера.

Баттонс снова рассмеялась глубоким горловым смехом, и ей вторила вся команда.

А почему бы им не смеяться? Они снова плыли на свой страх и риск. Они снова были счастливы, как счастливы все люди, которые занимаются любимым делом.

КНИГА ТРЕТЬЯ