– Кто вы?
– Была Клео Шервуд.
Галлюцинация. Или сон. Мэдди ущипнула себя за локоть, но женщина не исчезла, напротив, теперь, когда глаза наконец привыкли к полумраку, стало еще яснее видно лицо.
– Клео Шервуд мертва.
– Да, и останется мертвой. Но ты не желала оставить ее в покое, не желала оставить все как есть, да?
– Я ничего не…
– Вот именно. Ты ничего не понимаешь, куда тебе. И никогда не поймешь.
– Я просто хотела выяснить, кто убил тебя и как ты очутилась в фонтане. Когда узнала, с кем ты встречалась…
– С кем. – Странный повтор прозвучал как обвинение, но в чем?
– Кто тебя убил?
– Шелл Гордон приказал. Потому что только так мог помешать мне стать второй миссис Тэйлор. А все шло к тому. Изикиел – для меня он никогда не был Изом – плевал на выборы. И на Шелла, что и стало главной проблемой. Одно дело – быть женатым на Хейзел и бегать за сомнительными удовольствиями, и совсем другое – обрести любовь, познать счастье. Это выводило Шелла из себя. Изикиел собирался выбрать жизнь со мной, и Шелл не мог предложить ничего такого – ни статуса, ни другой женщины, – что заставило бы его передумать.
Мэдди вспомнила небрежно брошенную реплику Джудит: «А еще они говорят, что Шелл Гордон убежденный холостяк; за что купила, за то и продаю».
– Стало быть, он велел Томми убить тебя. Но кого же Томми убил? Чье тело было обнаружено в фонтане?
– Моей соседки, Летиши. Но он не убивал. Она умерла от передоза через два дня после Рождества. Так что мы переодели ее в мою одежду – правда, не в самую любимую, – сделали то, что нужно, и убрали тело туда, где его не скоро найдут.
Хотя сознание и окутывал туман, Мэдди все же понимала – что-то в этой истории не так. Если Шелл велел Томми убить Клео, то почему тот не мог просто сказать боссу, что убил, а на самом деле позволить ей бежать? Зачем вообще нужен был труп?
– Кто ты на самом деле?
– Теперь Летиша Томпкинс, разве не ясно? В праздники я сбежала, чтобы по-быстрому выйти замуж, и отправила соседке по квартире телеграмму из Элктона. Живу в Филадельфии. Достаточно близко, чтобы время от времени тайно приезжать в Балтимор, посмотреть на тех, кого оставила. Думала, когда-нибудь смогу сообщить им, что жива. Но нет, теперь все зашло слишком далеко. Отец угодил в тюрьму и, наверное, окончит там дни. Приятно знать, что он все-таки любил меня, но он выбрал чертовски паршивый способ обнаружить свою любовь. – Она помолчала. – И виновата ты.
– Я всего лишь написала об этом. Кто-нибудь все равно бы написал.
– Верно. Но ты подняла такой шум. Заявилась к ясновидящей. Поговорила с родителями в присутствии сыновей.
У Мэдди было такое чувство, будто все это сон. Но иногда можно соображать и во сне.
– Томми не мог об этом знать. О родителях. И они, несомненно, считают, что ты умерла. Но кто-то знает, что ты жива. Наверное, сестра, что живет в вашей квартире?
– Надо было оставить все как есть – только этого я всегда и хотела. Но ты не могла не разнюхивать. Кто я для тебя? Леди в озере? Ну, так я не настоящая леди, и меня никогда не было ни в каком озере. Все, что ты написала, было неправдой, пусть даже ты этого и не знала. Что ж, по крайней мере, теперь терзаешь других людей. Оставь меня в покое, Мэдди Шварц. Предупреждаю – отстань.
– Зачем понадобился труп? Почему Томми не мог просто сказать Шеллу Гордону, что ты убита и похоронена в таком месте, где тебя никогда не найдут?
– Я не говорила, что он понадобился. Я сказала, что он был, и мы использовали его.
Как же удачно она умерла, эта Летиша, девушка, которую никто не будет искать. Возможно, Томас Ладлоу все-таки не зря сознался в убийстве. Возможно, он так любил Клео, что готов был совершить то, что считал необходимым.
А может, Летишу в горячке убила сама Клео, а затем в панике позвонила Томми? Ведь даже двое вряд ли могли перетащить мертвое тело через забор и по озеру доставить его в фонтан. Но если двойное свидание? И фраза как бы невзначай: «Давайте догребем до фонтана, залезем наверх и посмотрим оттуда на городские огни!» Возможно, Клео в самом деле ушла в ту ночь с мужчиной, которого описал полиции Томас Ладлоу, но не исключено, что при этом она познакомила Ладлоу с Летишей. А может, их было только трое.
– Но…
– Прощай, Мэдди Шварц.
Мэдди в изумлении смотрела, как женщина встала, как ссутулила прекрасное тело, чтобы стать похожей на уборщицу, и, шаркая, вышла в коридор. «Может, утром решу, что это был сон?» – подумала Мэдди. Однако все правда. Клео Шервуд жива, а Мэдди никому не сможет об этом сказать.
Засыпая, она вдруг поняла, что стены в больнице покрашены в бледно-зеленый цвет, а пластиковый стул – в желтый.
Ноябрь 1966 года
Мэдди вернулась домой до дня рождения. Она ожидала, что явится Ферди, и ей было любопытно, что он подарит, но Ферди так и не пришел. Возможно, не знал, что она уже вернулась.
День благодарения пришел и ушел, на редкость теплый, целых шестьдесят шесть градусов[130]. В Нью-Йорке из-за не по сезону высоких температур город окутал темный смог, который рассеялся только с приходом холодного фронта. К последнему воскресенью ноября погода вернулась к норме, и температура опустилась до величин, обычных для поздней осени. Но в квартире Мэдди на третьем этаже всегда было тепло, и потому она продолжала спать с приоткрытым окном.
Она не спала, когда послышался шум поднимаемой рамы – поскольку еще не было даже десяти часов, – но решила притвориться, будто спит.
Однако Ферди не лег в кровать, как делал обычно. Попритворявшись минуту или две, она открыла глаза и увидела, что он одет не в полицейскую форму. На нем были свободные брюки, рубашка и свитер с треугольным вырезом. Волосы стали длиннее – они росли в стороны и вверх, а не вниз – и выглядели хорошо. Он был похож на того боксера, чья фотография была недавно в газетах. На ней боксер танцевал в Лондоне с какой-то привлекательной актрисой.
– Я же говорил тебе, чтобы ты не открывала на ночь это окно.
– Здесь так жарко. – Она скинула с себя одеяло, радуясь тому, что надела красивую ночную рубашку.
– Ты была весьма занята.
– Да, пожалуй. – Она засмеялась, не желая тратить время на разговор. И протянула к нему руки. Но он продолжал стоять у окна.
– Ты обещала, Мэдди. Обещала ничего не писать.
– Я обещала, что не стану писать ничего, основанного на том, что рассказал мне ты. И не стала.
– Может быть, те, кто читает газеты, и верят, что ты отправилась к ней, чтобы – как ты выразилась – поговорить как мать с матерью. Но в полиции никто не купился. Там поняли, что тебе кто-то сказал. И сразу смекнули, что я. – Он замолчал. – И что между мною и тобой что-то есть.
– Но как…
– Какой-то другой коп видел, как я уезжал от тебя на патрульной машине. За это меня и прищучили. Не за то, что я тебе сообщил, а за то, что без разрешения брал патрульную машину. Меня и моего друга из полицейского гаража, который давал мне по ночам тачки. Ты когда-нибудь задавалась вопросом о том, как я добирался сюда, Мэдди? Тебе известно, где я живу, как далеко это отсюда и что поздно ночью автобусы не ходят?
– Ты никогда не хотел говорить о себе.
– Возможно, ждал, чтобы ты сама спросила.
Она пыталась задавать ему вопросы, это уж точно. Но он всегда уходил от ответов. Разве нет?
– Я думала, ты женат.
– Нет, не женат.
– Что у тебя есть другие женщины.
– Не стану лгать – были. Поначалу. Но потом… Мэдди, я люблю тебя.
Ей было нечего на это сказать.
– Насколько я понимаю, это твой ответ. Ты не любишь меня.
– Люблю, Ферди, но ты должен понять – это невозможно.
– Потому что я черный.
И да, и нет. Противозаконно, потому что черный. А невозможно, потому что был моложе. А также потому, что коп, а она Мэдлин Моргенштерн-Шварц, и она не всегда будет на побегушках. Она могла бы появиться на людях – Мэдди перебрала в уме черных мужчин, занимающих видное общественное положение, – с Сидни Пуатье[131], Эндрю Янгом[132], Гарри Белафонте[133]. Но Фердинанд Плэтт? Нет, это невозможно по многим причинам, и раса лишь одна из них. Так ведь?
– Дело не в этом.
– Знаешь, какой день был для меня самым счастливым в этом году? Когда я находился рядом с тобой на бейсбольном матче. Хоть и не мог взять тебя за руку или обхватить талию. Некоторые люди понимали, что между нами что-то есть – я видел по их взглядам. Нам удалось обмануть большинство людей, но не всех. Я был так горд тем, что мы с тобой вместе. Я люблю тебя, Мэдди.
Она не могла вернуть ему этих слов, хотя это было так просто и было правдой. Они не наложили бы на нее никаких обязательств, однако она все равно не могла их произнести, даже в прошедшем времени.
– Кажется, я больше не хочу становиться ничьей женой, Ферди. Не хочу тебя потерять, но и себя саму тоже.
– Ну а я потерял свою работу, – сказал он.
– За использование патрульной машины?
– Мне позволили самому уйти в отставку. Я мог бы остаться, но путь в детективы мне был бы закрыт. Из-за меня едва не погиб штатский.
Мэдди не сразу поняла, что штатский, о котором он говорит, – это она сама. Подняла ночную рубашку и показала ему бугристый шрам, затем сняла ее.
– Мэдди…
– Прости меня, мне так жаль. Жаль, что ты потерял работу. Жаль… – Она не могла сказать, о чем еще жалеет. Ей было жаль Томаса Ладлоу, жаль отца Клео. Жаль, что мать Клео никогда не узнает: ее дочь жива. Жаль даже Шелла Гордона, который лишен возможности выразить то, чего действительно хочет, и который к тому же достаточно подл, чтобы и другим отказывать в том, чего не может получить сам. Жаль Летишу, умершую и не оплаканную, оставшуюся в истории в качестве легкомысленной девицы, которая сбежала с мужчиной, и больше от нее ни слуху ни духу. Жаль миссис Тэйлор, живущую в красивом доме с мужчиной, который любил другую. А еще детей Клео.