ВИССАРИОН
Письмо Руперта Сент-Леджера из замка Виссарион на Ивановой Пике, Синегория, мисс Джанет Макелпи, в замок Крум, графство Росс, Северная Британия
января 23-го, 1907
Моя дорогая тетушка Джанет,
как видишь, я наконец здесь. Я исполнил свой долг, чтобы не нарушить слово, которое ты взяла с меня, — оповещающие о прибытии мои письма к сэру Колину и мистеру Тренту лежат передо мной запечатанные и готовые к отправлению (но они не уйдут раньше, чем письмо к тебе). И теперь я могу свободно поговорить с тобой.
Это прелестнейшее место, и надеюсь, тебе здесь понравится. Я даже уверен, что понравится. Мы проплыли мимо него на пароходе, следовавшем из Триеста в Дураццо. Я помнил его по карте, а указал мне на него один из помощников капитана, с которым я весьма подружился и который любезно показывал мне интереснейшие места на всем нашем пути, когда мы приближались к береговой линии. Иванова Пика, на которой стоит замок, — это мыс, далеко выдающийся в море. Место причудливое, своего рода мыс на мысе, выступающем в глубокий широкий залив, так что эта полоска суши изолирована от жизни на побережье настолько, насколько только можно вообразить. Главный мыс является завершением горной гряды, и она грозно высится надо всем — громадная каменная масса, синяя, как сапфир. Береговая линия величественная — такой берег обычно называют скалистым; и действительно, здесь одни скалы: то высокие устрашающие обрывы, то выступающие в залив утесы, то маленькие каменистые островки с редко стоящими деревьями и лоскутами зелени, но больше голые. Есть также каменистые бухточки, прихотливо украшенные длинными гротами по линии берега. Попадаются участки песчаного берега и участки, покрытые красивой галькой, — на них не затихает рокот прибоя.
Но такой красоты, как замок Виссарион, я нигде не видел, ни в этой земле, ни в других землях. Он стоит на самом конце мыса — я имею в виду малый мыс, продолжающий горную цепь. В действительности малый мыс, или отрог, громаден — самый низкий участок отвесной скалы, выдающейся в море, вздымается выше чем на две сотни футов. Скалистая вершина совершенно необычна. Должно быть, Мать-Природа, только приступая к домоводству — а точнее, к домостроительству, — решила привить своему чаду, человеку, простейшие навыки самозащиты. Эта скала — естественная крепость, какую мог бы в первобытные времена возвести титан Вобан.[83] Что до замка, то он виден с моря. Любой приближающийся враг мог узреть черную скалу, грозной стеной поднимающуюся высоко в небо, и совершенно отвесную. Древние укрепления, венчающие ее, не выстроены, но вырезаны в монолитном камне. Длинный узкий и очень глубокий ручей, огражденный высоким крутым утесом, бежит позади замка, поворачивая на север и на запад и являя собой безопасную и тайную гавань. В этот ручей стремятся по скалам горные потоки, никогда не иссякающие, полноводные. На западном берегу ручья и расположен замок — громадное скопление построек во всех мыслимых архитектурных стилях, начиная с двенадцатого столетия и кончая временем, когда подобные сооружения, кажется, уже перестали возводить на этой прекрасной древней земле, иными словами, примерно в эпоху королевы Елизаветы. Поэтому замок весьма живописен, могу тебе сказать. Когда мы только заметили это место с парохода, помощник капитана, с которым я стоял на мостике, указал на него и произнес:
— Вот там мы видели мертвую, плывущую в гробу.
Меня заинтересовало сказанное им, и я принялся его расспрашивать. Он достал вырезку из итальянской газеты, спрятанную в записную книжку, и протянул ее мне. Я неплохо читаю и говорю по-итальянски, поэтому у меня не возникло никаких затруднений, но ты, моя дорогая тетушка Джанет, не владеешь языками, и боюсь, в Круме у тебя не найдется нужных помощников, поэтому я не пересылаю тебе эту заметку. Но поскольку я слышал, что об этом случае сообщалось в последнем номере «Журнала оккультизма», то, думаю, ты легко сможешь достать его.
Передавая мне газетную вырезку, помощник капитана представился:
— Меня зовут Дестилья.
История, им рассказанная, была такой странной, что я задал ему много вопросов. Он отвечал мне на все вопросы без уловок и упорно держался главного для него, а именно того, что это был не фантом, или мираж, не сон и не обман зрения, объясняемый туманом.
— Нас было четверо, видевших это, — сказал он. — Трое стояли на мостике, а англичанин, Колфилд, был на носу корабля; рассказ англичанина полностью соответствовал тому, что видели мы. Капитан Миролани, Фаламано и я — мы все бодрствовали и были в полном порядке. Мы пользовались морскими биноклями ночного видения, которые мощнее обычных. Нам требуются, знаете ли, хорошие бинокли, когда мы плаваем вдоль восточных берегов Адриатики и меж островов к югу отсюда. Тогда было полнолуние, видимость была прекрасная. Конечно, мы держались на некотором расстоянии от берега, потому что, хотя возле Ивановой Пики и глубоко, здесь надо остерегаться течений, в подобных местах вас нередко поджидают опасные течения.
Служащий Ллойдов не далее чем несколько недель назад, сообщил мне, что после длительного изучения приливных и морских течений компания приняла решение исключить из перечня обычных морских рисков потери, обусловленные курсом корабля, пролегающим слишком близко к Ивановой Пике. Когда я попытался добиться от моряка больше, чем приводится в «Журнале оккультизма», каких-то подробностей в отношении лодки-гроба и мертвой, он просто пожал плечами.
— Синьор, это все. Тот англичанин, устав от бесконечных расспросов, изложил все подробности.
Итак, ты видишь, моя дорогая, что наш новый дом не лишен своего ореола суеверий. Неплохая мысль, не так ли, обзавестись мертвой, курсирующей в гробу вокруг нашего мыса? Сомневаюсь, что даже в Круме вы смогли бы превзойти такое. Чувствуйте себя как дома, сказали бы американцы. Когда ты приедешь, тетя Джанет, ты, во всяком случае, не пожалуешься на одиночество, и нам не нужно будет обременять себя доставкой твоих шотландских привидений ради того, чтобы ты чувствовала себя в новой стране как дома. Не знаю, может, нам удастся позвать покойницу на чашку чая. Конечно, это будет позднее чаепитие, где-то между полночью и рассветом. Я думаю, когда речь идет о подобных существах, то этикет таков!
Но я должен обрисовать тебе всю реальность замка, а также ту, что вокруг него. Поэтому через день-другой я вновь тебе напишу и постараюсь сообщить тебе достаточно, чтобы ты приехала сюда подготовленной. Пока, моя дорогая.
Любящий тебя
Руперт
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
января 25-го, 1907
Надеюсь, я не напугал тебя, дорогая тетя Джанет, историей о леди в гробу. Но я знаю, что ты не из пугливых: я столько фантастических рассказов слышал от тебя, что этот тебе не покажется страшным. Кроме того, ты обладаешь ясновидением, пусть и нераскрывшимся. Впрочем, привидений — или повествования о привидениях — не будет в этом письме. Я хочу рассказать тебе о нашем новом доме. Я так рад, что ты скоро приедешь: я начинаю страдать от одиночества; порой бесцельно брожу и ловлю себя на том, что мысли у меня престранные. Я мог бы даже решить, что я влюблен! Здесь нет никого способного пробудить любовь, поэтому успокойся и не гадай, тетя Джанет. И потом, ты бы не опечалилась, я знаю, дорогая, если бы я действительно влюбился. Наверное, я должен когда-нибудь жениться. Теперь это мой дом, раз дядя Роджер оставил мне такую собственность. Но знаю одно: я никогда не женюсь, если не полюблю эту женщину. И совершенно уверен, что если я полюблю ее, то и ты ее полюбишь, тетя Джанет! Так ведь, дорогая? Счастье было бы неполным, если бы это было не так. И будет неполным в таком случае, знай!
Но прежде чем я примусь описывать Виссарион, я подкуплю тебя как хозяйку поместья, чтобы у тебя достало терпения прочесть письмо до конца. Требуется немало всего, чтобы сделать замок удобным для проживания, — ты сама поймешь. Фактически он абсолютно лишен того, что превращает любое пространство в жилье. Дядя Роджер позаботился о такой стороне, как защита замка, и поэтому он выдержит осаду. Однако броня бесполезна, когда речь идет о приготовлении обеда или о генеральной уборке. Я, как тебе известно, не слишком преуспел в домоводстве и поэтому не смогу сообщить о нужном в подробностях, но, поверь, требуется практически все. Я не говорю о мебели, серебре или даже о золотой посуде и произведениях искусства — замок полон великолепнейших старинных вещей, так что тебе даже не вообразить всей этой роскоши. Наверное, дядя Роджер был коллекционером и собрал множество всякого рода прекрасных предметов, хранил их годами, а потом отправил сюда. Но что касается стеклянной посуды, всяких механизмов и кухонной утвари, то здесь ничего этого нет, за исключением самого необходимого. Думаю, дядя Роджер мог проводить здесь лишь краткое время — устраивать себе что-то вроде пикника. Что до меня самого, то я не жалуюсь: решетка над открытым огнем и кастрюля — все, что мне нужно, и я способен пользоваться ими самостоятельно. Но, дорогая тетя Джанет, я не хочу, чтобы ты жила в такой убогости. Мне бы хотелось, чтобы у тебя было все, что ты только пожелаешь, причем все самое лучшее. Цена не имеет теперь для нас значения — благодаря дяде Роджеру, поэтому я хочу, чтобы ты заказала все до мелочей. Я знаю, что ты, дорогая, — поскольку ты женщина — не откажешься сделать покупки. Но надо покупать оптом. Замок громаден и поглотит все, что ты купишь, подобно засасывающей трясине. Выбирай то, что считаешь нужным, но пусть тебе обязательно помогут с покупками. И не бойся размахнуться. Здесь просто и не может быть лишних покупок, а иначе ты будешь здесь лодырничать. Уверяю тебя, когда ты сюда приедешь, надо будет столько всего переделать и о стольком позаботиться, что тебе захочется сбежать! Но, тетя Джанет, надеюсь, ты все-таки не задержишься с отъездом. Не хочу показаться эгоистичным, но твой мальчик томится одиночеством и ждет тебя. А когда ты приедешь сюда, ты станешь ИМПЕРАТРИЦЕЙ. Мне бы совсем не хотелось делать этого, а то вдруг обижу такую миллионершу, как ты, но, наверное, так будет проще, ведь коммерция не терпит околичностей, хотя и хитрая вещь. В общем, я посылаю тебе чек на тысячу фунтов, имея в виду всякие мелкие расходы, а также прилагаю письмо в банк, чтобы они учли все твои чеки на любую сумму, которой я только располагаю.
Кстати, думаю, что на твоем месте я бы взял с собой или отправил бы сюда несколько слуг — вначале немного, только чтобы прислуживать нам с тобой. Позже ты сможешь затребовать столько, сколько захочешь. Найми их, договорись об оплате; когда они станут служить нам, мы должны будем относиться к ним хорошо, и тогда они всегда придут на наш зов, если понадобятся нам. Я думаю, тебе нужно раздобыть человек пятьдесят, а то и сотню — это чудовищно большой замок, тетя Джанет! И еще… Могла бы ты нанять и, конечно же, условиться с ними об оплате, сотню мужчин помимо слуг, сотню надежных людей. Хорошо бы генерал, если у него найдется время, отобрал и испытал их. Мне хочется, чтобы это были члены клана, на которых я мог бы положиться в случае необходимости. Мы будем жить в стране, которая пока нам чужая, и лучше смотреть на вещи трезво. Я знаю, сэр Колин подберет таких мужей, которыми могла бы гордиться Шотландия, графство Росс и Крум и которые произведут впечатление на синегорцев. Я знаю, здесь их полюбят, особенно если среди них окажутся холостяки, перед которыми трудно устоять женщинам. Прости меня, но если мы должны обосноваться здесь, то наши потомки, вероятно, тоже пожелают здесь остаться. Да и синегорцы, наверное, хотят, чтобы ни один их род не угас! Мы дадим и им возможность обзавестись потомками!
А теперь опишу место. А вообще-то, нет, я просто сейчас не в силах… Оно столь удивительно и столь прекрасно! Замок… но я уже так много написал обо всем прочем, что должен оставить описание замка для следующего письма. Сердечный привет сэру Колину, если он в Круме. И, дорогая тетя Джанет, мне бы так хотелось, чтобы моя дорогая мать появилась среди нас! Без нее пусто и темно. Как бы она была счастлива! Как была бы горда! И, моя дорогая, если бы она могла вновь быть с нами, как бы она благодарила тебя за все, что ты сделала для ее мальчика! Я же, поверь мне, искренне и глубоко благодарен тебе.
Любящий тебя
Руперт
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
января 26-го, 1907
Моя дорогая тетя Джанет,
пожалуйста, читай это письмо как продолжение вчерашнего моего письма.
Замок так велик, что на самом деле я не способен описать его детально. Поэтому жду твоего приезда, а тогда мы с тобой обойдем его вместе и узнаем о нем все, что можно. Мы возьмем с собой Рука, и поскольку ему, кажется, хорошо знаком весь замок, от главной башни до камеры пыток, мы проведем несколько дней за изучением нашего нового места проживания. Конечно же, я осмотрел почти весь замок после приезда, иными словами, в разное время обследовал разные его части — парапетные стенки с бойницами, бастионы, старинную караульню, зал, часовню, стены, крышу. А также прошел несколькими ветвящимися каменными галереями. Дядя Роджер, должно быть, потратил кучу денег на замок, насколько я могу судить; и хотя я не воин, но побывал во стольких местах, по-разному укрепленных, что кое в чем разбираюсь. Он восстановил замок и так модернизировал его, что Виссарион практически неуязвим, разве что нападающие применят тяжелую артиллерию. Дядя так размахнулся, что соорудил внешние укрепления и покрыл главную башню броней, похоже, из харвеевской стали. Ты поразишься, когда увидишь это. Пока я побывал, впрочем, лишь в нескольких жилых комнатах, а хорошо изучил только одну — ту, что занимаю сам. Гостиная здесь — это не зал, зал же по-настоящему огромен; есть великолепная библиотека, которая, однако, находится в печальном беспорядке: нам надо будет когда-нибудь обзавестись библиотекарем, чтобы он привел ее в порядок; совмещенные гостиная, будуар и спальня, которые я выбрал для тебя, прекрасны. Но моя комната нравится мне больше всех, хотя не думаю, что она столь же понравится и тебе. Однако если так, то она будет твоей. Это была комната дяди Роджера, когда он на какое-то время поселился в замке; прожив в этой комнате несколько дней, я намного лучше понял характер дяди, а точнее, склад его ума, — чего бы я иначе не сумел. Это помещение мне нравится, и поэтому мне, естественно, проще понять кого-то, кому оно тоже пришлось по душе. Превосходная большая комната находится не совсем в стенах замка, а, скорее, пристроена к нему. Нет, не удалена от него, ничего подобного; это что-то вроде оранжереи, к нему пристроенной. Похоже, на этом месте всегда было какое-то помещение, потому что галереи и проемы внутри замка расположены с учетом этой комнаты. Ее можно изолировать в случае необходимости — в случае вражеского нападения — с помощью массивного стального щита, этакой дверцы сейфа; этот щит выдвигается из стены, и его можно выдвигать и задвигать как изнутри комнаты, так и извне, если знаешь, как это сделать. Иными словами, как из моей комнаты, так и из пределов главной башни. Механизм секретный, и только мы с Руком знаем его. В комнате есть огромное двустворчатое окно от потолка до пола; насколько я могу судить, это окно появилось недавно, по распоряжению дяди Роджера; думаю, здесь всегда — по крайней мере, несколько веков — существовал большой проем, выходивший на широкую и длинную террасу, или балкон из белого мрамора. Отсюда, прямо под окном, начинаются ступеньки из белого мрамора, которые ведут в сад. Балкон и ступеньки древние, образчик старого итальянского искусства, с прекрасной резьбой по камню и, конечно же, заметно разрушены временем. Тут и там на них чуть виден след зелени, придающий мрамору на открытом воздухе особое очарование. Порой даже трудно поверить, что все это находится в укрепленном замке, настолько все дышит свободой и ничем не стесненной утонченной красотой. При первом взгляде на эту пристройку душа грабителя возликует. И он скажет себе: «Вот это жилье по мне, раз я вышел потрудиться; забраться сюда и выбраться отсюда — пустяки». Но, тетя Джанет, старик Роджер был сообразительнее любого грабителя. Место так хорошо защищено, что грабитель будет сбит с толку. Здесь в стену встроены два стальных щита, которые, выдвигаясь, заходят в противоположную стену, так что перекрывают проем большого окна. Один щит — раскладная стальная решетка. Только котенок может протиснуться в ромбовидные ее отверстия, и однако, видны и сад, и горы, и все остальное — так же отчетливо, как вам, женщинам, было бы видно все это сквозь вуаль. Другой щит — из листовой стали, он ходит тоже из стены в стену, но уже по другим желобкам. Он, конечно же, не столь массивен, как тот, что перекрывает, подобно дверце сейфа, маленький проем в замковой стене, но Рук говорил мне, что никакая пуля его не возьмет.
Сообщив тебе это, я также должен сказать, тетя Джанет (а то вдруг тебя встревожит arrèire-penseée[84] всех этих защитных укреплений), что я всегда сплю ночью с одним из описанных стальных щитов на моем окне. Конечно же, когда я бодрствую, то окно не защищено. Пока я пробовал в основном только щит-решетку и думаю, что не буду пользоваться ничем другим, потому что это прекрасная защита. Если до решетки дотронуться извне, то у изголовья моей кровати раздается сигнал тревоги, и нажатием кнопки я выдвигаю в таком случае литой стальной щит перед решеткой. Я так привык, вообще говоря, к окну, что мне неуютно, когда оно полностью закрыто. Я закрываю его, только когда холодно или когда идет дождь. Погода здесь великолепная, пока, во всяком случае, но мне говорили, что скоро начнется сезон дождей.
Думаю, тебе понравится моя берлога, дорогая моя тетушка, хотя, несомненно, ты ужаснешься тому, что у меня не прибрано. Но тут уж ничего не поделаешь. Должен же я быть где-то неаккуратным, и уж пусть лучше в своей комнате!
Мое письмо вновь получилось очень длинным, и я должен прерваться, чтобы продолжить завтра вечером. Поэтому письмо уйдет таким, какое оно есть. Не буду заставлять тебя дожидаться исчерпывающего описания нашего нового дома.
Любящий тебя
Руперт
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
января 29-го, 1907
Дорогая тетушка Джанет,
окно моей комнаты, как я говорил в последнем письме, выходит в сад, а точнее, в один из садов, потому что их здесь акры. Этот сад стар, возможно, так же стар, как сам замок, поскольку находился в окружении укреплений в те времена, когда оружием служил лук. Стена, окружавшая внутреннюю часть сада, давно снесена, но развалины с обеих сторон, там, где она соединялась с внешней линией укреплений, обнаруживают длинные бойницы, откуда стреляли лучники, и приподнятую над землей каменную галерею, где они стояли. Это сооружение отчетливо напоминает каменную кладку галереи дозорных на крыше и громадной древней караульни под ней.
Но чем бы ни был этот сад и как бы ни был он защищен, это прелестнейшее место. Здесь полный подбор участков в разных стилях — греческом, итальянском, французском, германском, датском, английском, испанском, африканском, мавританском: представлено садовое искусство всех народов с давней историей. Я собираюсь разбить для тебя новый сад — японский. Я связался с великим садоводом японцев, Минаро, для того чтобы он спланировал сад и приехал сюда со своими работниками осуществить замысел. Минаро должен доставить деревья, кустарники, цветы, сооружения из камня и все, что может потребоваться; а ты будешь руководить завершением работ, если не их ходом. У нас здесь такой замечательный водный источник и климат, как мне говорят, обычно столь благоприятен, что мы можем развести какие угодно сады. Если же выяснится, что климат не подходит задуманному мною саду, мы поместим его под высокий стеклянный колпак и сделаем климат подходящим.
Сад под моим окном — старый итальянский. Устроен с необыкновенным вкусом и любовью, так что в нем не найдется уголка, который бы не был на редкость прекрасным. Сам Томас Браун[85], при всем его пристрастии к углам и середине квадрата, пришел бы в восторг от такого сада и нашел бы здесь материал для второго «Сада Кира». Сад так велик, что один «эпизод» красоты сменяется другим до бесконечности. Я думаю, всю Италию обшарили в древние времена ради этих исключительно прекрасных садовых украшений из камня, и чья-то мастерская рука затем соединила здесь эти сокровища в единый ансамбль. Даже бордюры по краям дорожек здесь из старого пористого камня, живописно выцветшего на солнце и покрытого разнообразнейшей и причудливой резьбой. Теперь, поскольку сад столь долгое время не знал ухода или дожидался владельцев, в нем радуют глаз зеленые пятна мха. Хотя каменный декор сада сохранился, на камнях лежит выразительный след всеразрушающего времени. Я сберегу сад для тебя таким, какой он есть, я только велел выполоть сорные травы и мелкую поросль, чтобы вся красота сада была зрима.
Но красоту сада составляет не одна лишь его архитектура, не одно лишь богатое многообразие собранной здесь дивной флоры — здесь живет красота, сотворенная Природой с помощью ее слуги, Времени. Ты видишь, тетя Джанет, что великолепие этого сада пробудило во мне, закаленном опасностями старом бродяге, поэтическое воображение высшей пробы! Не только известняк, песчаник и даже мрамор, позеленевший от времени, но высаженные, а затем забытые кустарники приобрели новую своеобразную красоту. В некие отдаленные от нас времена некий мастер-садовод Виссариона постарался воплотить здесь свой замысел, и он был, очевидно, таков: низкорослые растеньица поднимутся чуть выше цветов, и эффект волнистой растительной поверхности будет достигнут безо всяких ухищрений, так что не надо будет ничего прятать в саду, откуда бы на него ни смотреть. Но это лишь мое толкование замысла по тому, каким он предстал мне! Надолго оставленные без ухода кустарники выжили, в отличие от большинства цветов. Природа неизменно проявляет свое деятельное начало, заботясь о выживании наиболее приспособленных. Кустарники росли и росли и наконец затенили цветы и травы, достигнув присущей каждому определенной высоты, так что теперь в саду виднеется несколько стоящих поодаль друг от друга — ведь сад действительно велик — растительных форм, которые, если говорить о пейзаже, наполнили сад монументальной пластикой, не перегруженной деталями. Кто бы ни был тот мастер, который потрудился над этим участком сада и подобрал растения, он, должно быть, приложил все усилия, чтобы достать определенные породы, ведь все высокие кустарники отличаются особой окраской, преимущественно желтой и белой, — болотный кипарис, падуб тусклый, канадский тис, мелколистный самшит, можжевельник виргинский, пестролистный клен, спирея и ряд карликовых кустарников с неведомыми мне названиями. Но я хорошо знаю, что, когда сияет луна — а это, моя дорогая тетя Джанет, страна лунного света! — все они кажутся мертвенно-бледными. Зрелище совершенно фантастическое, и я уверен, что ты будешь зачарована им. Меня, как тебе известно, сверхъестественное не пугает. Наверное, поскольку я сталкивался с таким множеством всевозможных страхов или, точнее, со множеством вещей, внушающих людям ужас, я стал относиться с презрением ко всему этому, а может — с терпимостью. И ты тоже будешь замечательно проводить время здесь, я знаю. Тебе надо будет собрать все бытующие в новом для нас краю причудливые истории и написать документальную книгу для Общества психических исследований. Ты же порадуешься, увидев свое имя на титульном листе, так ведь, тетя Джанет?
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
января 30-го, 1907
Моя дорогая тетушка Джанет,
я прервал вчерашнее письмо, и знаешь почему? Потому что мне хотелось написать больше! Как ни парадоксально это звучит, но я говорю правду. Дело в том, что, рассказывая тебе об этом дивном месте, я сам обнаруживал новые красоты. В общем, все здесь прекрасно. Что в телескоп смотри, что в микроскоп — одинаково. Куда бы ни обратил я свой взгляд, здесь все зачаровывает. Вчера я бродил по верхним уровням замка и нашел прелестные укромные уголки, которые мне сразу же полюбились так, будто я вдруг вспомнил, что привык к ним с детства. Я впервые узнал, что такое жадность, — когда выбирал себе комнаты в разных частях замка, и это я, у которого всегда была только одна комната, да и та оставалась моей лишь на время! Но утро вечера мудренее, и я проснулся с другим чувством, а от него мне не так уж и плохо. Теперь я назову мое состояние иначе, более веским словом — собственник. Если бы я сочинял философский трактат, то должен был бы здесь привести циничное наблюдение:
«Представление об эгоизме порождено бедностью. И если заглянуть в родословную книгу Нравственных, то, скорее всего, они вышли из Нуждающихся».
Теперь у меня три спальни. Одна из двух новых тоже была облюбована когда-то дядей Роджером. Она расположена на самом верху одной из восточных башен, и из нее я могу видеть первые лучи всходящего над горами солнца. Я провел в ней прошлую ночь, и когда проснулся, по привычке, сложившейся в странствиях, на рассвете, то увидел из постели в открытое окно — маленькое оконце, ведь это крепостная башня — весь величавый простор восточного горизонта. Почти рядом поднималась над руинами, куда давным-давно упало семя, величественная береза, и ее полупрозрачные поникшие ветви в кистях серебристой листвы нарушали контур гор, серевших вдали; горы, как ни удивительно, были серыми, а не синими. Небо было покрыто барашками, а облачка ютились на вершинах гор, так что трудно было отличить серый цвет облачного неба от серого цвета гор. Небо было совершенно особенным, потому что барашков набежали целые стада! Горы, конечно же, поразительно красивы. В этом прозрачном воздухе кажется, что до них рукой подать. Только сегодня утром, с первым проблеском рассвета, когда ночные облака еще не пронизало солнце, я осознал их величие. Мне уже знаком этот эффект озарения, пробуждаемый воздушным пространством, — я уже испытывал такое чувство в Колорадо, на севере Индии, на Тибете и на горных плато в Андах.
Когда смотришь на мир с высоты, невольно возрастает самоуважение. Взгляд с высоты просто устраняет различия. Мне памятно это чувство с той поры, когда я летал на воздушном шаре, а еще неохватнее оно бывает, когда летишь на аэроплане. Но даже отсюда, из башни, вид в чем-то иной, чем если смотреть снизу. Ощущаешь место не в деталях, а в его целостности. Я, конечно же, буду иногда спать здесь, наверху, когда ты приедешь, и мы устроим нашу жизнь как полагается. Я буду жить в моей комнате внизу, где смогу наслаждаться близостью сада. Но я тем больше буду ценить его, если время от времени буду утрачивать чувство близости, а потом буду возвращаться и смотреть на сад, забывая о своей значимости.
Надеюсь, ты начала подыскивать слуг. Что до меня, то я прекрасно обошелся бы без них, но я знаю, что ты не приедешь, пока не решишь этот вопрос. Ты же не захочешь, тетя Джанет, надорвать свои силы здесь, а работы в замке столько, что в две руки ее не переделать. А может быть, ты наймешь секретаря, который будет писать за тебя письма и все прочее? Ты, конечно же, не захочешь иметь секретаря-мужчину, но теперь столько женщин знает стенографию и машинопись! Несомненно, тебе удастся найти такую женщину в клане — стремящуюся к самосовершенствованию. Я знаю, ты осчастливишь ее, привезя сюда. Если она не очень молода, тем лучше: научится держать язык за зубами и не влезать в чужие дела, не проявлять чрезмерного любопытства. Это было бы досадно, когда мы только устраиваемся в новой стране и наша цель — преодолеть всякого рода разногласия с народом целой страны, который поначалу нам покажется непонятным, как и мы — ему; каждый же здесь носит ружье, даже не задумываясь, чем курок отличается от пуговиц на его куртке! Ну, пока.
Любящий тебя
Руперт
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
февраля 3-го, 1907
Я вновь в моей комнате. Мне уже кажется, что я возвращаюсь сюда как домой. Последние несколько дней я был у горцев и старался завести знакомство с ними. Трудная задача, но не вижу ничего другого, как только упорно добиваться своего. Настолько первобытного народа я еще не встречал — они держатся своих представлений, зародившихся сотни лет назад! Теперь мне ясно, какими были некогда англичане, — нет, не в эпоху королевы Елизаветы, ведь это определенный уровень цивилизации, но во времена Coeur-de-Lion[86] и даже ранее — во времена абсолютного владения луком и прочим метательным оружием. Каждый мужчина здесь носит ружье и знает, конечно же, как обращаться с ним. Я нисколько не усомнюсь, что здешние горцы предпочли бы ходить вооруженными, чем одетыми, если бы были вынуждены выбирать одно из двух. Они также носят кинжалы, и кинжал стал их национальным видом оружия. Это своего рода тяжелый нож, и они так мастерски владеют им и так силен их удар, что кинжал в руках синегорца столь же опасен, сколь рапира в руках maître d’arme[87] родом из Персии. Они безмерно горды и необщительны, поэтому заставят любого почувствовать себя человеком ничтожным и, конечно же, чужим среди них. Я хорошо понимаю: их возмущает то, что я нахожусь здесь. Это не личная неприязнь, потому что, когда я один на один с кем-то из них, они добродушны, даже готовы отнестись ко мне по-братски, но как только собираются вместе несколько горцев, они превращаются в судей, а я в их глазах становлюсь преступником. Это странно, я впервые сталкиваюсь с подобным. Мне доводилось общаться с разного сорта людьми — от людоедов до махатм, но ей-богу я никогда не встречался с такими, как эти, — столь гордыми, надменными, скрытными, холодными, абсолютно не знающими страха, столь честными и столь гостеприимными. Дядя Роджер поступил весьма здраво, решив обосноваться среди этого народа. Знаешь, тетя Джанет, я не могу отделаться от чувства, что они очень похожи на твоих шотландских горцев, но они горцы даже в большей степени. Я убежден в одном: в конце концов мы крепко подружимся. Но это будет не скоро, и нам надо запастись большим терпением. Однако я совершенно уверен, что, когда они узнают меня лучше, они будут очень доверять мне; я же ничуточки не боюсь ни их, ни того, что они могут совершить. Разумеется, им требуется время, чтобы узнать меня лучше. А вообще все может случиться, если народ такой неукротимый и гордый, что гордость для них превыше пищи. В сущности, одного человека в толпе достаточно, одного неверно истолковавшего твои намерения — и ты пропал. Но все будет в порядке, я уверен. Я приехал сюда, чтобы жить здесь, как хотел того дядя Роджер. И я здесь останусь, пусть даже местом мне будет моя скромная кровать в комнате над садом — семь с чем-то футов в длину и не скажу, чтобы узкая, — или каменная камера таких же размеров в склепе, что в храме Святого Савы на том берегу ручья… Это древнее место погребения обитателей Виссариона и других знатных людей на протяжении уже многих веков…
Я перечитал это письмо, тетя Джанет, и боюсь, что оно тебя встревожит. Но удержись и не рисуй себе страшных картин! Честное слово, я просто пошутил насчет смерти, ведь за столько лет, когда она подстерегала меня на каждом шагу, я свыкся с ней. Не слишком это хороший тон, однако помогает — когда чернокрылая старуха витает вокруг тебя денно и нощно в чужих краях, иногда зримая, иногда нет. Впрочем, ты всегда можешь слышать шелест ее крыльев, особенно во тьме, когда они невидимы. Тебе все об этом известно, тетя Джанет, тебе, которая происходит из рода воинов, которая обладает особым даром видеть скрытое за черной завесой.
Честное слово, я ничуточки не боюсь этих горцев и не сомневаюсь в них. Я уже полюбил в них их замечательные качества и готов полюбить их самих. Я также думаю, что они полюбят меня (а кстати, несомненно, и тебя). Я почему-то думаю, что в их отношении ко мне нет неприязни, но есть какая-то настороженность, они смотрят на меня, отталкиваясь от чего-то в прошлом, от чего-то, что внушает надежду, чем можно гордиться, что вызывает немалое уважение. Пока у них не было возможности оценить меня подобным образом, наблюдая меня и мои дела. Конечно же, такое отношение кто-то объяснил бы тем, что, хотя они внушительные, рослые, крепкие мужи, я все же на голову выше и в плечах шире самого крупного из них — я имею в виду тех, кого видел. Я замечал, как они смотрели на меня снизу вверх, будто измеряя меня, даже когда держались поодаль, а точнее, не подпускали меня к себе ближе чем на расстояние вытянутой руки. Надеюсь, когда-нибудь я пойму, что за всем этим кроется. А пока ничего другого не остается, как только идти своей дорогой — дорогой дяди Роджера в действительности — и ждать, быть терпеливым и справедливым. Я давно оценил эту тактику, живя среди чужих народов. Спокойной ночи.
Любящий тебя
Руперт
Руперт Сент-Леджер, замок Виссарион, — Джанет Макелпи, Крум
февраля 24-го, 1907
Моя дорогая тетушка Джанет,
я неописуемо рад тому, что ты скоро выезжаешь. Это уединение, боюсь, начинает действовать мне на нервы. Вчера вечером на какой-то миг я подумал, что смогу овладеть собой, но слишком быстро утратил равновесие. Я находился в моей комнате в восточной башне, в комнате на corbeille[88], и наблюдал, как тут и там под деревьями, будто стараясь остаться незамеченными, молча и поспешно двигались люди. Не сразу, но я обнаружил место их сбора — в ложбине посреди леса, как раз за «естественным» садом, названным так на карте, или плане замка. Я приложил все усилия и добрался до этого места, а там вдруг оказался прямо среди них. Собралось, может быть, двести-триста человек, и таких статных мужчин я в жизни не видел. Редкое приключение, однако же я бы не хотел пережить такое еще раз, потому что, как я писал тебе, в этой стране каждый мужчина носит ружье и знает, как обращаться с ним. Кажется, я не встречал здесь ни одного холостяка (да и женатого мужчину), который бы не ходил с ружьем. Интересно, а спать они ложатся тоже с ружьями? В тот же миг, когда я оказался среди них, все имевшиеся в том месте ружья были нацелены на меня. Не волнуйся, тетя Джанет, они в меня не стреляли. Если бы так, я бы не писал тебе сейчас эти строки. Я занимал бы тот самый клочок поместья или ту самую каменную камеру и был бы начинен свинцом от макушки до пят. В обычных обстоятельствах, как я понял, они бы спустили курки мгновенно — таков здесь этикет. Но в этот раз все они, пусть каждый отдельно, установили новое правило. Никто не произнес ни слова и, насколько я мог видеть, не шелохнулся. Поделюсь своим опытом. Я уже не единожды бывал в подобной ситуации, поэтому и с ними постарался вести себя самым естественным образом. Я осознал — эта мысль молнией блеснула, учти, — что если обнаружу страх, или внушу им страх, или даже признаю опасность, всего лишь подняв руки, то вызову на себя огонь. Несколько секунд они оставались недвижимы, будто обратились в камень. Затем на всех лицах, словно по полю ветер пробежал, промелькнуло странное выражение: с таким удивлением люди глядят, просыпаясь в незнакомом месте. В следующий миг каждый взял ружье под мышку и приготовился к любому развитию событий. Все было проделано ими одновременно, четко и быстро, так что я невольно вспомнил про салют у Сент-Джеймсского дворца.[89]
К счастью, при мне не было никакого оружия, поэтому не возникло и повода для осложнений. Я сам, кстати, скор на руку, если речь идет о стрельбе. Но в этом смысле все обошлось, и даже произошло нечто прямо обратное: синегорцы отнеслись ко мне совсем не так, как при первой нашей встрече. Они стали, на удивление, любезными, едва ли не почтительными со мной. Однако все равно подчеркнуто держали дистанцию, и пока я оставался там, я ни на чуточку не сблизился с ними. Они вроде бы испугались меня, или я внушил им благоговение. Не сомневаюсь, что это скоро у них пройдет, и когда мы лучше узнаем друг друга, мы крепко подружимся. Эти парни стоят того, чтобы я немного подождал. (Я понимаю, что это плохо звучит. Прежде ты бы отшлепала меня за такие слова!) Твое путешествие организовано, и я надеюсь, что в пути тебе не на что будет пожаловаться. Рук встретит тебя на Ливерпуль-стрит и обо всем позаботится.
Больше я не буду писать, но когда мы встретимся в Фиуме, я продолжу свой рассказ. Пока, до встречи. Счастливого тебе пути, мечтаю поскорее увидеться с тобой.
Руперт
Письмо Джанет Макелпи, замок Виссарион, сэру Колину Макелпи, Юнайтед сервис клаб[90], Лондон
февраля 28-го, 1907
Дорогой дядя,
я проделала путь через Европу со всеми удобствами. Какое-то время назад Руперт писал мне, что, когда я попаду в Виссарион, то стану императрицей, и он, конечно же, позаботился, чтобы ко мне и в дороге относились как к монаршей особе. Рук — похоже, очень симпатичный пожилой человек — ехал в соседнем с моим купе. В Харидже он все прекрасно устроил, и дальше, до самого Фиуме, путь был гладким. У меня одной был целый вагон, в который я пересела в Антверпене, — целый вагон со столовой, гостиной, спальней и даже ванной комнатой. С нами ехал повар, распоряжавшийся кухней, — настоящий шеф-повар, похожий на переодетого французского дворянина. Были также официант и горничная. Моя личная горничная Мэгги вначале просто благоговела перед ними. И только когда мы доехали до Кёльна, отважилась давать им распоряжения. Всякий раз, когда мы делали остановку в пути, я видела Рука на платформе беседующим со служащими железнодорожной станции; он охранял дверь моего вагона, будто караульный.
Когда поезд замедлял ход у перрона в Фиуме, я увидела Руперта. Он выглядел величественно — возвышался над всеми как гигант. Он в добром здоровье и, похоже, очень рад моему приезду. Он сразу же отвез меня на автомобиле к причалу, где нас дожидался катер, доставивший нас затем на борт прекрасной большой моторной яхты. Яхта была готова к отплытию, и у сходней нас встретил — не пойму, как он туда добрался, — Рук.
В моем распоряжении вновь было несколько комнат. Мы с Рупертом вместе обедали, и я думаю, это был лучший обед за всю мою жизнь. Какой же Руперт заботливый, ведь он устроил этот обед специально для меня! Сам он съел всего лишь бифштекс и выпил стакан воды. Я рано легла, потому что, несмотря на роскошь, с которой было обставлено путешествие, я очень устала.
Я проснулась в предрассветных сумерках и вышла на палубу. Мы приближались к берегу. Руперт вместе с капитаном стоял на мостике, а Рук выполнял обязанности лоцмана. Заметив меня, Руперт сбежал ко мне по лесенке и повел меня на мостик. Он оставил меня там, вновь побежал вниз и принес мне великолепное меховое манто, которое я прежде не видела. Надел его на меня и поцеловал меня. Это самый ласковый мальчик на свете, а к тому же самый лучший, самый отважный! Он предложил мне взять его под руку и указал на замок Виссарион, к которому мы подплывали. Такого дивного места я в жизни не видела. Не буду описывать его сейчас, лучше тебе увидеть его своими глазами и насладиться зрелищем, как насладилась я.
Замок огромен. Отправляйся в путь, как только здесь все будет готово, и как только ты уладишь вопрос со слугами, которых я наняла; боюсь, нам потребуется еще столько же. Это место уже столетия не видело ни метлы, ни швабры, и сомневаюсь, что в замке была хоть одна большая уборка с тех пор, как его выстроили. И знаешь, дядя, хорошо бы, чтобы ты удвоил ту маленькую армию для Руперта. Мальчик говорил мне, что сам собирается написать тебе об этом. Я думаю, над горничными, когда они сюда приедут, надо поставить старого Лаклана и его жену Мэри, что из семьи Санди. С отрядом служанок, вроде наших тамошних девушек, справиться будет потруднее, чем со стадом овец. Поэтому будет разумно иметь над ними власть, тем более что они не знают ни единого иностранного слова. Рук — ты видел его на станции, на Ливерпуль-стрит, — сможет, если будет свободен, съездить за ними за всеми и доставить сюда. Он предложил сделать это, если я пожелаю. Кстати, я думаю, когда настанет пора отъезда, хорошо бы, чтобы не только девушки, но и Лаклан, и Мэри из семьи Санди тоже называли его мистер Рук. Он очень важное лицо здесь. Фактически своего рода хозяин замка; и хотя крайне сдержан, человек редкостных качеств. Конечно же, правильно будет уважать власть. А когда твои члены клана соберутся здесь, он будет у них начальствовать. Боже мой! Какое же длинное письмо получилось; я должна поставить здесь точку и взяться за работу. Я напишу еще.
С любовью
Джанет
Та же — тому же
марта 3-го, 1907
Дорогой дядя,
здесь все идет хорошо, и новостей нет; я пишу только потому, что ты просто прелесть, и я хочу поблагодарить тебя за все хлопоты, которые ты предпринял ради меня и ради Руперта. Я думаю, надо немного подождать с доставкой сюда слуг. Рук в отлучке, он уехал по какому-то делу Руперта и вернется не совсем скоро — Руперт думает, месяца через два. А больше нет никого, кого бы Руперт мог послать за людьми домой; мне же совсем не по нраву мысль отправить сюда всех этих девушек без сопровождения. Даже Лаклан и Мэри из семьи Санди не знают языков и чужих обычаев. Но как только Рук вернется, мы сможем забрать их всех. Рискну сказать, что тебе нужно будет подготовить к тому времени твой клан, и я думаю, что бедным девушкам, которые, наверное, почувствуют себя немного неуютно в этой новой стране, где жизнь так отличается от нашей, девушкам станет полегче, если они будут знать, что рядом с ними их соотечественники мужчины. Было бы хорошо, наверное, если бы обрученные — я знаю, среди них есть такие — поженились перед отъездом сюда. Это будет полезно во многих отношениях и поможет сэкономить на жилье; кроме того, эти синегорцы — мужчины очень привлекательные. Спокойной ночи.
Джанет
Сэр Колин Макелпи, Крум, — Джанет Макелпи, замок Виссарион
марта 9-го, 1907
Моя дорогая Джанет,
я вовремя получил оба твоих письма и рад, что тебе так нравится твой новый дом. Это, должно быть, действительно чудесное, особенное место, и я сам с нетерпением жду возможности увидеть его. Я приехал в Крум три дня назад и, как обычно, с удовольствием вдыхаю целительный воздух родного края. Время идет, моя дорогая, и я уже не чувствую себя таким молодым, как раньше. Передай Руперту, что мужчины собраны и ждут не дождутся часа, когда отправятся в путь. И это, конечно же, славные мужи. Сомневаюсь, что видел когда-нибудь лучших. Я натренировал и вымуштровал их как воинов, а к тому же позаботился, чтобы они обучились разным ремеслам по своему выбору. Поэтому к нему попадут мастера на все руки: они не просто знают любое ремесло, но среди них найдется и такой, что исполнит все на свете — только прикажи. Есть кузнецы, плотники, ветеринары, седельники, садовники, паяльщики, ножовщики, а поскольку все они по рождению фермеры и по роду занятий охотники, рыболовы, то это будет отборная челядь. Почти все они — первоклассные стрелки, и я позаботился, чтобы они научились обращаться с револьвером. Их обучают фехтованию, владению палашом, а также джиу-джитсу; я создал из них воинское формирование, с сержантами и капралами. Сегодня утром я устроил им смотр, и уверяю тебя, моя дорогая, они дадут несколько очков вперед дворцовой страже, что касается строевой подготовки. Говорю тебе, я горжусь моим кланом!
Думаю, ты мудро рассуждаешь, считая, что с приездом служанок следует повременить, а еще мудрее твой совет переженить отобранных мною мужчин и выбранных тобою женщин. Рискну предположить, что еще больше будет свадеб, когда люди обоснуются в чужой стране. Меня это порадует, потому что, раз Руперт собирается поселиться там, хорошо, если при нем будет небольшая колония соотечественников. Им тоже не придется жаловаться, ведь я знаю, что он будет заботиться о них — как и ты, моя дорогая. Горы здесь пустынны, жизнь сурова, и с каждым годом потребность в пашенной земле растет; рано или поздно наш народ узнает нужду. И может статься, что маленькое поселение клана Макелпи за пределами Британской империи когда-нибудь окажет услугу нации и королю. Впрочем, это фантазия! Здесь я уже являю собой осуществление пророчеств Исайи: «…старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения».[91]
Кстати, моя дорогая, о снах. Посылаю тебе несколько ящиков с книгами, что хранились в твоих комнатах. Почти все это книги по странным предметам, нам понятным, — ясновидение, призраки, сны (вот почему я заговорил о снах), суеверия, вампиры, вервольфы и прочие подобные сверхъестественные сущности и вещи. Я пролистал некоторые из этих книг и увидел твои пометки, подчеркивания, комментарии, поэтому решил, что тебе будет не хватать этой литературы на новом месте. Уверен, тебе будет там уютнее, если рядом окажутся эти твои старые друзья. Я переписал названия книг и послал перечень в Лондон, так что когда ты посетишь меня, ты вновь почувствуешь себя дома во всех смыслах слова. Если ты вернешься ко мне навсегда, я с еще большей радостью, чем прежде, окажу тебе гостеприимство. Но убежден, что Руперт, который, я знаю, очень любит тебя, постарается сделать твою жизнь настолько счастливой, что ты не пожелаешь покинуть его. Поэтому мне придется часто приезжать, чтобы повидать вас обоих, пусть даже я буду вынужден надолго оставлять Крум. Странно, не так ли? Теперь, когда благодаря Роджеру Мелтону, столь любезно вспомнившему обо мне, я могу отправляться, куда пожелается, и делать, что пожелается, мне все больше хочется оставаться дома, греться у камина. Думаю, никто, кроме тебя и Руперта, не смог бы заставить меня расстаться с родным домом. Я много тружусь в моем маленьком полку, как я его называю. Мои воины прекрасны, и я уверен, мы сможем ими гордиться. Форменная одежда сшита, и сшита хорошо. Каждый из них — на вид командир. Говорю тебе, Джанет, когда мы поставим строем стражу Виссариона, мы будем гордиться ими. Осмелюсь сказать, двух месяцев хватит, чтобы добиться результатов, какие требуются от замковой стражи. Я сам привезу моих воинов. Руперт пишет мне, что, по его мнению, будет удобнее, если мы отправимся на отдельном корабле. Поэтому, когда через несколько недель я поеду в Лондон, то постараюсь нанять подходящее судно. Это, конечно же, намного облегчит дело доставки людей и избавит их самих от лишних волнений. Может быть, стоит нанять судно побольше, чтобы взять и всех твоих девушек? Они вроде бы не чужие друг другу. Да, солдат есть солдат, а девушки — это девушки. Но все они сородичи, члены одного клана; кроме того, я, их вождь, буду вместе с ними. Дай мне знать о твоем мнении и твоих пожеланиях на этот счет. Мистер Трент, которого я видел перед отъездом из Лондона, просил передать тебе его «почтительнейший привет» — это его слова, и я их здесь привожу. Трент — хороший человек, мне он нравится. Он обещал до конца месяца приехать ко мне в Крум погостить, и я с нетерпением жду этой радостной для нас обоих встречи.
До свидания, дорогая, и да хранит Господь тебя и нашего дорогого мальчика.
Любящий тебя дядя,
Колин Александр Макелпи