— А каков наш случай? — ворожец сощурился, остро выглянул исподлобья.
— Ну… как правило от плохих вестей просто пьют. И не до закуски бывает людям.
— А у тебя плохие вести?
Вместо ответа Прям всучил старому свиток. Ворожец быстро прочитал послание, а когда поднял глаза, воевода потайной дружины выдержал взгляд старика не без труда. Бывает у Стюженя такой, нечасто, но бывает. В такие дни кажется, что взгляд верховного обретает силу, ровно ветер и тяжесть, будто камень. Хоть закрой глаза, хоть отвернись, всё едино так и тянет отойти, отступить, словно что-то в грудь толкает.
— Будем ждать до утра?
Старик несколько мгновений молчал, затем решительно кивнул.
— Дело серьёзнее некуда, но одна ночь не решит ничего. Пусть выспится. И без того намаялся за день. Доставай бражку, будем делать так, как велит обычай. То есть без закуски.
Прям понимающе кивнул, направился к настенной полке, завешенной узорчатым полотном, и в спину ему прилетело:
— Но недолго и немного. С утра голова нужна светлая.
— Это что?
Отвада, морщась, взял в руки крошечный свиток, непонимающе вытаращился.
— Читай.
Князь прошёлся глазами по нескольким строчкам. Поднял встревоженный взгляд.
— Ты понимаешь, что это значит? — ворожец пальцем показал на послание.
Отвада, бледный, как смерть, переводил испуганный взгляд со Стюженя на Пряма и обратно.
— Мне это очень не нравится.
— А теперь давай пораскинем мозгами, — верховный махом руки показал на лавку. — Затевается нечто настолько серьёзное, что недавняя войнушка с оттнирами может показаться сшибкой отроков деревянными мечами.
— Мозгами пораскинем… У меня и без того голова раскалывается! — князь припал к чарке с водой, — Давеча посланник былинеев хвастал, дескать, выпьет больше меня.
— И где он?
— Если не унесли, под столом ещё валяется. Тоже мне, питейщик!
— Князь, как ты думаешь, что для боянов и княжества вообще значит Безрод? — Прям переглянулся со стариком, и тот согласно кивнул, продолжай. — Насколько он важен для всех нас? Что в нём такого особенного?
— Сивый мне как сын, он та вершина, к которой тянутся люди. Ты же бываешь на улице, знаешь, на кого хотят быть похожи мальчишки. Объяснять ведь не надо? Нет-нет, да и услышишь в толпе, мол, Безрод так не поступил бы.
— Да, всё это так, — слегка поморщившись, кивнул Прям, — а что он есть кроме того, что просто образец высокого духа и правильности?
Отвада понимающе кивнул.
— Знаю, к чему клонишь. Он сын своего отца, а батюшка его ох как не прост!
— И что из этого следует?
— Что он тоже не прост. Вой не из последних.
— Это ещё мягко сказано. Так вот, князь, представь себе, что кто-то глядит издалека на страну боянов оценивающим взглядом и предлагает княжеской дружине кучу золота и прочих благ, только за то, чтобы снялась с места и тихонько ушла. Как думаешь, для чего?
Отвада усмехнулся.
— Ясно для чего — ослабить город и напасть. Для чего ещё разделять?
— А теперь представь, что то же золото вместе с землями, стадами скота, ладьями, прочим добром предлагают не дружине, а всего лишь одному человеку… Безроду. Только бы оставил службу и удалился. Что подумаешь?
Отвада тяжело вздохнул, зыркнул исподлобья.
— Ты из меня конченного пропойцу не делай. Всё я давно уразумел. Просто в голове не укладывается, к тому же она и так раскалывается. Кто-то действительно считает, что это очень важно — разбить нашу связку?
— Да, — Стюжень мрачно кивнул. — А ещё это значит, что назревает нечто серьёзное. Для пустяшных дел слишком дорого.
— Давай подробности, — князь очередной раз осушил чарку с водой, облегченно крякнул, помотал головой, присел. — От начала.
— Кто-то через купцов попытался купить Сивого, чтобы снялся с места и уехал в свои новые владения на каком-то острове подальше отсюда.
— Наши замешаны, — князь тяжело улыбнулся. — Ну как же без своих?
— Безрод отказался. И значит это лишь то, что вовсе не осчастливить Сивого хотел этот кто-то. Плевать ему на Безрода. А вот оставить в одиночестве того, кого Сивый может в спину подпереть, если что — это да. И самым большим препятствием в своих планах этот кто-то считает не твою дружину, а одного единственного человека. Кто-то истово жаждет оторвать его от тебя, чтобы остался ты один, ровно в чистом поле.
— И дружина меня не спасёт… — задумчиво пробормотал Отвада, переводя взгляд с Пряма на Стюженя.
— Не знаю, — старик честно пожал плечами, — может и спасёт, но твою дружину таинственный некто боится меньше, чем одного человека.
— Ох, подруга, да что это творится кругом?
Ну, все! Началось. Верна незаметно вздохнула. Собрались в бане, затопили, разделись. Пошел пар. Сейчас жаловаться начнут.
— Ты про что?
— Как про что? — старшая Воронцовна, жена старшего Неслуха брови луками изогнула, каштановыми дугами подперла волосы. — Бытие наше островное горемычное! Сидим тут безвылазно, носика наружу не кажем! У баб на Большой земле горестей куда как меньше! То в одну сторону муж на седмицу в поход уйдёт, то в другую. Всяко полегче, хоть дух переведёшь! А у нас? Ни дня роздыху, семь дней в седмицу на одном месте!Каждый день на глазах, а когда я своему всякий вечер глаза мозолю, знаешь, что он делает?
«Так, сейчас главное не заржать. Спокойно, Верна, спокойно, сцепи зубы, брови ниже. Ага, вот так. Молодца!»
— Ворон считает?
— Ага, считает! Да все одну и ту же! — торжествующе брякнула Воронцовна. — Я про это, вот видала?
«Только не ржать! Не ржать, я сказала!»
— Ой, что это? — Верна всплеснула руками, — Никак язвы на коленях?
— Если бы только на коленях! Видала вот? А это?
Жена Неслуха задрала руки, показывая локти, потом повернулась сочным задом, изогнула шею, скосила глаза.
— Видала? Хребет стерт!
Верна раскрыла рот, округлила глаза, в ужасе закрыла лицо руками.
— Никак упала? Что ж ты так? Не бережешься! У тебя же дети!
Остальные переглянулись. На самом деле не понимает, или как всегда придуривается? Только почему так выходит, что придуривается одна, а в дурах частенько другие ходят? Вот честное слово, эту не поймешь. Вроде баба, а иногда чистый вой.
— Да Неслух это, — неуверенно вставила Морошка, жена Ледка.
— Неужели бьет? Ну, я Сивому скажу, тот ему задаст!
По-одной жёны начали улыбаться, нет, скорее дурочку валяет. Жена Щёлка Золотайка рукой отмахнула: «Я больше не могу, выхожу из игры, сейчас захохочу». И загоготала.
— А знаешь что? — Верна хитро покосилась на Золотайку, — говорят, с годами мужья и жены делаются похожи.
— И что?
— Да ничего. Просто ржёшь как твой Щёлк. Гы-гы-гы, да гы-гы-гы. Кто у кого перенял?
Пока остальные грохотали, Верна и Золотайка переглянулись. «Ну чего ты? Не могла потерпеть?» «Хоть режь, не могла!»
Воронцовна засмеялась последней. Не хотела, но не удержалась. Вот дуры, бабы. Им о серьезных вещах толкуют, а этим лишь бы похихикать.
— Так, говоришь, Неслух тебя день-деньской по дому валяет?
— Я уже просто не могу! — Воронцовна руками затрясла. — Давай и давай! Давай и давай!
— Силё-о-о-он! — уважительно протянула Верна.
— У тебя вон тоже, я гляжу, — Морошка, хихикая, головой показала. Дошло. — Язвы на коленях!
Верна в ужасе округлила глаза.
— А на спине есть? Глянь.
— Есть! — Воронцовна торжествующе хлопнула в ладоши. — У тебя тоже самое! Теперь поняла?
Морошка прикусила губу. Хорошо быть стройной и рассудительной, как Золотайка. И как будто всё там на месте, Щёлк не дурак, худую за себя не возьмет. Хорошо быть мягкой, как Воронцовна. Дурёха, не была бы такой мягкой, болячки были бы в два раза больше. Хорошо иметь ноги, как у Любени, ровные, как тетива, сильные, как у кобылы. Уж чем её Рядяша обаял, одним богам известно. Зд о рово иметь грудь, как у Рыбки, высокая, полная, тяжелая. Иной раз самой непонятно, как это — и полная и тяжелая, а стоит — а вот как-то так выходит. И уж вовсе обзавидоваться той, у кого всё это есть вместе взятое. Морошка окатила Верну полным отчаяния взглядом, потом искоса оглядела себя. Ну… может быть… время ведь идет, что-то наверняка придет. Или грудь, или попка.
— Ох, бабы, чую, на тот год ребятни прибавится, — в никуда с улыбкой бросила Золотайка, и Морошка просияла. Ага, поскорее бы.
— Спасибо Безроду! — Воронцовна соскочила с полк а и скоморошно поклонилась в пояс.
— Я слышала, мой хочет поход на полгода затеять, — Верна отвернулась, мол, кваску себе налью. Не отвернешься, заметят улыбку, как пить дать, заметят. — А может на год, уж как получится.
— Это ещё зачем? — Воронцовна мигом нахмурилась, и все ее скоморошество слетело, ровно ветром сдуло. — На полгода?
— А может на год, — Верна равнодушно пожала плечами. — Да и пусть катятся. Ещё немного, до костей сотрёт! А у меня двое!
— Да, мой мне тоже надоел! По пять раз на дню седлает, ровно кобылу скаковую! — поддакнула Золотайка. — Вконец заездил! А хребет беречь надо, на нем, болтают, голова держится.
Морошка, Любеня, Рыбка переглянулись. Друг другу глазами показали: «Нет, не будет похода, это она так, для науки».
— Так-то конечно, надоел, — кивнула Воронцовна, — только полгода — это слишком. Да и что там искать, в заморских краях?
— Мы, когда там были, про клад слышали. Его саддхут зарыл…
— Кто?
— Ну, светлый князь по-нашему.
— А-а-а-а…
— Мой и говорит, хорошо бы вернуться и вырыть.
— Клад, оно, конечно, здорово, — Воронцовна прикусила губу. — Только на кого застава останется? Мы ведь тут не просто так! Мы — ворота в Сторожище! Твой хоть понимает, сколько всего от нас зависит? Город спокойно спит, пока мы тут! И вот так, сняться, целый город на произвол оставить?
— Слушай, а ведь ты права! — Верна нахмурилась, загрызла ноготь. — Столько людей на нас надеются! Бабы, старики, дети…