Заморский выгнал всех из ямы, полез сам. Осторожно, будто занимался этим всю жизнь, рукавицей обмёл песок, глину и землю с тканины — когда под рукавицей ворожца проступили очертания тела, Отвада зло выплюнул очередную травинку — развернул чёрную, полусгнившую в земле холстину, оглядел всех глазами-копалками поверх замотки на пол-лица.
— Платки, — только и бросил Ворон. — Здесь труп.
Ага, понесло. Понесло смрадом мертвечины. Рукоделы заступами развернули тканину, и при том отворачивались на мгновение-другое, морщась и кривясь.
— Кто захочет блевать — в сторону, — предупредил Отвада, не отрывая глаз от захороненного.
В головах лежит шлем. Оттнирский. Левая сторона от кромки до середины просто вбита внутрь настолько мощно, что железо порвалось и острыми краями прошило и намертво сцепилось с костями черепа, изуродованного так, будто в том последнем бою, оттниру в голову прилетел валун величиной с хорошую сырную голову. Огромная вмятина оставила более-менее целой лишь небольшую часть черепа справа, остальное — левая сторона вместе с челюстной костью, обеими глазницами, лицевыми костями — обломками провалилось внутрь.
— Это не меч, — убеждённо бросил Косоворот, показывая на пролом в голове мертвеца. — И не секира.
— И даже не обух топора, — рядом с боярином встал его дружинный.
— Что-то круглое.
— Камень?
Косоворот пожал плечами.
— Если бились на земле, может и камень. Если в море… какие уж тут камни!
Труп развернули полностью. Доспех цел, насколько может быть цел доспех воя, погибшего от раны в голову. Следы былых стычек есть и даже хорошо видны, но смерть прилетела оттниру не в туловище.
— Кто такой? — прищурился Косоворот. — Рюг, вроде бы?
— Груддис, — процедил Отвада. — Красный круг на доспехе видишь?
— Твою же да с подкрутом, — буркнул Гремляш. — Одно к одному! Моровой знак ведь тоже красный круг.
— Вроде бы недавно груддисы на море озоровали?
— Да, недавно, — неохотно подтвердил князь.
— И, как будто вырезали всех?
— Вырезали.
Когда же усмарь заступом отбросил последнюю складку, кто-то из рукоделов изумлённо присвистнул: на кисти оттнира не доставало пальца… хотя как не доставало — большого нет, но и без того насчитали пять. Поначалу смотришь, и глаза «плывут».
— Он шестипалый!
Все повернулись к Отваде.
— Говорили же, что воевода этих… груддисов был шестипалый…
— А зарубил их Безрод…
— Ага, помню, болтали такое весной…
— Как он оказался тут?
— А почему доспех обуглен?
— Глянь, да он и сам зелёный!
— И слизь какая-то с пеной!
— А это что такое?
Из-под останков левой руки оттнира рыжий бондарь заступом извлёк боевую рукавицу. Толстая, дублёная воловья кожа с защитными нашивками отказалась гнить, как хрупкая человеческая плоть — ну потемнела от времени и сырости, ну обзавелась парой дыр — но выжженный боянский медведь с разверстой пастью глядел на Отваду по-прежнему плотоядно.
— Ну-ка, ну-ка, — Косоворот палкой подцепил рукавицу, осторожно поднёс к глазам. — Не абы чья — воеводская. Гля, стрела!
Отвада молча таращился на рукавицу и была бы его воля — свернул бы собственному медведю шею к Злобогу, чтобы так нагло башкой по сторонам не крутил. Только как свернёшь, он ведь просто клеймо. Рисунок.
— Защита на рукавице погнута, — тихо прошептал кто-то из дружинных Косоворота. — На пальцах.
Другой крякнул: «Ну-ка замри!», соорудил кулак, повернулся к товарищу и медленно понес колотушку к его голове, поднёс вплотную и замер, попеременно кося то на проломленный череп оттнира, то на рукавицу. Хмыкнул, немного поправил руку.
— Точно! — воскликнул гончар. — Гля, вторая бронька мало не расплющена.
Слегка выпуклая защита на пальцах рукавицы таковой и оставалась, за исключением накладки посередине
— Ноготная бронька прячется в кулаке, подкостная — с другой стороны, но если бьешь со стороны запястья — точно в цвет!
— Знаю я одного такого, — буркнул Косоворот, глядя в упор на Отваду. — Только вся его моща от Злобога идёт, голову даю на отрез!
— Без башки жил, без неё и помрёшь, дурак.
— Другой умелец на примете есть? Ну-ка, ну-ка, послушаем! — боярин повернулся к Отваде боком и дурашливо оттопырил ухо.
— Сейчас в ухо аккурат и схлопочешь!
— Разуй глаза, князь! — заревел Косоворот неожиданно, рукоделы аж вздрогнули от неожиданности, лишь Отвада с дружинными и бровью не повели. — Гляди хорошенько! Может и был когда-то Безрод хорош и добр, может и стоял когда-то за усмарей, гончаров, бондарей, да вышел весь! Переродился! Зло его забрало!
— Не мели чушь!
— Нет, уж князь! Дозволь выскажусь! Баяли мне, дескать, Сивый весной груддисов в одиночку раскатал, да не поверил я. Виданое ли дело, говорил, одному человеку целую дружину выкосить, ровно косой! Это же бычья сила нужна! А так и есть, брехали мне, мол, груддисы после той рубки ещё нескоро в себя пришли. А знаешь почему так вышло? Уже тогда Сивый переродился, кипел злобой, чисто котёл на костре, вот злоба и выплеснула! А шестипалого он не мечом приголубил — рукой! Рукой! Вон, гляди, — побагровевший правдолюб тыкал рукой в захоронение. — Как его Зло пожирает, переваривает, аж зелёная пена пошла! Где остальных прикопал — вот что узнать бы. Не полезла бы зараза и с той стороны! Только этого нам не хватало!
— Всё? — Отвада смотрел на буяна спокойно, моргал не чаще положенного.
— И больше чем уверен, — Косоворот тряс пальцем, — Это, в яме, и есть мор!
Рукоделов будто ветром сдуло — едва не прыжком отсигнули подальше от раскопа.
— Тот шестой палец подручный Сивого и утащил в Выемку! Оттуда мор и покатился по землям!
— А подручного в своём облике Безрод как таракана сотворил: замешал грязь, да плюнул туда, да?
— Может и так, — Косоворот с невинным видом пожал плечами. — Этот может всё!
Гремляш усмехнулся. Рукоделы вольно или невольно отступили за Косоворота и Лукомора с их дружинными, поглядывали на Отваду с плохо скрываемым осуждением.
— Долго думал?
— Тут и думать нечего. Всё ясно, как белый день!
— Труп сжечь, — холодно бросил за спину князь.
— Не так быстро, — Косоворот встал между князем и раскопом и погрозил пальцем. — Хочешь уничтожить свидетельство тёмных делишек своего любимчика? Своего так называемого сына?
— Свидетельство? — усмехнулся Отвада. — Для тупоголовых пьянчуг, променявших рассудок на брагу и баб, объясняю: свидетельства обычно предъявляют. В город это потащишь, придурок? Или сюда всех до единого на поводке пригонишь? Не дошёл мор до Сторожища, так нашлась добрая душа!
Здоровяк какое-то время молча соображал, потом согласно кивнул.
— Да, пожалуй, никого тащить не нужно, — правдолюб мгновенно остыл, выкрутил руку назад и показал на городских. — Все, кто нужен, уже здесь.
— А теперь эти самые важные люди Сторожища во главе со своим князем засучат рукава и сожгут к Злобогу этот рассадник! Я достаточно ясно говорю?
Куда уж яснее! Каждое слово Отвада налил железной тяжестью, просто-таки отчеканил! И глядит, будто солнечный лучик царапает глаза с начищенного острия копья. Копье близко, вот оно, острие жуткое, холодное, несмотря на солнце.
— Вместе с рукавицей?
— Хочешь поносить?
Лукомор отчаянно замотал большой головой.
— За работу. Вы копайте вокруг, груддис должен остаться на земляном островке, остальные рубят лес на дрова. А ты, гостенёк заморский, отойдём на два слова. Даже не знаю, как тебя благодарить, может сам подскажешь, золото или серебро?
Бросив беспечный взгляд на Косоворота, Лесной Ворон двинулся следом за Отвадой, и едва обоих скрыл здоровенный и неохватный дуб, князь прижал повелителя бубенцов к стволу, ручищей сгрёб звонкие одёжки на груди, и за единое мгновение Лесной Ворон понял простую вещь: оказывается, человеческий кулак спереди и дерево сзади тверды одинаково!
— Я не знаю, кто ты такой, да ты, наверняка и не скажешь; как сюда попал, я тоже, скорее всего, не узнаю, но послушай, что про меня говорят в Сторожище. Болтают, будто Отвада необычайно везуч на встречи с людьми, которых ищет. Не дайте боги сведаю за тобой что-то худое, достану из-под земли! И даже не достану: буду спокойно стоять, сам на меня вылетишь из-за угла, да с ног собьёшь. Ничего не хочешь мне сказать?
Лесной Ворон открыл глаза, и Отвада едва не уржался. И впрямь будто из норок зверьки таращатся… ага, точно… вот так же в мир из своей темноты лупают перепуганные лисята, когда заглядываешь в лисье логово. Под платом не видать, но как пить дать рот у заморца от испуга раззявлен — дышит ртом, тканина дыру и облепила. С собой дурень борется: орать от ужаса или человеческим языком говорить, и вон, заморгал часто-часто — в глазах пересохло?
— Мой князь, я долгие годы постигал таинства ворожбы, и всё, что ты видел за эти дни, истинная правда…
— А сказать, какое искусство я постигал долгие годы, и то, чего ты не видел, но успел ухватить своим хитрым умишком, тоже истинная правда? Намекнуть?
— Не нужно, Отвада-князь. Мне почему-то кажется, что ты снимешь голову человеку одним ударом меча.
— Чем тебе не истина? Что скажешь?
— Я честный ворожец. Старец Белое Крыло меня заприметил ещё отроком…
Вырытый земляной островок, на котором покоились останки изувеченного в последней битве оттнира, подкопали в трёх местах: прямо под головой, под поясницей и под ногами. Насквозь через прокопы в земляном ложе завели срубки толщиной с голень, срубки поперечно подпёрли с каждой стороны парой той же толщины стволов, и когда получилось, что груддис лежит на трех брёвнах, в свою очередь упокоенных на четырех повалках, концами врытых в края раскопа, прокопали ещё в двух местах под трупом и завели срубки.
— Всё! Срывай земляное ложе, — опершись о заступ, Отвада утёр пот со лба.
Погребальную земляную лавку груддиса быстро срыли и разбросали по яме. Теперь морской разбойник лежал на пяти древесных стволах, заведённый под тело поперёк, а те пять крест-накрест подпирались четырьмя срубками, по две с каждой стороны.