– Что за нужда?
– Как всегда, весел и приветлив, – усмехнулся Щелк. – Дело есть к тебе.
– Думу думаем, друг сердешный, – тепло улыбнулся Перегуж. – Уже все передумали, а загадка не дается. Того и гляди, голова треснет.
– Три головы, – уточнил Моряй.
– А я при чем? – усмехнулся Безрод.
– А при том! Чернолесская застава… Скалистый остров… туманное утро… – медленно начал Перегуж, кося на Сивого – дрогнет или нет?
– Ну, застава, ну, остров, – буркнул Безрод и замолчал, ожидая продолжения.
– Мы нашли тела, много тел. Пятьдесят два воя, – Перегуж начал загибать пальцы. – Девять баб и трое отроков.
– Ну, нашли, если их порубили.
– Тьфу, что за человек! Я ему про близких, а он и ухом не ведет! Пятьдесят третий – ты!
Сивый молча кивнул.
– А последний? Пятьдесят четвертый?
Безрод усмехнулся.
– Болтуна унесли оттниры.
– Зачем?
– Приняли за своего и унесли на ладью вместе с остальными ранеными.
– Не признали в нем заставного?
– Болтун сдернул с кого-то из оттниров доспех и нацепил на себя. Полуночников было очень много, не все знали друг друга в лицо.
– Даже думать не хочу, что с ним сталось!
– А ничего, – усмехнулся Сивый. – Его не зря Болтуном прозвали.
– Думаешь, отболтался? – изумился Моряй.
– Ему бы до берега дотянуть, а там ищи-свищи.
– Значит, увидели своего на земле и унесли на ладью?
– Это последнее, что я запомнил, перед тем как спрыгнуть со стены. Подмигнул мне, словно прощался.
– А потом девятнадцать оттниров навсегда успокоились в Черном лесу, – как бы между прочим бросил Щелк.
Безрод не ответил, лишь мрачно ухмыльнулся и ушел в дружинную избу, плотно притворив за собой дверь.
– Вот и выяснили. – Перегуж задумчиво почесал затылок.
– Не понимаю, на что надеялся Брюнсдюр… – Моряй состроил хитрую рожицу и пожал плечами.
– На что надеялся Брюнсдюр, не знаю, а вот на что надеяться нам, я, кажется, начинаю понимать, – загадочно обронил Щелк.
– Ну, чего хотел?
В княжьих палатах сидели Отвада, воеводы, бояре, вои постарше да поопытней. Сивый каждого оглядел, ухмыльнулся и глухо бросил:
– Думаю, не выстоим на стенах. Сомнут.
– Вроде сед, а ума нет! Сами знаем! – Рявкнул Смекал. – Для того собирал?
– И до голода не дойдет. Раньше побьют, – упрямо продолжал Сивый, не обращая внимания на гневные выкрики. – Самим бить нужно.
– А как? – мрачно буркнул Долгач. – Нас меньше. Один-втрое, в лучшем раскладе один-вдвое.
– Знаю как.
Все уставились на Безрода. Знает? Этот?
– Все едино помирать. Выйти надо.
– Порубят!
– Смотря, как выйдем. Тайком сойдем. Леса наши, а полуночник чужак. Затерзаем. Ночью полоснем, ровно волк, и в чащу, полоснем – и в чащу.
Отвада прищурился, глаза вспыхнули. Безрод ухмыльнулся. Не понять, верят или нет?
– Как спуститься? Станем ворота открывать – мигом заметят! Да и мосток по бревнышку разнесли! Нет больше мостка!
– У гончарного конца стена стоит прямо на скале, а под скалой Озорница бьется. Спуститься по веревке, да прямиком в воду.
– Ишь ты, спуститься! Берега-то вражьи! Станешь выходить из воды – стрелами утыкают, ровно ежа! Думай, паря, что несешь! Слово не птица, вылетело – не поймаешь!
И будто гром грянул среди ясного неба.
– А не надо выходить на берег.
Перегуж хмыкнул, свел брови на переносице. Остальные так удивились, что перестали быть на себя похожи.
– Как это не выходить? Не темни!
– Плыть с Озорницей до устья и с водопадом попасть в море.
Боярин Чаян аж подскочил.
– Побьются! О камни размечет!
– Не размечет. Живы будут, не помрут. Сам пойду. – Безрод исподлобья оглядел военный совет. – Тот водопад всего-то четыре человеческих роста. Может быть, пять.
– Не попались бы. Не знаем, как широко по берегу оттниры встали.
– Надо плыть как можно дальше, – Безрод глухо ронял слово за словом. – И выйти к старому святилищу. Если святилище пусто, первый весть перешлет, скажем, стрелу пустит. Перебросит через стену. А там и за остальными очередь встанет.
Бояре и воеводы задумались, а князь воссиял, как начищенный шлем. Сивый усмехнулся. Сложная штука жизнь.
Решили попробовать. Первым пойдет Грач, лучший охотник. В лесу всякое дерево ему знакомо, каждую тропинку знает. Приладил справу так, чтобы не болталась и не звенела, попросил у князя и ворожцов благословения и ночью, когда взошла звезда Синий Глаз, ушел в темень. Грач по веревке ловко спустился со стены и бесшумно канул в черную воду. В лагере полуночников даже собаки не проснулись. Князь так и простоял на стене до утра, вглядываясь в даль. Как там смельчак в реке, да в студеном море? Должен выдержать. Помогут боги, Ратник приглядит. Собственными руками, еще не вошедшими в полную силу, Отвада заколол быка, вырезал сердце, и то сердце Грач съел сырым.
День ждали, другой, а на третью ночь прилетела стрела с той стороны реки, из леса. Вонзилась в столб сторожевой башни. Стрелу мигом унесли в терем. Добрался! Молодец! Отчаюга! Нет в старом святилище полуночников, кругом только дубы да сосны. Что делать мореходу в густом лесу, ведь кругом все чужое? Ясное дело, нечего. Оттниры далеко от ладей никогда не отойдут.
– Перегужа ко мне, Долгача, бояр, Стюженя, – Отвада поколебался. – И Безрода.
– Добрался! – князь показал стрелу Грача. – Пусто старое святилище от полуночника. Да и берегом оттниры нешироко встали. Далеко от ладей не пошли. Думаю, ждать нечего. Сотня воев уйдет в леса. Следующей же ночью. Готовь дружину Перегуж. А поведет… – Отвада замолчал, поиграл желваками. – Безрод!
Если бы посреди палаты грянул гром и сверкнула молния, удивления было бы меньше. Только старый ворожец не удивился, усмехнулся и мотнул головой.
– За разбойником дружинные не встанут! – рявкнул Смекал. – Не встанут! Своих не дам!
– За разбойником? – разъярился Отвада. – Так тебе княжьего слова мало, пень трухлявый? Я очернил, я и обелил! Твое дело мое слово в воздухе ловить, да в ухо класть! Это первейший-то боец – разбойник?
– Он не вой! Беспояс Безрод! И если думаешь, будто это сын – глубоко ошибаешься! Хватит уж! Заморочил тебе голову, отвел глаза, света белого не видишь! Разумом ты ослаб, князь! – орал Смекал. Остальные бояре хмуро поддакивали.
– Размягчел ты, Отвада, занемог, что ли?
– Крепость утратил!
– Не дадим воев беспоясу под начало! В том тебе наше слово!
Бояре не знали об изгнании Темного, той ночью в княжьих покоях бдели только старые дружинные, надежные как скала, на которой стоял город.
– Не дашь, значит? – Отвада медленно встал с лавки. – Не дашь?
– Не дам!
Князь без сына – одинокий волк, что слабеет год от года. Встанет ли одинокий волк против целой стаи? Князь без наследника… Смекал усмехнулся в бороду. Не вернется с того света Расшибец. Не вернется. Да и в бою всякое случается.
– Обойдемся.
Второй раз будто гром прогремел, молния сверкнула. Бояре замерли, и как один повернулись в угол, где сидел старый ворожец. И даже князь изумился не меньше остальных. Смекал нахмурился. Да никак старый мысли читает?
– Обойдемся. Неделена станет слава. Вся княжья. Обойдемся.
– Так тому и быть, – процедил сквозь зубы Отвада. – И упрашивать-уговаривать не стану. Осрамили своих воев.
Безрод ни слова не проронил. Сверкал глазами исподлобья, и думал странные вещи. Пора бы волос подкоротить. Зарос, чисто медведь.
Новоявленного воеводу старик нашел на заднем дворе. Где же еще ему быть? Стюжень присел рядом, набросил Безроду на плечи принесенную верховку.
– Люди знают? Сказал?
Сивый покачал головой. Не знают. Пусть спят.
– Все понять пытаешься? Да не получается?
– Не получается.
– А ты, сердешный, князя обычной меркой не меряй. В душу не заглядывай – замутит, в думы не ныряй – утонешь. Княжье сердце – к богам дорога, десница князя – шуйца Ратника, слыхал про такое? – И совсем тихо добавил. – Смирился Отвада с потерей, но второй раз видеть родное лицо посеченным не желает.
– Когда на плес ходил, так вроде ничего было. Руби, секи, не жаль. – Сивый глядел на звездное небо, свободное от серых зимних облаков, и ухмылялся.
Старик промолчал. Все Безрод понимает, да только полыхает в груди злая память, и поздняя осень ее не студит, и кусачий снег не леденит.
– Воев сам подбери. Злым глазом не косись, хорошее помни.
Безрод усмехнулся. Верховный втолковывает, ровно дитяте, да уж пусть. Тоже не сразу посох взял. Сначала за меч держался. Знает, что говорит.
– От своего деда слыхал. Говорил старый, будто летает счастье по небу, точно птица. У кого низко, словно ласточка, у кого высоко, ровно сокол, а иным доля сама дорожку переходит в людском обличье. Ходят вокруг тебя люди, и вроде люди как люди, а только кто-то из них твоя доля счастливая. Пропадать станешь – руку подаст, биться станешь – одним человеком дело поправишь. Только найди. В глаза гляди.
Ну, в глаза, так в глаза. Сивый смотрел туда, где восходит солнце. Может и впрямь счастливая доля по двору ходит, от ран морщится? Может и впрямь чей-то щит прикроет от шальной стрелы, а всего один боец решит исход войны? И догонит он свое счастье молочное, уплывшее на Дубининой ладье. Чье обличье примет доля?
– И сдается мне, что найдешь ты свою удачу. Столько прошел, столько вынес, для пустяка ли боги хранят?
Видение вспомнилось. После битвы с оттнирами на заставе, когда вся дружина полегла, Безрод и увидел тот памятный вещий сон. Лежал тогда в ладейке и качался на волнах, роняя кровь в соленую воду. То ли укачало, то ли усталость одолела – навалилась, будто снежный ком, погребла, сморила. А в забытьи привиделся тот воитель. Бородища во всю грудь, простая рубаха на ветру полощется, глаза светлые, лучистые, глядят прямо, да так, что стужа пробирает. Присел рядом на скамью, взялся за весла, улыбнулся, а лодка вперед так и полетела: