– Пять! Глаз не сомкнул! Думал, помру! Да не взяться мне больше за кормило!
На ближайшей скамье Ледок недоверчиво крякнул, покачал головой и громко бросил сидящему рядом Щелку:
– Ишь ты, пять! Сказал бы сразу «семь»! Гюсту сбрехнуть, – все равно что кормило повернуть!
– А ты, вострослух, меньше слушай, – Сивый спрятал ухмылку в бороду. – Сходи, гойг, погрейся. Эй, Щелк, за кормило встань! Пусть выяснят меж собой, пять или семь.
Когда Гюст согрелся, встал обратно за кормило. Вот-вот должен появиться берег. Теперь глаз да глаз нужен. Скоро вырастут прибрежные скалы, не поймать бы днищем острый камень. Свернули парус, пошли на веслах. Когда впередсмотрящий углядел пенные кружева, Гюст крикнул: – Первые пять, суши весла!
На оставшихся сторожко подкрались к берегу. Кормщик велел сушить еще три пары весел. Пару раз чиркнули днищем по камням, и каждый раз душа обмирала. Да минуло. Обошлось. Пролезли в узкую, неглубокую щель меж высоких скал – с моря не сразу углядишь – и причалили.
– Сходи за стариком. – Сивый кивнул Гремляшу на трюм, где сладко спал Тычок. Здоровяк на руках вынес несчитанных годов мужичка, а балагур так и не проснулся. Сопел-посапывал во сне.
– На ночлег становитесь. Я встану на стражу, со мной Вороток. Щелк, Неслухи, Гремляш, становитесь в дозор с полуденной стороны. Костров не запалять. Все. Спать!
– Знаю, зло затаил. – Безрод сел на камень против Воротка. – Решил жизнь отдать, но меня со свету сжить. Правды ищешь?
Парень молчал. Брехня, что трус, брехня, что с ножом на безоружного ходил. Нынче днем понял. Больше надо слушать кривотолки. Одно оправдание – в дружине совсем недавно. Никогда не видел, чтобы свои своих так жестоко рвали. Вот и поверил навету. А застенок даже бровью не шевельнул, но и без того верх взял. Помнят еще пальцы. Словно камень давил. А как полуночнику нос утерли – смеяться, живот надорвать, только теперь понял!
– Не дождешься! – буркнул Вороток, не поднимая глаз. – Молод, конечно, но не дурак!
– Если сомневался, чего за мной пошел?
– Всякое болтают. Хотел сам доискаться.
– Тебе-то на что? Несколько дней – и нет меня больше! Не увидишь. Воеводу себе выбираешь, как будто и дальше за мной ходить.
– То мое дело, за кем ходить! Мне моя голова указ! – буркнул Вороток, потом помялся и совсем тихо бросил. – Дурень Коряга.
– Сколько тебе лет?
– Да двадцать по весне.
– Так весна же!
– Так и двадцать.
– Горяч больно. Голову бы не сложил по дурости.
– Знаю, – отмахнулся Вороток. – Только без дураков жить скучно.
– Это точно.
– Не держи зла, воевода. На меня, непутевого, держать зло – только время без толку изводить.
Безрод ухмыльнулся. Прям и честен. А пальцы будто камни… До утра глаз не сомкнули. Вороток рассказывал про свою жизнь, Безрод хмуро слушал, не перебивал. Не с детства при дружине, не от рождения. Десяти лет от роду прибился к дружине соловейского князя Рева. Сначала за лошадьми ходил, воям глаза мозолил. И домозолился. Получил в глаз от отрока, не стерпел, и от себя наградил противника синяками. Бывалые вои потом рассказывали, пыль на весь двор стояла. А им потеха, едва животы от смеха не надорвали. Подзуживали мальчишек, – половина за одного, половина за другого. Сам князь на шум вышел, хмурился-хмурился, и сказал, – дескать, если лошадник против отрока устоит, быть ему тоже в отроках при дружине. Уж как выстоял, не помнил. Наглотался тогда пыли. Стал отроком. Потом дружинным. А с тем парнем спина к спине бился, когда оттниры нагрянули. Да только срубили побратима, и всю соловейскую дружину. Самого раненным подобрали селяне, увезли с собой вглубь, в леса, там и переждал напасть…
Поднялись вместе с солнцем. Сунули в море опухшие со сна лица, прополоскали рты, поели – и обратно на ладью, за весла. Еще денька два, и встанет из морских глубин Перекрестень-остров, а на нем Торжище Великое. На трех веслах осторожно выползли в море, огляделись по сторонам и взяли на полночь, на тот каменистый остров, что вчера оставили оттнирам для ночлега. Около него «живет» искомое течение. Сесть бы на него и до самого заката идти под парусом. Только бы видсдьяуры не ждали. Когда из морской пучины выросли островные скалы, повернули на восток. Тихонько обошли остров с полудня, вскоре нашли течение и оседлали, ровно жеребца. Лишь море заклубилось под кормилом. В дне пути рассеяна гряда островов. Там можно будет бросить кости под шкуры и выспаться. В полдень востроглазый Ряска углядел на полуночи парус. Неужели красный? Тот же самый? Шли далеко, по самому дальнокраю.
– Догнали-таки? – скривился Неслух.
– Мы догнали! – ухмыльнулся Гюст. – Знать, хорошо выспались!
– А расскажи про это течение, гойг, – подал голос Моряй. – Раньше не слыхал. Уж сколько разговоров за два дня.
– Да и я тоже не знал. Четвертый десяток разменял, а только в предпоследний поход понял, что к чему. Больно узко, не всякий и внимание обратит.
– Говори, слушаю.
– До Перекрестня-острова ходят на большом течении, это в дне ходу отсюда на полночь. День ходу, зато три дня долой. А малого течения вовсе не замечали, проскакивали махом. А тем летом хаживал я до Перекрестня-острова вдалеке от большого течения. Неспокойно там было. Отовсюду ходил, – с полудня, с востока, с запада. И подметил, что, если иду с запада, в какой-то раз оборачиваюсь на полдня скорее. Это становится видно только на многодневном переходе, когда идешь без остановок. На дневном и не заметишь, а ведь округа полна островов, есть, где заночевать. Вот и не ходят ночью по здешним водам, нужды нет. Выгода мала, глазу незрима, – то на ветер свалишь, то на весла легкие. А не замечали раньше потому, что на восток ходили по большому течению. Какой дурак пешком пойдет, если рядом горячий конь бьет копытом! – Вокруг Гюста собрались вои. Слушали с интересом.
– Большое течение огибает Перекрестень-остров с полуночи, а малое – с полудня. Немногие про него знают. Кто знал – в сече полег. А малое течение по волнам уличаю. Волна иная. Чистое море по-другому дышит, и даже большое течение иначе воду крутит. Уж почему два течения рядышком катят и не сливаются – не моего скудного разумения дело. Может быть, по морскому дну горная гряда легла, режет течение под водой. А только лежат между ними полдня пути и обычная волна. Дорогу по малому течению еще прошлым летом вымерил. Идешь прямо под Огонь-звездой на Деву-звезду, не сворачивая. Больше так никто не ходит. И пойдет не скоро.
– Ты-то пошел!
– Дурак потому что! – парни рассмеялись. – Оттнир прямо не ходит, рыщет словно волк. Туда сунется, сюда влезет. А если сходить нужно далеко, скачет на течении, как вы, бояны, на лошади. Уразумели, про течение, кривоногие? Стало быть, глаза вам открыл, грамоте научил, – Гюст усмехнулся, невольно выпрямился, подкрутил усы, – словно мальцов беспортошных!
– Ишь ты! – Щелк закрылся руками, будто от яркого солнца, отшатнулся, как обожженный. – Три дня рук мыть не стану! Буду бегать по Торжищу Великому и ладошки за золото показывать, – дескать, еще утром ручкался с укротителем малого течения!
– Половину мне, – улыбаясь, объявил Гюст, и ладья опять заходила ходуном.
Полдень. Оттниры бросились вдогонку. Безрод стоял на корме и глядел назад, – туда, где ярко краснело пятно паруса.
– Что там впереди? – Сивый прошел на корму.
– К ночи подойдем к островам Трюллю. Камней по дну раскидано – не счесть. Не поскупились боги. Говорят, это слезы солнца по уходящему лету.
– Что за люди на островах?
– Обитаем только самый большой. Ссаживался. Бывало. Сначала бьют – потом спрашивают, кто такие. Есть меч, – бьют мечом, нет меча, – бьют кулаком, свяжешь, – зубами грызет. Всякий чужак – враг. Легче перебить, чем втолковать что-то.
– А пробовали?
– Бывало. По нашим островам байки до сих пор ходят.
Подошли Неслухи, Моряй, Рядяша, Щелк. Окружили кормчего.
– Знают железо. Доспехи делают. Но больно круты норовом, глаза так и полыхают злобой. Даже меж собой дерутся, их на острове несколько родов. Волосом светлы, как мы, как вы, а лбы низкие. Торга не ведут, да и торговать нечем. Хорошо, что по морю не ходят! Словно боги за ноги держат! Душа-хозяева!
Вои рассмеялись. Безрод нахмурился.
– А ведь не отстанут оттниры. – Рядяша зашел издалека. Мялся, мялся, скреб затылок. – Может быть, лучше сшибиться? А все спокойнее плыть.
Безрод покачал головой.
– Больно дорого мне встанет поход в Торжище Великое. Не по цене счастье. Будем уходить.
Рядяша скривился.
– И нечего рожу кривить, если и без того крива, – ухмыльнулся Безрод и заговорщицки подмигнул. – А что, побьет тебя оттнир в беге?
– Ясное дело, не побьет!
– А может быть, передерзит?
– Куда там!
– Подойдут ближе – смейся в голос.
– Самим бы не оглохнуть!
– Вот и выходит, что всяким образом верх берешь?
Рядяша только крякнул. Отошел, сел за весло, и сосновая лесина начала гнуться в его лапищах, словно тонкая зубочистка.
– Не перекосил бы ход. – Гюст, усмехаясь, кивнул на Рядяшу.
– Моряя посажу напротив. Два сапога пара, за что нам божья кара? – Безрод встал за кормило. – Поди, согрейся. Отогреешься, – пошепчемся. Думка есть.
Солнце карабкалось к полудню. Оттниры встали прямо в кормило, каких-нибудь пять-семь ладей позади. Сели на течение, и, наверное, сами не знали, что оседлали конька Морского Хозяина. Такие, как Гюст, тоже не каждый год рождаются. А едва день покатил к ночи, Сивый посадил за весла всех.
– Двое на весло! – рявкнул Безрод.
Во что бы то ни стало нужно оторваться. Пусть хоть клочья кожи с ладоней останутся на веслах. Скрипели весельные замки, гнулись весла, Улльга несся вперед, расталкивая грудью ленивые волны. Второй день длится погоня. Оттниры, наверное, слюной изошли, меж лязгающих зубов искры бегают. Ничего, светлее будет. Граппр видсдьяуров медленно пополз назад.
Солнце неуклонно падало, и когда наполовину скрылось за дальнокраем, а по миру разлилось багровое зарево, Улльга подошел к Трюллю-острову.