– Нет. Ни разу не продавали. Вороток, сходи умой мальца, разит больно.
Под хохот дружины, Вороток понес мальчишку мыться. На ходу сбросил с него рубашонку, зашел по колено в море и окунул в воду. Маленький пленник фыркал, отбивался, а Вороток знай себе оттирал укротителя гусей до розового. – …Что-то крикнул, и будто углями ногу ожгло. Глядь, а это гусь меня терзает! – Вои катались по земле, держась за животы. – Духовитый малец!
Вороток вынес мальчишку на берег, кто-то кинул ему верховку. Закутанного в овчину малыша подсадили ближе к огню.
– Звать-то как?
– Гусек. – Мальчишка глотал злые слезы и косился исподлобья.
– Истинно Гусек! – Безрод подсел к огню. – Как попался?
– Пограбили нас, да пожгли. – Гусек утер глаза. – Так и попался.
– А какого роду племени?
– Былинеи мы. – Мальчишка закусил губу. – Только никого в деревне больше не осталось.
Крепился-крепился, – да и заплакал. Спрятался с головой в огромную верховку, и толстая шуба затряслась. Так и уснул у костра в овчине.
Баранов и гусей забили и зажарили. Ели, спали, спали, ели. Найденыш просил не бить того гуся, что ущипнул Безрода. Боевого гуся оставили жить. Посмеялись и оставили. Гусек сгреб друга в охапку и поведал, что, едва началась битва с островными, Столль-унд велел схорониться в трюме в солому, и если звери придут, лежать не шевелиться. Говорил, дескать, потом убежишь.
– Звери – это вы? – спросил мальчишка настороженно.
Нет, это невозможно! Столько смеяться невозможно! Животы надорвутся! – Может, и мы. – Безрод усмехнулся. Сам ведь обещал съесть мальчишку.
Гусек украдкой оглядел берег. С Сереньким бежать будет трудно, но он не оставит его этим. Вместе попали в плен, вместе и бежать.
– Да некуда отсюда бежать, малец! – хохотал Ледок. – Некуда! Вода кругом!
Они так смеялись… они так смеялись, Гусек крепился-крепился и залился вслед за воями звонким детским смехом. Впервые смеялся за три седмицы.
Вышли в море утром. Два граппра шли друг за другом. Павших оттниров упокоили в морской пучине, и впервые за два дня лица раненных полуночников разгладились. Благодарили молча, без слов, одними глазами.
– Еще один встречный граппр – и придется биться, – кусал ус Щелк.
На двух ладьях не уйти, когда одна идет на привязи, как ленивый осел, и тянет вторую назад. Потому и шли всё морскими глухоманями. Впрочем, издалека два корабля – не один. Поди, разгляди, что на две ладьи всего одна дружина.
– На торг не выйду! – твердил предводитель видсдьяуров Столль. Встать он не мог, ноги перебили.
– Я тебя отнесу, унд. – Безрод криво усмехнулся.
– Тебе придется меня зарубить! Я буду грызться! Мы все будем грызться! Ты правильно делаешь, что не подходишь!
– Я просто боюсь. – А я нет!
– Тебе легче.
Сивый отошел от пленных к кормилу. На граппре видсдьяуров кормщиком шел Моряй. Глядя назад, на Ювбеге, Гюст одобрительно кивал. Моряй от богов кормщик. По старому поверью оттниров, когда погибает граппр, его душу боги вкладывают в кого-то из новорожденных детей. Наверное, в Моряя боги вложили душу отличного граппра, бояны зовут их ладьями.
Сколько идут, а небо сине, и ветер тих. Подозрительно. Не случиться бы вскоре буре! Весной такие затишья не редкость. Вроде и должен ветер терзать парус, а он спит. Спит, но в эту пору просыпается внезапно. Без упреждения. Небо синее, и солнце светит, однако ветер налетит, будто из ниоткуда, завертит, закружит, изорвет парус в клочья. – Где заночуем?
Гюст задрал голову. Небо синее. Ясно. Да неспокойно что-то на душе.
– На Туманной Скале.
– Тебя что-то тревожит?
– Да, сват. Как бы буря не случилась.
– Небо ведь синее!
– То-то и страшно!
– И пусть грянет буря! – заревел Столль-унд. – Я призываю Тнира наслать бурю, и пусть морские волны упокоят одних и утопят других, как лишних щенят!
Гюст продолжал, будто никто и не встревал.
– Туманная скала очень мала, и на день пути в любую сторону других земель просто нет. У той скалы есть место всего для двух граппров.
– Слыхал я про Туманную Скалу, – крикнул Рядяша со своей скамьи. – Страшное про нее рассказывают. Дескать, это зуб Злобога, который он бросил посреди моря-окияна. И всегда получается так, что в бурю пристают одновременно сразу несколько ладей. И за место в заводи непременно случается бой. Ведь места – с воробьиный нос. А Злобог сидит на самом верху и смеется.
– Наддай! Р-раз-два-три! – Безрод ладонями отбил гребную меру. Сам сел за весло.
Рук не жалели, плечей не щадили, гребли – аж весла стонали, с ладоней отставала кожа. Грести приходилось еще усерднее, ведь на привязи теперь шел еще один корабль. Небо беззаботно синело, море ласково плескалось в борта, но все мрачнее с лица становился кормщик. Поглядывал на запад. Ювбеге мчался следом, на привязи, в одной длине позади. Редкие облачка плыли по небу. Гюст хмурился. Все начинается с облачков. Слабый ветер больше играл с парусом, чем помогал идти. Не случилось бы так, что скоро ветра станет, хоть отбавляй. Тогда бы и отбавить, но это не в человеческих силах. Солнце ушло за полдень, стало клониться к дальнокраю. Осталось меньше чем полдня, с таким ходом еще до заката поспеют. Только не нашлось бы в округе еще одного кормщика, одаренного даром предвидения, а с ним – дружины при острых мечах. Сивый дал знак сушить весла. Дух переведут – и снова в путь. Умаялись.
– Сказывали, Злобог нарочно подстраивает так, чтобы буря гнала к Туманной Скале сразу несколько мореходов, – продолжал Рядяша. – И тогда за спокойное место среди скал происходят жаркие битвы. Да только мало чести в той победе.
– Это еще почему? – усмехнулся Безрод.
– Будто за добычу дерешься, а только с собой не унесешь, в трюм не кинешь! Ночь переждешь – и тут же бросишь.
– Жизнь себе сохраняешь. Мало ли?
– Что жизнь? Держаться за нее, что ли? Я вот бурю люблю. Сколько раз попадал – только душа поет!
– Ты-то всяко не утонешь. – Щелк подмигнул остальным, кивая на могучие Рядяшины телеса.
– Не в море ждет меня кончина. На земле.
– Почем знаешь?
– Да уж знаю! – Рядяша многозначительно поднял палец.
– И я твою кончину знаю, – встрял Гремляш. – Всякий раз на стол подают. Жареную с хреном. У нее еще пятачок есть. Тычок сидел на корме, кутался в навощенную верховку и травил байки, смешно тряся козлиной бородой.
– Как-то мужик захворал горлом, пива холодного хлебнул. В горле перхает, кашляет, аж сил нет. Мучился день, другой, на третий понял, что денег в кулаке все равно не удержишь.
Вои заулыбались.
– Пришел к знахарке за снадобьем. А ее нет. В избе лишь какая-то девка. Мужик подумал, будто девка перенимает у старухи ведовскую науку. Знахарки нет, но дело простое, девка должна знать. Мне бы, говорит, что-нибудь от горла, перхает, кашляю, сил нет. Та ему: вот, возьми снадобье, добрый человек, пей. Мужик тут же выпил, деньги оставил, ушел. А тут знахарка из подвала вылезла, по какой-то надобности спускалась. Говорит, что за голоса были? Девка отвечает, – так и так, был мужик с больным горлом, уже ушел. Знахарка спрашивает, – дескать, что ты ему дала, глупая? Та показывает, вот это снадобье дала. Ну, знахарка в крик, дурища, это же снадобье от запора! Спрашивает, – где мужик? А девка отвечает, мол, за дверью стоит, на порожке. Кашлянуть боится. Вои аж по скамьям растеклись, – так смеялись, кто-то на палубу стек, от смеха безвольный, ровно студень. – А ну прекращай, Тычок, – прикрикнул Безрод сквозь ухмылку. – Чисто вражина, с настроя сбиваешь. В трюм запру.
Тычок отвернулся, якобы все это относилось не к нему. Но даже байки травить больше не было нужды. Воям только палец покажи. Стоило балагуру повернуться к воям, подмигнуть и просто раскрыть рот, – дескать, сейчас такое расскажу…
– А ну, собирайся на нос, болтун! Мигом!
Кряхтя, Тычок перебрался на нос. Еще долго оттуда слышалось неразборчивое бормотание. Но и того, что слышалось, хватало для смеха за глаза.
Солнце падало к дальнокраю. И все больше и больше хмурился Гюст. Быть буре нынче к ночи. И хоть молчат пока небо и море, буря случится непременно. Больно уж приметы говорливы. Нутро бывалого морехода не проведешь ясным небом! И вдруг, откуда ни возьмись, налетел порыв ветра, да так вздул паруса, что обе ладьи прыгнули вперед, ровно горячие жеребцы. И снова полуветрие. Но Гюст нахмурился еще больше. Этот порыв – провозвестник. Настоящий ураган еще впереди.
– Наддай, наддай! – крикнул Гюст. – Р-р-раз-два-три!
Вои сменили меру. Участили. – Знал, что на весле боян против оттнира никуда не годится, но чтобы так! – Гюст презрительно скривился. Вои глухо взревели, и Улльга полетел, чисто моречник. Скоро земля, вот и птицы закружили над ладьями. Так и летели; моречники по небу, ладьи по воде. Гюст покусывал ус. Весенний ветер очень силен и зол, хоть не встать ему рядом с бешенными зимними ветрами. Разгонит море до огромных волн, которые перепрыгнут граппр – и не заметят, растреплет прилизанное море в пенные лохмы. Солнце подкатилось к дальнокраю. Небо на западе побагровело, а вои все гребли и, плеч не щадили. Устали, очень устали, гребли уже не так быстро, как вначале.
– Скала! Наддай, мореходы! Глядит на вас Тнир и, наверное, смеется! – закричал Гюст.
– Любому… оттниру… нос… – Неслух выплевывал слова с каждым выдохом.
– …утрем! – закончил Щелк.
– Слышите? – Гюст прислушался. Где-то вдали прогремел гром. – Так смеется над вами Тнир, что в этом мире отдается!
Солнце коснулось дальнокрая.
– Успеем! – крикнул Гюст.
Туманная Скала вырастала неохотно, слишком медленно. Может быть, гребли небыстро, может быть, Злобог отводил глаза. Одно слово – скала. Только камень. Ни лесочка, ни земли, ни травы. Ничего.
Налетел ветряной порыв. Сильнее, чем первый, и гораздо дольше. Паруса захлопали, как белье на просушке. Протащил обе ладьи двадцать длин, – и бросил. Облака на небе наливались мощью, матерели, из белоснежных на глазах превращались в сизые, мрачные. Кормщик вперил взгляд куда-то к дальнокраю и вполголоса ругнулся.