– Где Чуб?
– Кто?
– Тот, второй, мой противник.
– Крайр хлопочет. Сам назад повез. Гоготал так, – думала, кровля обвалится.
Безрод кивнул. Хорошо. Серьезный противник, достойный враг. И даже не враг, а так… Вставая против тулука, знал, что без крови не обойдется. И не обошлось. С одного взгляда друг в друге железо учуяли. Сто ящего бойца можно по говору отличить, и как меч достает, и как спину держит, и как в глаза глядит.
– Пришли. – Гарька забежала вперед и отворила перед Безродом ворота Крайрова загона. Сивый аж усмехнулся. Надо же, хозяином стал, рабой обзавелся. Хорошо бы, та раба не убила в сердцах.
– Чего смеешься, Сивый?
– Хозяин я тебе или нет?
Гарька потупилась, затем подняла лунообразное лицо под мужской шапкой, утерла рукавом нос и задорно оскалилась.
– Пока останусь. По нраву ты мне. С тобой подамся.
– А бить не будешь?
– Не буду! – пообещала молотобойша, сторонясь. – Милости прошу!
– Ну, так я тебя выпорю, – усмехнулся Безрод.
Крайр будто следом шел. Влетел в загон, словно ветер. Уже обернулся туда и обратно. Доставил Чуба на постоялый двор. Долго ли на лошади?
– Силен! – заревел с порога Безроду. – Силен! Многое повидал, а такого видеть не доводилось! А все же зря ты подставился!
– Тулука сам, что ли, отвез? – прошептал Безрод. Ишь ты, углядел-таки. Наметан глаз у старого «медведя».
– А кому доверить? – Крайр махнул рукой. – Пока довезут, уморят!
Все тело запекло, будто в печь попал. Хоть в море бросайся. Безрод достал из мошны мелкое серебро, бросил Крайру, кивнул Гарьке на «дикую кошку».
– Забирай.
– Телегу дам, – громыхнул Крайр. – Эй, Дагут, запрягай Крупца! Повезешь!
Ехали тихо, шагом. Громадный Крупец, мерно перебирая мохнатыми ногами, неспешно влачил телегу, а на самом ее дне, едва прикрытом соломой, лежала купленная полонянка. Гарька скинула с себя верховку, набросила на рабыню, с облегчением сорвала с головы мужскую шапку и разметала косы по плечам. Повязала покров и хитро взглянула на Сивого. Та, что умоляла себя купить, сидела с Безродом спина к спине, подпирала и не давала упасть. Новоявленный хозяин улыбался весеннему солнцу, щурился и сам себе не верил. Купил трех рабынь, дрался насмерть – и все в один день. Неужели сошел с нехоженых лесных тропок на столбовую дорогу? Неужели из непролазных житейских глухоманей вышел на широкий, наезженный тракт? Неужели, неужели? Безрод покосился на верховку, под которой на соломке лежала избитая рабыня, подтянув ноги к груди. Все может быть. И так откуда-то шибануло в нос млечным духом, аж сердце зашлось.
– Останови, – прошептал Безрод Гарьке.
– Стой! – крикнула молотобойша.
Дасс оглянулся с вопросом в глазах.
– Подожди тут. А ты, – Сивый, прижимая руку к боку, сполз с телеги и повернулся к той, что умоляла себя купить. – Слезай.
Глава 15У ворожеи
– Эй, хозяева! Есть кто дома?
Показалось – крикнул, на самом деле еле прошептал. Разве выкликают хозяев шепотом? Но кричать не осталось никаких сил. Кто-то лежал на лавке у стены, кто-то, покряхтывая, тяжело вставал с ложницы у печи.
Подслеповато щурясь, на середину избы вышел дед. Пригляделся, узнал. Обнял как родного. Зашевелился на своей лавке Леннец.
– В память не вернулся?
– Нет, сынок. Все жду вот.
Безрод отодвинулся от порожка, а из-за его спины огромными перепуганными глазищами на деда настороженно выглянула рабыня.
– Походит за парнем. – Безрод кивнул за спину.
Дед подслеповато глядел на неожиданную подмогу, и она никак не могла понять, куда старый смотрит. То ли прямо в глаза, то ли в сторону куда-то.
– Все от тебя зависит, – Безрод взглянул на рабыню и будто до самой души достал – передернуло всю. – Вон твоя судьба лежит, ворочается. Вы ходи, а там сама гляди. Баба все же.
Трайда, так ее звали, стягивая с себя плотную дерюжную верховку, прошла мимо деда к ложнице, оглянулась на Безрода и присела у больного. Положила руку парню на лоб, и Леннец, ровно что-то почуяв, зашептал сухими губами и потянулся навстречу прохладной ладони.
Морщась, держа руку на боку, Безрод подошел к старику и что-то прошептал на ухо. – Поживем, – увидим, – дед цепко следил за рабыней. – Дадут боги, окажешься прав.
Со стылого весеннего воздуха рука Трайды приятно холодила лоб, и Леннец весь извелся на лавке, мостясь под прохладу ладони.
Еще недавно, в загоне Греца, когда Сивый хмурил брови, а Трайда, валяясь в ногах, умоляла купить, все казалось, что она не умеет улыбаться. Как будто жизнь крепкой ладошкой навсегда стерла улыбку с ее губ. Но сейчас рабыня светло улыбалась, впервые за долгое время, а дед стоял и глазам своим не верил. Вчера Сивый дрался за внука, сегодня рабыню для ухода купил. Совершенно посторонний человек. Боги, да бывает ли такое?
Безрод повернулся и вышел, оставив после себя пятна крови на тесанном полу.
– Я уберу!? – Трайда было взвилась на ноги, но дед остановил.
– Не надо. Не тронь. В дерево войдет – в избе останется, и как знать, не с той ли кровью счастье в избе поселится?
Трайда покорно кивнула. Сколько дней жила, словно зажатая в кузнечные тиски, и вот теперь отпускало. Рабыня искоса осмотрелась. Добротная, хоть и старая, изба навевала ласковый уют, полонянка на мгновение будто дома оказалась. За старушкой сноровисто ухаживали молодые, крепкие руки и старые, опытные глаза. Трайда вгляделась в тощего парня, что ластился к прохладной ладони. Лоб так и пышет жаром. Совсем еще мальчишка, вот только губы сжаты крепко, по-мужски. Морщится, стонать хочет, но молчит. Упрямый…
– Трогай. – Теперь Безрода подперла собою Гарька, и Дасс легонько хлопнул жеребца по крупу.
Так и поехали вперед медленным лошадиным шагом. Рабыня, укрытая Гарькиной верховкой, и разу лишнего разу не шевельнулась на дне телеги. Да и дышала через раз.
Безрод закутался в овчинную верховку, в сенях выпрямился, как сумел, и толкнул дверь. Тулуки сидели за столом мрачные и будто ждали – как один, покосились на скрипнувшую дверь. Безрод оглядел трапезную, усмехнулся.
– Веди к Чубу. – Сивый остановил взгляд на коренастом седом вое не первой молодости и не последней глупости.
– Цыть, подранки! – тот раскинув руки, пресек ропот соратников. – Пощипал сокол кур, так те бегают быстрее. А ты, Сивый, уважь старого, подойди ближе.
Безрод выждал и подошел. Коренастый отвел Безрода к огню, отвернул полу верховки и взглянул на рану.
– Нож в бок схлопотал, а сам не ударил. – Тулук покачал головой. – И убить мог?
– Мог.
– Почему не убил?
– А зачем? – Безрод перестал ухмыляться, и глаза тулука отчего-то заслезились.
Старый боец передернул плечами, и сам себе немало удивился. Виданное ли дело – у огня зазнобило! Будто кто-то взял душу в ежовые рукавицы, и она, толстокожая, затрепетала, съежилась…
Белый, ровно снег, Чуб лежал в светлой горенке на скамье у самого огня и бездумно глядел в потолок. Рядом сидел воевода тулуков и мрачно смотрел на собрата. Губы что-то беззвучно шептали, на горле туда-сюда ходил кадык. Скрип двери Чуб услышал, – и тяжело, на самом пороге беспамятства скосил глаза. Ворожец тулуков, неулыбчивый здоровяк, востроглазо покосился на Сивого, пожевал губу и посторонился, давая подойти ближе.
На лбу Чуба набухла здоровенная шишка, глаза кровью залило, на месте носа влажно хлюпало. Безрод не проронил ни слова. Просто постоял около раненного бойца и вышел.
Гарька на руках внесла битую рабыню в горницу, и у Тычка округлились глаза. Подобно Безроду, старик наслаждался жизнью, гулял по городу, совал нос во все дыры, баловался сластями, а вечером уставший засыпал прямо на ходу. Вставал позже Безрода, в трапезной катал тулуков по полу, – так хохотали вои над Тычковыми байками, после наряжался, ровно первый парень на селе, и, важно выступая, уходил в город. Но без Сивого даже капли пива в рот не брал. Хитрые глазенки старика блестели почище, чем у мальчишек, когда те лезут в чужой сад за яблоками. Снова жить начал. И вот – на тебе! Безрод, кривясь, опустился на лавку, а Тычок испуганно уставился на двух девок, что несли одна другую на руках. Забегал, засуетился, побледнел. Так сильно запахло болью, что неопределимых годов мужичок осел наземь прямо в новых, нарядных штанах. Затараторил: – …А он и говорит, дескать, сдается мне, что моя разлюбезная женушка спит с соседом-плотником. Друг его и спрашивает, – мол, как узнал. Тот и говорит, как ни подойду, к ложнице, – повсюду стружка валяется. Друг отвечает, – дескать, ерунда! Вот мне кажется, будто моя жена спит с гончаром. Второй спрашивает, – как узнал? Да просто, говорит, подхожу вчера к ложнице, сдергиваю одеяло, – а там гончар!
Глядишь, рассмеются, забудут о болях, полегчает. Безрод улыбнулся, Гарька звонко рассмеялась, избитая полонянка слабо мотнула головой. Забыли на мгновение, что должны болеть, улыбнулись, и старику на самом деле полегчало. Тычок встал с пола, беспрестанно рассыпая байки, совлек с Безрода верховку, уложил на ложницу, достал чистую полотнину. Принялся пользовать, ровно ворожец. Безрод хотел смеяться, да не смел. Бок не давал. Плевался кровью, огнем полосовал. А старик за свою долгую жизнь чего только не выучился делать. Даже за ранами ходить.
– Не хочу больше на постоялом дворе жить. – Безрод осторожно встал с ложницы и потянулся вбок.
Лучше, но все равно болит. Если случится драться всерьез, с такой раной уже можно биться, и даже побеждать. Каждое утро Безрод гнал Тычка в город, – поглядеть, послушать, намотать на ус и принести в горницу. И старик уходил. Слушал, смотрел, приносил новости. Гарька ходила за обоими, за хозяином и подругой по судьбе – поила, приносила есть, вот только к своей ране Сивый не подпускал. Битая рабыня по ночам стонала, как будто невыносимые боли накатывали аккурат после захода солнца. Одно счастье – Тычок спал, и почти не чуял запаха боли, только беспокойно дрыгал руками и ногами. Несколько раз, когда битой становилось особенно худо, Сивый в полночной тишине шептал наговор, и той как будто становилось лучше. Как-то в вечерней заре в горницу ужом проскользнул довольный Тычок и хитро подмигнул Безроду. – Не схотел на постоялом дворе жить? – разлыбился несчитанных годов мужичок. – И не надо! Безрод ухмыльнулся. Как пить, дать нашел, то, что искали. С тем и легли спать, а утром Тычок растолкал чуть свет, зашипел: – Пошли! – Куда? – Куда надо, лежебо