. Привычная, что ли?
Кое-кого из дружины Верна узнала в лицо. Те быки, что сидят по правую руку, – братья Неслухи, они были на пристани. По всему видать, упрямые – вон какие лбы. Тот исполин с хитрыми глазами – Рядяша. Кудрявый здоровяк с окладистой бородой – Моряй. Его ждали особо, говорят, кормщиком на дозорной ладье ходил. Тот сухой вой – Щелк. Очень похож на Сивого. Смотрит так же. Дальше сидят Ледок, Вороток, Прям. Ближе всех расположился князь, рядом с ним – местный воевода Перегуж. Чем-то неуловимо похож на отца. Едва в слезы не бросило папкину дочку.
Отполыхал свадебный день. Нельзя задерживаться дольше, кругом люди, а сами стали ровно изгои. Только никто не гонит, сами бегут. Пришел граппр с лошадями; Губчик, Востроух Тычка, Гарькин Уголек стоят в стойле. Теперь старый похабник стал богат – девять лошадей, хоть конюшню открывай. Ясна сидит притихшая, сурово хмурит брови, но по всему видно – едва не смеется. Пока с балагуром здесь осядут, будут ждать. Еще за столом кто-то из парней завел разговор о дружине на ладью, что повезет Сивого на Перекрестень-остров, в Торжище Великое. Гюст встал и жестом усадил других кормщиков, уже было вскочивших.
– Всем ведь ясно, что пойдет Улльга?
Вскочили и остальные. Только первая дружина Безрода сидела да посмеивалась. Кричи, рви глотку. И так ясно, что «застенки» войдут в состав дружины всенепременно. Безрод слушал, слушал, а когда все порешили, счастливцы заулыбались, а неудачники помрачнели, встал и огорошил всех:
– Никто не пойдет.
Повисшее во дворе молчание, разбил только кашель Гюста, когда тот поперхнулся брагой.
– Улльга останется здесь. Мы уйдем по суше. Так нужно.
Не возразил никто. Молчали, как воды в рот набрали. Наконец верховный рявкнул:
– Выше нос, босяки! Так нужно.
Затянул песню низким, трубным голосом, и молодцы ожили. Пожали плечами – нужно, значит, нужно, – рассмеялись. Верна все гладила большим пальцем кольцо на безымяннике, то самое, что перед боем с дружиной Брюста Сивый выбросил в траву. Будто грелась о золотой кругляш. Целый год вдвоем, пусть и в седлах, но целый год!
– Куда меня поведешь? – шепнула ломким голосом. Давно хотела спросить, но всякий раз ловила себя за язык.
– К Стюженю. – Безрод смотрел прямо в щелку белого свадебного покрова, будто иглой колол. – Старый заговорил избу, вреда не принесем…
На рассвете оседлали лошадей и тепло попрощались. Князь, дружина, Зарянка, Тычок с Ясной, Стюжень… казалось, двор заполнил весь город, яблоку негде упасть. Сверху, из седла, это вышло особенно заметно. Ни один вой не пропустил Сивого мимо себя, Безрод, что называется, пошел по рукам. Обнимали так, словно виделись последний раз. Верна думала, что все пройдет гораздо быстрее, как бы полдень в прощаниях не встретить. Переметные сумы ломились от припаса, хотели и золота сунуть мешочек-другой, да Безрод отказался. Только молодая жена самолично видела, как мальчишка, тот самый, что на свадьбе захотел играть Сивого, сунул в Безродову суму два мешочка. Ясное дело, взрослые подучили, всучили-таки золото. Обнаружить нежданный подарок? Бросить наземь, дескать, сказано же – не возьмет? А вдруг парни от сердца отрывали, каждый по рублику? Улыбаясь, отвернулась. Подошла Ясна.
– Ну как, девонька? Что?
– А ничего, – пожала плечами. – Слаб еще. Только и хватило сил, что сидеть на пиру. Согнуться не может, а согнется – не разогнется. Как еще в седло полезет?
– Все впереди. – Ворожея погладила по ноге. Губчику тоже перепало немного ласки, всхрапнул, потребовал еще. А старухе не жалко, гладила обоих.
– Я тоже так думаю. Все ночи наши.
Безрод намеревался по суше дойти до земель былинеев, там переправиться через море и уйти в полуденную сторону. Поначалу двигались тихим шагом едва до полудня. На большее Сивого не хватало. Прочую часть дня сидели у костра, вдали от дорог, разговаривали. Изредка просились на ночлег. Безрод правильно рассудил, с каждым днем сила будет прибывать, глядишь, в стране былинеев станет значительно лучше. А нелюдимые тропки да лесная чащоба – лучшие друзья выздоравливающего.
Еще в начале пути, через день или два, вдруг свернул с тропинки в самую глухомань. Верна хотела было спросить, да передумала. Не от безделья свернул, если сделал так, значит, нужно. Спросишь – или отмолчится, или усмехнется. Скоро прояснится. Маленькая поляна обнаружилась на пути неожиданно, прошли бы сотней шагов дальше – не заметила. Ладная избушка встала посередине, и солнце заливало ее всю, лиясь в проплешину чащобной кроны. Сивый уверенно направил Теньку к дому. Дверь распахнулась, на пороге встала молодая баба, разлыбилась. Верна подозрительно на нее покосилась, дуреха, чего выскочила? Мало ли кто приехал и что у чужака на уме! Но вышло так, будто эти двое знались, Безрод хозяйке кивнул, сполз наземь, потряс головой. Верна поморщилась, у него сейчас перед глазами разливаются цветные пятна; баба тоже в долгу не осталась, кивнула, приглашая в дом.
– Входи.
Вошла. Огляделась. К потолку подвешены для просушки травы, в самой середке избы сложен очаг, с балки свисает надочажная цепь, в крыше дымоход. Окон нет, весь свет от двери. Стены убраны шкурами, по всему видно – охотничье жилье.
– На охоте?
Девка кивнула. Верна подивилась. Чего молчит? Немая, что ли?
– Подождем.
Пока ждали неведомого хозяина, Верна несколько раз подмечала косые взгляды, что немая бросала на Сивого. Показалось или в глазах мелькает нечто, похожее на ужас? И ведь не постоянно смотрит, а временами. Так человек настораживается, если слышит что-то тревожное в чаще леса. Чует потустороннее охвостье?
– Косит. Боится. Беду чует, – шепнула.
– Завтра уйдем.
– Не прогнал бы хозяин. Вдруг нажалуется?
– Не прогонит. – Сивый усмехнулся, и так хорошо Верне стало от усмешки, свою не сдержала.
На закате появился хозяин. Сначала раздался песий лай – немая выскочила встречать, что-то лопотала, показывая на избу, – потом и хозяин вошел. Пес даже нос на порог не показал, скуля, потрусил вон. Охотник оглядел гостей, положил на лавку снаряжение, стал медленно разматывать башлык, закрывавший большую часть лица. И когда повернулся поздороваться, Верна в испуге попятилась. Хорошо хоть крик сдержала, Сивый будто раздвоился. То же сумрачное выражение лица, те же рубцы, один к одному, ровно один из двоих человек, а второй – отражение в зерцале.
– Здравствуй, Безрод.
– Здравствуй, Сёнге. Пустишь на ночь?
– Оставайся.
Мужчины о чем-то говорили, Верна по большей части ничего не понимала, лишь единожды насторожилась, когда речь пошла про Ледована. Безрод неспешно, скупо роняя слова, рассказывал, а Сёнге называл Ледована Исотуном.
– Оттого и скулит, подойти близко боится, – буркнул Сивый напоследок, выглядывая исподлобья. – Ты не обязан нас терпеть.
– Вы никуда не пойдете, – отрезал хозяин. – Что должно случиться, пусть случится. Если выживем, станем сильнее.
Бабьим нутряным чутьем Верна угадала в последних словах охотника нечто потаенное, что открывается только для чуткого уха, острого глаза. Да к тому же многозначительная ухмылка. Ухмылка… ухмылка… Впервые подумала: «А может быть, Сивый просто не может улыбаться? Вдруг рассекло нужные для улыбки жилки и выходит лишь усмешка? Вон, Сёнге так же кривится…»
После трапезы, когда девка занялась котлом, Сивый ушел поить лошадей, Верна заговорила с хозяином. Времени осталось немного, потому ходить вокруг да около не стала:
– Вы с Безродом похожи на братьев-близнецов.
– Скорее на братьев по крови.
– Попали в одни заботливые руки?
Сёнге остро полыхнул исподлобья.
– Безрод ничего не рассказал?
– Конечно, рассказал! Просто…
– Не умеешь врать. Это хорошо. – Шрамолицый усмехнулся. – Если Сивый не рассказал, пожалуй, и мне не стоит.
Развела руками. Да что тут поделаешь?
Ночевали по лавкам, четыре стены, четыре лавки. Против ожидания мужчины не храпели, зато молодуха оторвалась за свою немоту. Как Сёнге не просыпается? Привык, что ли? И не разбудишь – хозяйка все же. Неслышно скользнула на порог. Полная луна заливала проплешину, а с земли все виделось, будто луна попалась в садок из высоченных древесных стволов. Чуть позже вышел Безрод, тоже не спал. Присел рядом. Шепнула:
– Сёнге спит?
– Нет.
Пес, прикорнувший было под стеной, отбежал подальше.
– Посмотри на меня, – дурацкая мысль, луной, что ли, навеяло?
Безрод повернулся.
– Так и сиди, – пальцами приподняла ему уголки губ. – Расслабься. И подержи немного.
Отсела на шаг, покрутила головой. Как будто держит, и как будто получилась действительно улыбка. Только не оставляет ощущения, будто сейчас задерет губы и обнажит клыки. И луна плещется в глазах, словно вышел из лесу некто жуткий, присел рядом.
– И долго мне так сидеть? – прошипел.
Чего уж проще сказать: «Все, убирай». Так нет же… подсела ближе и осторожно, мизинцем опустила уголки губ. Не удержалась, провела по усам и бороде, а когда Безрод неожиданно резко дернул головой и щелкнул зубами, дескать, укушу, от неожиданности едва со ступеньки не сверзилась.
– Совсем оша…
Прикрыл Верне рот ладонью – тише, людей разбудишь!
Хлопнула глазами, ага, поняла. Не сводя с Безрода глаз, облизала руку, накрывшую уста, вытянув губы, поцеловала. Сивый ни слова не сказал, но и руку не убрал, просто смотрел, и немного жутковато делалось. Увидела бы эти глаза, да еще в лунном свете первый раз – давно сбежала.
– Айда спать, – шепнул. – Немая перевернулась, больше не храпит.
Ушли на рассвете. Безрод и Сёнге попрощались просто и незатейливо, едва ли не равнодушно. Верна глядела за мужчинами во все глаза и ничего не понимала. Шрамы по лицу, как отражение, одинаковые, обоих единит нечто жуткое, а смотрят друг на друга в четверть глаза.
Сивый постепенно приходил в себя. Больше времени проводил в седле, меньше отдыхал. Оставался так же худ, хотя… не так же. Вроде неоткуда в седле натрясти жирок, а все же скулы малость округлились, и цвет на лицо вернулся. Шли глухоманью, когда верхом, когда пешком, ведя коней в поводу. Не жаждал Безрод встречаться с людьми. Каждый день таскал из ножен меч, осторожно кромсал воздух. Медленно, морщась и кривясь, но упорно. А через четыре седмицы Безрод вдруг свернул из глухомани на дорогу, буркнув: