– Красный! – закрыла рот руками и завыла от облегчения. – Красный!
Плеснула из котелка и отчаянно заработала тряпкой. Пять раз бегала на ручей, и к рассвету весь памятник влажно блестел на утреннем солнце, а рубаха изваяния пламенела так ярко, что было видно с дороги. Кусок льна истерла в дыры, и ни крупинки красного на тряпке не осталось.
Протирая глаза, из палатки выбрался Тычок. Зевал, чесался и, едва углядев меня, припустил на поляну, смешно взбрыкивая ногами.
– Ну что? Красное?
Может быть, еще не проснулся, не разглядел ярко-алую рубаху? А может быть, от быстрого бега в старческих глазах расплылись разноцветные круги?
– Красная рубаха, Тычок. Ярко-красная!
Старик проморгался, прищурился, вытянул шейку и едва не носом ткнулся в изваяние.
– Красная! – изумленно прошептал егоз. – Ни пятнышка черного! Чем красила?
– Догадайся.
Старик посмотрел на меня и вдруг попятился.
– Не может быть!
– Может, – кивнула и показала затянутую тряпицей руку.
– Не смоется и не сотрется! – убежденно закивал Тычок.
– Ровно в камень въелось.
– Услышали боги.
Солнце бросило первые лучи в просвет древесных крон, и багровая рубаха вспыхнула.
– Ты погоди, а я сейчас!
Старика будто в зад укололи. Подбежал к палатке, нырнул внутрь и через какое-то время появился. За рукав тащил Безрода. Гарька шла сама.
– Гляди, что мы сделали!
Сивый встал перед изваянием, долго смотрел на каменного воя, и готова поклясться чем угодно – синие глаза подернуло какой-то странной пеленой, которая скрыла меня, Тычка и Гарьку; не было никого из нас, а поляну, залитую кровью, заполонили люди, повозки и окровавленные тела.
– Хорошо ведь? – не унимался Тычок.
Сивый перевел взгляд на меня, и отчего-то показалось, будто его ледышки вовсе не синие, как показалось изначально, а темно-серые, точно грозовая туча. Коротко кивнул и, развернувшись, неспешно пошел обратно. Ну хоть бы что-то дрогнуло в глазах, ведь всем известно – если внутри беснуется пожар, отблески огня пляшут и в глазах. А тут… впрочем, скупой кивок много стоит…
Глава 5ОДНА
Надолго запомню стояние на поляне. В моей недолгой жизни так долго я оставалась на одном месте считаное количество раз. Отчий дом, хоромы Ясны, эта поляна. Остальное – дорога. Когда окончится погоня за жар-птицей и настанет для меня время оседлости? Хочу встать на одном месте, давно пора. Столь многое произошло на этой поляне… и я успела понять о себе нечто весьма важное. На моих глазах погибли пятнадцать человек, едва не погиб шестнадцатый, благополучно скончались глупость и злоба, и только счастье гуляло где-то, искало меня и не находило…
– Вернушка, только погляди! – В шалаш нырнул Тычок и сунул под самый нос парующую плошку каши.
– Что случилось? Каша подгорела?
– Глотай скорее, дуй наружу, погляди, кто приехал!
Кого еще нелегкая принесла и почему я должна бежать наружу, ровно угорелая? Вчера я закончила большое дело и хочу спать. Спать! Давить изголовье стану до полудня! И все же, кого принесла нелегкая?
– Жуй быстрее!
Жую, жую. А не надо было совать мне такую горячую кашу! Язык обожгла. Не доев, полезла вон и только теперь поняла, чем это утро стало не похоже на все прочие. Шумел и гомонил небольшой табунок, а уж приглушенный гул человеческих голосов ни с чем не спутаешь. Поднялась во весь рост и выглянула на поляну поверх шалаша. Чуть поодаль Красной Рубахи встал большой купеческий обоз и… кое-кого из людей я узнала. Несколько человек ходили вокруг памятника и молча таращились. Не может быть… не может быть…
В один присест заглотила кашу, бросила плошку Тычку и, утирая на ходу рот, поспешила к изваянию.
Брюст ничуть не изменился за то недолгое время, что прошло с нашей случайной встречи. Впрочем, говорить о том, изменился человек или нет, можно лишь хорошо его зная. А как хорошо я знала Брюста? Да никак. Видела лишь единожды, и в тот раз он показался мрачным и угрюмым. Сейчас ничем не лучше. Узнала еще нескольких. Тогда они состояли в дружине Брюста, и повезло им несказанно – до них не дошла очередь встать под Безродов меч. Побоище на поляне они запомнят надолго и воя в красной рубахе – тоже. И не узнать в каменном изваянии страшного беспоясого просто не могли.
Увидев меня, один толкнул другого, другой – третьего, и друг за другом купец и обозники повернулись на мой топот. Брюст узнал. А кто в здравом уме и твердой памяти не узнал бы дуру, из-за которой сложили головы пятнадцать человек? Должно быть, все, кто шел с караваном в тот злополучный день, видели нас в кошмарных снах – меня и воя в красной рубахе.
– Это ты? – мрачно обронил купец.
– Да, я.
– Узнаю. – Брюст помолчал и кивнул на изваяние. – Мне не за что его благодарить, но если бы этот вой оказался в моей охране, желать большего стало бы бессмысленно. Жаль, что он не выжил.
– Ты ошибся, купец, – усмехнулась. – Безрод выжил.
– Выжил?! – в голос воскликнули все разом. – Он выжил? Уложил одного за другим пятнадцать человек, слил на землю всю свою кровь и остался жить?
– Да, он выжил.
– И все это время вы оставались на поляне?
– Трудно везти человека при смерти за тридевять земель ворожцу под наговор.
– И в честь победы воздвигли этот памятник? – Лица парней исказились от презрения. Как я их понимала. Только больной духом человек, жадный до простых человеческих радостей, станет радоваться на крови и костях.
– Не думайте обо мне хуже, чем есть. – Я насупилась, глянула исподлобья.
– О тебе? Так это ты? – Брюст кивнул на глыбу и спрятал руку в бороду.
– Да.
– Твоя придумка?
– Моя, и сделала самолично. Не Сивому же тесать камень, когда он по кромке ходил.
Брюст переглянулся с парнями, и кто-то из них воскликнул:
– Но у него красная рубаха! Дескать, славься вой в красной рубахе, бесславие остальным!
– Ну и что?! Подумаешь, красная рубаха! Давайте начнем считаться, кто прав, кто виноват! В то утро не было победителя и побежденных. Остался лишь один выживший. Все шестнадцать правы, только… я не права. Меня судите.
– Ты как будто его ненавидела. – Брюст хитро прищурился.
– Дура была, – помотала головой. – Не мути душу, не вороши дно, и так тошно. Поедом себя ем, могла бы – оживила всех, но это не в человеческих силах.
– Снесу к Злобогу памятник! – мрачно процедил Снегирь, по-моему, именно он должен был встать в круг в мою очередь. – Нечего глумиться!
– Не дам! – Я метнулась к изваянию, прижалась к нему спиной и разметала руки в стороны. – Не помер тогда шестнадцатый – сейчас добить хотите? Не живого, так каменного? Только через мой труп! А если прибьете, ссыпьте прах в яму, что останется после Красной Рубахи. Всего-то день простоял.
Брюст удержал руку горячего дружинного на мече, испытующе посмотрел на меня и дал знак остальным, дескать, отойдите. Парни, кривясь от досады, сдали назад.
– А теперь поговорим, будто увиделись только что. – Купчина ронял слова по одному, веские, ровно булыжники, и граненые, будто изумруды. – Стало быть, с тех пор, как мы уехали, ты стоишь на этой поляне?
– Мы стоим, – кивнула в сторону шалаша и палатки.
У палатки стоял Тычок и смотрел в нашу сторону, даже ладонь пристроил к глазам. Здороваться не пошел. Что хорошего может пожелать старик людям, едва не убившим Безрода? Вроде не виноваты люди Брюста, а желать здоровья почему-то не хочется.
– Тогда мне показалось, вы с ним, будто кошка с собакой. – Купец не сводил с меня пронизывающих глаз. – И выходило, что мои люди убивают чудовище. Да, Сивый был в своем праве, расправился с обидчиком, который едва не растоптал его честь, но правда – вовсе не то, что слетает с губ… правда – то, что глядит на тебя отсюда!
Брюст расставил пальцы вилкой и показал на свои глаза. Я молча кивнула. Понимала, о чем толкует.
– Мои парни, кроме того, что мстили за товарища, избавляли белый свет от жестокого истязателя безвинной жены. А что теперь выходит?
Действительно, что теперь выходит? Я молчала. Нет никакого мучителя, нет безвинной жены, а есть только жена-дура, из-за глупости которой сложили головы пятнадцать человек. Как иначе Брюст и остальные парни должны на меня смотреть, если я никуда не ушла и все это время проторчала около «ненавистного» мужа? Было бы хоть что-то, оскорбительное слово или неблаговидный поступок Безрода – стало бы возможно оправдать избиение одного многими, но к Сивому даже грязь не приставала!
Они имели полное право свалить глыбу и разбить кувалдами на мелкие кусочки. Такому большому каравану и напрягаться не придется – каждый приложится разок, и не станет больше Красной Рубахи. Что не смогли с живым человеком, получится с его каменным подобием.
– Можете спросить с меня за гибель парней, – буркнула, потупясь. – Именно это и нужно сделать. Не было мучителя безвинной жены, да и жена оказалась виновата по самое некуда. Я, дурында, обозлилась на весь белый свет, а Сивый просто оказался ближе прочих, его и кусала. Моя вина. Меня судите…
Брюст внимательно смотрел и слушал. Пожил на свете, чего только не видел, может быть, поймет.
– Долго рассказывать все, что между нами случилось. Если начну говорить, поверь, ты не уйдешь отсюда ни сегодня, ни завтра. Но, когда поняла, что кровь неминуема и сделать уже ничего нельзя, в тот момент для меня наступила вечная зима. Внутри кружит и вьюжит.
– И ты поставила на пепелище изваяние…
– Да. Хоть и красная рубаха на вое, не победу одного хотела увековечить, – подняла глаза. – На этой поляне слилось много крови. И пусть с лица одного выжившего в мир смотрят пятнадцать павших.
Брюст внимательно смотрел на Красную Рубаху, а поодаль толпилась охранная дружина, бросая на меня недобрые взгляды.
– Ты хотела его убить и даже ударила, – задумчиво произнес купец. – Почему?
– Люблю, – угрюмо бросила я.
– После такой любви и ненависть не нужна. Вам нужно жить в глуши, подальше от людей, чтобы не гибли безвинные, – холодно усмехнулся Брюст. – Когда мы вернулись в город, стоило большого труда объяснить родным погибших, ради чего парни отдали свои жизни.