– Мне лестно, что умение оружейника так запало тебе в душу, прекрасная дева. Польщен.
– Может быть, мы не вернемся. Вход в рудник не означает выход. Ни к чему тебе следовать на верную смерть.
– Я понял тебя, о прекрасная Верна. Ты советуешь бывалому воителю забыть присягу на мече и спасать свою никчемную жизнь? Забыть честь и долг? Привычки менять уже поздно, да и спасать нечего. Старость не стоит того, чтобы за нее дрожать. А вот ты…
Верна отвернулась. Умен кузнец, проницателен. Но, если у Кабена хватит мозгов – а их непременно должно хватить у человека, обокравшего Бейле-Багри, – назад из каменоломен не выйдет ни один боец. Это конец. Вход просто-напросто завалят, и даже девятерым станут не под силу чудовищные глыбы. Что бы ни содержал в себе ларец, украденный в Багризеде, там наверняка что-то могущественное. Кабен просто-напросто будет вынужден раскрыть ларец и задействовать мощь его содержимого. Ворожцу, то есть колдуну, как их тут зовут, гораздо проще прикинуться лекарем, нежели воином, хотя… Вздохнула. Иные сивые в красных рубахах лечат столь же хорошо, как управляются с мечом. Кабен, ты непременно сообразишь, что нужно делать! Дайте боги, чтобы в ларце лежал могущественный предмет, могущий обрушить скалы.
– Как ты намерена поступить?
– Очень просто. Мы заедем прямо в подземелье.
– Но вокруг немалая дружина!
– Ну и что?..
Увидели, унюхали, услышали большое войско раньше, чем обнаружили самих. Кто бы сомневался! На подъезде к стану осаждающих Верна попросила Змеелова громко свистнуть и, когда отряд окружили всполошенные воины с копьями, громко потребовала:
– Я хочу говорить с Кабеном.
Воины все прибывали, но, поскольку направить копье на незнакомцев могли от силы несколько человек, остальные держались за мечи. Кто их знает, этих пришлых? Так и стояли в кольце воинов, пока не подъехал человек с пронизывающим взглядом синих глаз, настолько нелепых при жгучей черной бороде, что Верна едва не забыла, что хотела сказать. Синие глаза, белая кожа и черная как смоль борода. Невысок, но очень жилист, и если бы всемогущие боги разрешили Верне начертать на лбу этого человека какое-нибудь послание, не колеблясь начертала для острастки глупцам – «Бегите прочь». Хитростью, жестокостью и коварством Кабен лучился так же щедро, как солнце живительным светом. Как этого не чувствовали воины?
– Я слушаю тебя, чужестранец.
Не снимая летней холщовой шапки, буркнула:
– Сейчас проедем в рудник, заберем оттуда племянника саддхута, потом отдашь ларец с той штукой, и разойдемся с миром.
Дурак не пробрался бы к саддхуту в самое подбрюшье и не увел бесценную вещь из-под носа охраны. Кабен и не был дураком. Кто другой немедленно рассмеялся бы на такие наглые слова, этот спешить с глупостями не стал. Не имея в загашнике веских оснований, такими заявлениями не бросаются. Дружинники загоготали, аж копья ходуном заходили, колдун же только пожевал губу.
– И ларец и племянник саддхута – моя добыча. – Ворожец глядел исподлобья. – Я придумал, я и сделал. Что смог – то взял. Все справедливо.
– Насчет «смог», «взял» поосторожнее, – буркнула Верна. – Силы Бейле-Багри вовсе не иссякли, и руки тянутся дальше, чем ты думаешь. Захотел – нашел. Нашел – взял.
– Бери, – усмехнулся колдун, отступая, и ряды воинов сомкнулись за ним, как вода. – Если сможешь.
– Надеешься на ту штуку, что лежит в ларце? – вслепую била. А вдруг там окажется простая, никчемная безделушка из золота?
Ой, нахмурился Кабен, ох и полыхнуло в синих глазах! Зубы стиснул так, что едва не заскрипели, посерел, брови свел.
– Они не должны дойти до рудника, – зычно рявкнул колдун и простер в сторону десятка руку.
Верна знать не знала, из-за чего схватились два правителя, что стало поводом для раздора, кто прав и кто виноват, но теперь это не имело значения. А еще с некоторых пор стало казаться, будто даже лошади под девятерыми злее прочих и сильнее. Рвут скорее, а каким-то утром подметила – изо ртов струится пар, будто не лето стоит, а прохладная осень с инеем и звенящей травой. Кто-то из телохранителей пнул Губчика, и тот понес будто ошпаренный. Наземь посыпались отрубленные копейные наконечники, хотела оглянуться, посмотреть на изумленные лица, да побоялась упасть.
Срубить копейное древко – не пара пустяков, из сотни воинов хорошо если один такое сделает. Да и то как получится…
Серый Медведь, слева, у кого-то вырвал копье, закрутил вокруг себя такую смертоносную круговерть, что грозное оружие просто видно не стало, так, просто еле очерченный круг. Свистит, дерево трещит, люди отваливаются. Справа озоровал Белопер, и, должно быть, копейщики недоумевали, отчего не получается насадить на острие дерзких чужаков. Проскочили колючий строй быстро, Верна не успела даже испугаться, точно ветер ворвались в подземелье и нырнули во тьму. А когда сзади загрохотало, земля под ногами заходила ходуном и пятно света враз исчезло, едва не испустила вздох облегчения. Завалило! Не бывать ненавистной свадьбе! Не дурак оказался Кабен, и ох как сильна оказалась штука в ларце из сокровищницы Бейле-Багри!
Рядом порывисто дышал Ястам, но девятеро лишнего разу не вздохнули. Просто кто-то из парней взял Губчика под уздцы, и тихим шагом десяток ушел во мрак. Шагов через триста остановились, и Серый Медведь буркнул:
– Они впереди.
Впереди? Люди Бейле-Багри?
– Опустите луки. Нас послал пресветлый саддхут благословенной Багризеды. Жив ли Чайнаг?
Впереди издали мощный вздох облегчения – никак не меньше двадцати человек, – заскрипели успокоенные луки, и чей-то звонкий голос избил тишину подземелья:
– Я – Чайнаг. Как нам узнать, действительно ли вы люди Бейле-Багри? Луки по-прежнему готовы к стрельбе, не обманывайте себя.
– Старый воин – весьма незначительная величина, чтобы запомниться сиятельному полководцу, но, может быть, Чайнаг вспомнит Ястама Жарасса из дворцовой стражи?
Какое-то время темнота молчала, наконец племянник саддхута отозвался.
– Не вижу тебя, почтенный Ястам, но голос узнал. Скажи, не ты ли однажды громко спорил с напарником о превосходстве жаркого, предварительно томленного в горшочке с травами?
– Сиятельный Чайнаг помнит наш спор? Я по-прежнему убежден, что мясо, полдня выдержанное в горшочке с горными травами, приобретает несравненный вкус.
– Мне так и не довелось его попробовать. Доведется ли еще? Что там снаружи?
– Вход, он же выход, больше не существует. Кабен выпустил наружу силищу, сокрытую в ларце, обрушил скалы и погреб нас в этом подземелье. Как далеко вглубь тянется выработка?
– Далеко. Очень далеко. Боясь заплутать, мы углубились в темноту не более чем на тысячу шагов. Здесь полно разветвлений и тупиков. Жизни не хватит обойти все. Да и светочей больше не осталось. Уже десять дней сидим здесь ни живые, ни мертвые. Еды почти нет. Лошади остались там, снаружи, хорошо – удалось голубя выпустить.
Верна молчала. Хоть и темнотища кругом, а в глубине души занималось нечто яркое и радостное – это конец! Конец всему – не бывать ненавистной свадьбе, тут, под землей, останется жуткая девятка, и пусть наверху все идет своим чередом. Пусть Безрод станет счастлив, путь радуются жизни Тычок и Гарька. Все, приехали!
И только хотела было спешиться, как один из девятерых – не понять кто – усмехнулся. Под копытами зашуршали камешки, Губчик, взятый за повод, послушно двинулся вперед, и голос кого-то из парней, не то Серого Медведя, не то Балестра, разрезал тьму и тишину:
– Пошли.
Негромко переговариваясь, люди Чайнага завозились. Куда ведут бойцы, присланные на выручку? Еще мгновение назад казалось, будто надежда осталась под завалами и смертников стало только больше, но что знают об этом подземелье вновь прибывшие? По одному воины Чайнага утягивались в глубь рудника следом за странной дружиной, и мало-помалу надежда оживляла их голоса.
– Куда мы идем? – шепнула Верна, отвернувшись влево, кажется, там шел Гогон Холодный.
– К выходу. – Нет, это не Гогон, а Змеелов.
– К выходу?
– Да.
Вот так, коротко и ясно: «Идем к выходу». Солнце встает и садится, вода мокрая, огонь жжется, а выход где-то впереди.
– Госпожа Верна, меня, старого, мало чем возможно удивить, но в тот момент, когда наши глаза ослепит дневной свет, я посчитаю себя готовым к исходу в мир иной. Твои воины – нечто невероятное. Такого просто не должно быть, но ведь есть!
– Да, – буркнула и скривилась.
Потеряли счет времени, когда ход наконец остановился. Всякое было – трещины и провалы, лужи и подземные озерца, вымоины и развилки, но всегда оставалась возможность для прохода лошадей и ни разу дорогу не перекрыл тупик.
– Долго идем. Наверное, солнце в мире уже зашло, – простонал кто-то из людей Чайнага, без сил опускаясь наземь.
– Заходит, – холодно бросил Серый Медведь.
Девятеро спешились, двинулись куда-то вперед, там что-то зашуршало, посыпались мелкие камни, и вдруг темень изошла прорехой, в которую брызнул малиновый закатный багрянец. Заскрипело, затрещало, и наконец большая четырехугольная заслонка в рост человека под руками телохранителей рухнула, открыв лаз в подлунный мир. Толстенные полубревна, сколоченные вместе досками и заваленные камнями, много лет прикрывали ход в подземелье. Снаружи заслонка даже травой поросла – в шаге пройдешь, ни за что не распознаешь.
– Тяжеленные бревна за много лет приросли к запорному косяку, но твои воины вынесли перегородку, как холщовую занавеску, приколоченную к раме. Госпожа Верна, что с тобой?
Перед глазами все поплыло, в груди стало горячо, сползла наземь, ровно тряпичная кукла, и все повторяла: «Свадьба, свадьба, свадьба…»
Подошли к стану Кабена глубоко в ночи, под утро. Колдун так и не понял, что случилось, и отчего привычный мир за какие-то мгновения перестал существовать, поглотив сотню с лишним воинов. А ведь утром хотели сниматься, шахта все равно завалена, ловить некого. Он что-то почувствовал, открыл глаза и подтянул к себе ларец за мгновение до того, как палатку разнесло надвое, словно гнилую тряпку. Трещина появилась на входном пологе, уползла наверх к серединному столбу, и менее чем за удар сердца полевое жилище будто вывернули наизнанку. Шкуры слетели под сильным рывком, и давешние налетчики скорее мысли ворвались внутрь. И даже не ворвались, а пронеслись насквозь. Всесильные боги словно замедлили бег времени для Кабена, и колдун видел, как быстры нападающие и, напротив, медленны его собственные воины. Люди получали по дюжине смертельных ранений, не успев толком схватиться за меч, а ларец будто сам выпорхнул из рук. Хотел схватить ускользающую могущественную древность, но не успел – из четырех ран стремительно истекала жизнь…