Мы постарались, чтобы прощание не было слишком долгим и слезливым. Прощаться всегда тяжело, а когда дома остаются самые дорогие тебе люди и ты не знаешь, увидишь ли их еще раз…
– Я вернусь! Вы слышите, я вернусь!
Вятич фыркнул:
– Кто бы сомневался.
И почему-то именно вот этот ответ, а не заверения, что «обязательно», «несомненно», вселил в меня уверенность, что действительно вернусь.
В низовьях Волги куда жарче, чем в Новгороде, а Батый от самой реки ушел в степь, его в Сарае не было, пришлось разыскивать, поэтому пока добрались, не то что семь, семь раз по семь потов сошло. В Сарае у Батыя трон и множество бездельников вокруг, на лето он выезжал на пастбище с куда меньшей толпой ненужных людей, потому и чувствовал себя куда лучше и свободней.
Жарко, душно, тошно, очень хотелось плюхнуться с разбегу в пусть и теплую, но все же воду реки, поплавать, лучше бы в купальнике… Но об этом не то что мечтать, вспоминать нельзя. Из воды бы не вышла.
Господи, как они могут париться в толстых халатах круглый год? Вообще, в тринадцатом веке для меня проблемной была не зима с ее стужей и ледяным ветром, а лето. Лен прекрасно впитывал пот, в нем легко и приятно, но я все равно мучилась от жары, а здесь в степи тем более.
Чтобы не закипеть или не наделать глупостей, я занимала голову ребусами на темы окружающей жизни.
Все-таки Вятич научил меня одному – думать. И не только думать, прежде чем что-то сказать, думать вообще. Размышлять, сопоставлять факты, делать выводы.
Мы в двадцать первом веке настолько привыкли получать уже обработанную информацию, что этого даже не замечаем. Интернет соберет, Интернет проанализирует, Интернет проинформирует. Без него, как без рук, без глаз, без головы. И мало кто задумывается, что за дрянь там выложена, кто ее выложил, как подал, кому выгодно, чтобы мы увидели именно эту информацию, а не другую, чтобы прочитали именно эти новости, сделали именно эти выводы… Нет, Интернет не промывал мозги, он их загружал, остальное просто выходило само собой.
Здесь у меня не было почти никакой информационной базы, никто не выдавал жвачку из сведений, не подсовывал готовые выводы, думать приходилось собственной головой. Занятное оказалось дело! Я и дома дурой не слыла, но как же часто ловила себя на том, что направление размышлений, а то и сами выводы мне ненавязчиво уже подсказаны новостийными каналами, заголовками статей или репортажей, самой тематикой передач и сообщений. Это удобно, далеко не все меня интересовало настолько, чтобы в этом копаться, а тут предлагают готовое, проглотила и побежала дальше.
Да и некогда заниматься долгими размышлениями о других, своих дел всегда было невпроворот.
А тут у меня масса свободного времени. Это когда я с рассвета дотемна крутилась как белка в колесе в Волково, мне некогда было думать. В седле, тащась в Сарай, а потом еще и по степи в поисках Батыя, я переосмыслила многое, и начала почему-то с гибели в Каракоруме князя Ярослава Всеволодовича. Словно чувствовала, что если разгадаю эту загадку, то многое смогу понять в жизни Орды, а это поможет совершить задуманное.
Что мы знали о смерти князя Ярослава? Только то, что сообщил странный монах Плано Карпини. Те, кто ездил с князем, как‑то вдруг последовали за своим хозяином либо делали вид, что ничего не слышали и не видели. Предательство, конечно, но как их укорить? Жизнь дорога каждому.
Скользкий, как угорь, монах сумел втереться в доверие к Туракине – регентше, правившей Империей после смерти Угедея до избрания Гуюка. Монах видел, как ханша собственноручно подала еду и питье русскому князю, после чего он слег и через семь дней умер.
То, что Ярослав Всеволодович был отравлен, сомнений не вызывает, его тело посинело и распухло. А вот все остальное вызывает очень большие сомнения. Кому была выгодна эта смерть? Уж Туракине совершенно нет. Провинился чем-то Ярослав Всеволодович? Но таких просто убивали, а не травили тайно, монголы чувствовали себя достаточно уверенно, себя в столице, чтобы наказывать открыто.
Что же произошло там, в Каракоруме, и почему свидетелем тайного убийства оказался только францисканский монах? Не приложил ли к этому руку добродушный толстяк Плано Карпини? Дело в том, что Ярославу Всеволодовичу давно предлагалась дружба с Латинской церковью, похоже, что он к таковой склонялся, но крестовые походы на Русь, которые пришлось отбивать и самому князю, и его сыну Александру, заставили Ярослава изменить решение. Кажется, в Каракоруме Ярослав противостоял не ханше Туракине, а скромному францисканскому монаху.
Скажи русский князь хоть слово Туракине или новому Великому князю о попытках Карпини склонить его на союз с папой, монах и до своей кибитки не дошел бы. Похоже, Карпини просто опередил, возможно, руками русского боярина Федора Яруновича, как упоминают летописи. Подбросить ненавидевшему все западное боярину сведения о том, что князь Ярослав после возвращения поставит Русь под руку Латинской церкви в противовес собственному сыну Александру Ярославичу, уже не раз бившему рыцарей, не слишком сложно. Убить князя сам боярин, может, и не мог, а вот рассказать обо всем той же служанке Туракины, запросто.
Как все сложно…
Но к тому времени, когда хан нашелся, вернее, мы смогли его найти, я, кажется, понимала расклад в Каракоруме, да и на Руси тоже. Это хорошо, это поможет мне разговаривать с ханом на равных.
Я осадила сама себя: вот нахалка, кто он и кто я. Нет, мы равны, но только потому, что он может то, чего не могу я, а я знаю то, чего не знает он. И я действительно буду не убивать, а спасать хана. Если бы мне кто-то сказал об этом еще полгода назад, в глаза бы плюнула. Тогда казалось: я и Батый на земле несовместимы, я из Москвы вернулась, чтобы его убить, а теперь спасала!
В моем отношении к Батыю изменилось только решение, вместо «убить» стало «спасти», в остальном я вовсе не питала к хану никаких симпатий, напротив, стала ненавидеть его еще больше. Спасать того, кого ненавидишь, это, конечно, круто. И лишний раз доказывало, что в нашей жизни ничего невозможного нет.
Хан не стал меня выдерживать, позвал к себе сразу, только получив очередной голубой лоскут. Чтобы его передать, пришлось подкупить одного из неприметных советников. Я долго пыталась вспомнить, не тот ли это старикашка, которому я мечтала нагадить, но так и не вспомнила. Нет, они, конечно, разные, но все на одно лицо.
С собой пришлось взять Карима, потому что князя Александра не было, а по‑кипчакски я не понимала. Как и хан по‑английски. Полагаться на его переводчиков вовсе не хотелось. Батый, видно, понял мою озабоченность, согласно кивнул, разрешая подойти и Кариму. Тысячу раз предупрежденный, что переводить нужно возможно точно, но вежливо, бедолага все же тупил. Я не ерничала, не хамила, мне не было необходимости показывать свою силу и свои безграничные возможности, а потому разговор состоялся короткий, но емкий.
– Куда ты торопишься?
– Пора, Саин-хан. Зимой может быть поздно.
– Почему?
– Против тебя выступит сила…
Он подумал, потому спокойно произнес:
– Я дам тебе пайцзу. Что еще?
– Сообщи обо мне Сорхахтани, чтобы она понимала, что я не враг.
– Ты рискуешь…
Я чуть не ляпнула про риск и шампанское, но сдержаться на сей раз удалось уже легко (расту над собой!).
– Иначе нельзя.
– Ты помогаешь коназу Искандеру?
– Всей Руси.
– Почему я должен помогать тебе?
Нет, он определенно тормоз! Прошлый раз, можно сказать, полдня объясняла, что спасаю его от Гуюка, а он снова завел ту же пластинку! Или это проверка? Нечего мне тут контрразведку разводить, не хочешь спасаться, не надо, пропадай с музыкой или без. Без тебя найдется кому править.
А вот это была мысль! Гуюка, конечно, все равно следовало грохнуть, но ведь и Батыя спасать ни к чему, почему Вятичу не пришло в голову, что ханом может стать тот же Мунке или еще кто-то? Может, и пришла, но Батый сейчас удобней?
Ладно, об этом я подумаю на досуге, если отправлюсь в Каракорум, то этого самого досуга по дороге у меня будет хоть отбавляй.
– Потому что я помогаю тебе.
– Поедешь через десять дней. Сорхахтани предупредят. Будь осторожна, надо опасаться не только Гуюка.
– Я знаю. Страшнее те, кто подсказал отравить князя Ярослава?
Наши глаза встретились, хан промолчал, но я поняла, что права. В мозгу полыхнуло: ну ни фига себе! Получается, что спасать Батыя нужно не столько от его двоюродного братца, ставшего Великим ханом, сколько от скромных людей в монашеских рясах? Так кто кого завоевал? Тумены Батыя Европу или незаметные люди папы римского Великую Империю и ее столицу Каракорум?
Или я не права и просто накручиваю страшилки?
Я понимала, что показать сможет только сама жизнь, а мне предстояло окунуться в круговорот уже не боевых, а настоящих шпионских закулисных страстей. И цена поражения там не рана или плен, а только смерть. Стало не по себе, трудно, когда враг невидим. Однако выбора у меня не было, ввязалась, теперь оставалось только действовать.
«Силой вечного Неба. Покровительством Великого могущества. Кто не будет относиться к сему указу Бату-хана с уважением и благоговением, потерпит ущерб и умрет!»
Пайцза, выданная мне Батыем, позволяла спокойно ехать до самого Каракорума. Только спокойно ли?
Осенний ветер без устали тащил по степи обрывки даже не желтой, а грязно-бурой травы, истоптанной тысячами ног и копыт. Он приносил запахи степных трав, горчил полынью и еще чем-то, чего я не знала. Эта горечь приносила облегчение, потому что было уже невыносимо вдыхать скотский запах, вонь горящих кизяков, конского и людского пота.
Ровная, как стол, степь расстилалась впереди. Резво перебирая ногами, бежали неутомимые монгольские лошадки. Сначала было смешно ехать на этих почти пони, но постепенно мы привыкли, оценив их способность бежать и бежать, не останавливаясь, целый день.
Мы не могли надолго задерживаться, чтобы дать отдохнуть коням, я спешила к Сорхахтани-беги, матери Мунке вдове Толуя, как говорили, самой разумной женщине на свете, чтобы помочь ей СПАСТИ БАТЫЯ…