<…>: овы избиша, а иныя поимаша живы, а прочии вскоре щустрѣмишася на брегь».
«В лѣто 6831 [1323] <…> Тое же весны приидоша Нѣмцы къ Псковуб месяца марта въ 11, и стояша под градомъ 3 дни и отъидоша съ срамомъ. По томъ бяше за 8 недѣль, месяца маия въ 11 день, приидоша Нѣмцы к Пскову, загордѣвшеся, в силѣ тяжцѣ, без бога, хотяще плѣнити домъ святыя Троица; приехаша в кораблях и в лодиях и на конях, с пороки и з городы и со инѣми многими замышлении».
«Того же лѣта [1480], месяца августа въ 18, приидоша местер с Нѣмцы и со всею землею ко Изборскоу городскоу ратью, в велице силе, со многим замышлением своим, хоупучися безбожнии Нѣмцы на дом святого отца Николы, хотяще взяти его пушками <…> и много безоумнии троужалися, не многоша ничто же зла сотворити, богъ бо храняше городок и люди от Нѣмец».
«В лѣто 7011 [1503]. Прииде местер, отмѣтник правыя вѣры, ко Изборску городкоу со всѣмъ замышлением и лѣзоша к городкоу усердно, месяца сентября въ 2 день; и городка богъ оублюде»[354].
Оценки такого рода нередки в тех случаях, когда русские, в свою очередь, проходят по Ливонии с убийствами и пожарами. Только месть за порушенный договор и грабежи встречаются нам в качестве мотивов для военных действий преимущественно против близлежащего ливонского города Дерпта. Страшные жестокости, о которых ведется речь в ливонских свидетельствах, русскими не отмечены. Ни слова нет также о стратегической направленности более крупных акций. Полагали ли русские из Новгорода, Пскова, Полоцка и прочих городов, что могут изгнать «латинских» соседей и имеют ли они на то право, из летописей понять невозможно. Реальные предприятия указывают на то, что Новгород и Псков никогда всерьез не питали намерения завоевать Ливонию. Александр Невский, вероятно, мог бы использовать такую возможность, он же ограничился мирным договором, отнюдь не притеснявшим побежденных.
Летописи отражают только в ограниченном объеме реальное состояние знаний русских о событиях вне территории гос собственного пребывания. Восприятие всех нерусских событий зависело, вероятно, от их значимости для собственной истории и реальной жизненной ситуации. Поэтому неудивительно, что псковские летописцы больше интересовались русско-ливонскими делами, чем их коллеги с берегов Волхова, жившие на большем отдалении от Ливонии.
Псковские летописи называют 25 ливонских городов и крепостей. Далее идут многочисленные реки, административные территории и земские регионы. Бросается в глаза, что почти все наименования являются собственно русскими образованиями, а не позаимствованы из немецкого языка. Очевидно, что прибывавшие туда сборщики даней с древних времен были хорошо знакомы с географическими условиями, которые со временем не в состоянии оказалась изменить даже новая политическая обстановка, возникшая в прибалтийском регионе с конца XII века. Однако их осведомленность о формах правления, институтах и организации соседей нашла в летописях лишь ограниченное выражение.
<…> С XIV века Ливония признавалась в псковских летописях как единая территория Немецкого ордена и определялась понятием «вся земля Немецкия». Различие между орденскими, епископскими и городскими владениями стало проявлять себя лишь со временем. Хотя уже в 1242 году известны были «немцы ратманы» — предположительно, из Дерпта, — однако осознание того, что Ливония вовсе не идентична орденской территории, проявляется лишь в сообщении от 1406 году («местер ризьскии <…> и с юрьевцы»)[355]. <…> В ходе XV века Псков научился раскалывать ливонских государей тем, что заключал особые договора с орденом, дерптским епископством либо «всей Ливонией» в лице архиепископа или ордена. Целью, к примеру, являлись такие соглашения, по условиям которых Немецкий орден в период ведения боевых действий между Псковом и Дерптом, должен был сохранять невмешательство[356]. Этот раскол ливонской конфедерации, столь значимый для Пскова, в последствии нашел отражение и в его исторических записях.
В целом же письменная фиксация соглашений становилась все более важной. Обе стороны, как правило, проявляли себя как верные договору партнеры и в ходе регулярного двустороннего общения приобретали полезный опыт. Ведение переговоров, осуществлявшееся чаще всего в приграничных пунктах, выработка документов, их ратификация псковичами, а позднее московскими князьями, или с ливонской стороны архиепископом, магистром ордена или дерптским епископом, продление сроков мирного договора, продолжение или отмена соглашений имели в XV веке крайне формализированный характер, что в конечном итоге содействовало оформлению правовой защищенности государства в сфере международных отношений. К тому же участники были заинтересованы в том, чтобы посредством пусть менявшихся, но вместе с тем гарантированных союзнических соглашений отстоять свою независимость от поползновений усилившихся московских князей и Польско-Литовского государства. Не раз Псков отказывал москвичам и новгородцам в своем участии в походе против Ливонии под предлогом существования такого мирного договора <…>.
Увеличение актуального знания о ливонских контактах, которое обретало оперативный характер, не позволяет говорить о том, что русские в Пскове или Новгороде видоизменяли — например, вследствие активизации их взаимного общения, — свои первоначальные оценочные критерии, задействованные в обращении с немцами. Вплоть до XVI века источники постоянно обнаруживают две схематичные интерпретации. Во-первых, «немцы», в первую очередь, ливонские немцы, с XIV века во многих местах названы «погаными», что означало «не православные» или «еретики». Этот антилатинский аспект проходит сквозь все псковское и новгородское летописание, возрастает со второй половины XV века и образует, можно сказать, основной мотив русского видения Запада в позднее Средневековье.
При этом великие битвы XIII века оставляли свои следы на протяжении длительного времени — по крайней мере, в сознании летописцев, которые использовали их в качестве наглядных и, как тогда казалось, неопровержимых исторических аргументов при осуществлении «антиримской пропаганды». Речь здесь идет об уже упоминавшихся сражениях Александра Невского 1240 и 1242 годов, а также великой битве при Везенберге (Раковоре) 1268 года в датской части Ливонии, которая была выиграна русской стороной ценой бесчисленных потерь, «Житие» князя Довмонта, который командовал псковскими полками в составе большого русского ополчения, и довольно подробное описание события в 1-ой Новгородской летописи сохраняют воспоминания об этом драматическом событии[357]<…>. При усиленном старании представить немцев и шведов «бичом Божьим» исторической корректности слишком большого значения в нем не обнаруживается. Его [летописца — М.Б.] представления о соседях-иноверцах противоречат исторической реальности, базируются на стереотипах церковной полемики, но одновременно отражают политико-государственное и национальное сознание, которое следует рассматривать в тесной взаимосвязи с подъемом великого Московского княжества. История превращается в фундамент, на котором можно было возвести все, что казалось пригодным для использования пропагандой. Нападения шведов и немцев показывали примеры последствий княжеской разобщенности — да спасет от этого Москва! Врагам, здесь имеются в виду злые немцы, может быть дан успешный отпор и не только на русской земле — если во главе страны стоит сильный, мужественный, богобоязненный князь, достославные военные предприятия могут состояться и по ту сторону границы. Об этом в будущем позаботиться московский царь <…>.
Таким образом, результат исследования нашей проблемы, касающейся представлений русского Северо-Запада о ливонских немцах, демонстрирует несовпадение характера их конкретного общения друг с другом с миром представлений, отображенных в летописях.
От эпохи первобытности и до начала XIII века, когда конкретное восприятие «другого» еще имеет слабое отображение в источниках, отношение к соседям было более-менее терпимым, пока собственные интересы оставались ими по сути своей не затронутыми. Беззаботность, может, даже равнодушие утвердились и на политическом уровне. Торговля функционирует и преумножает собственную пользу. В русских писцовых избах в это время об иностранцах, их происхождении, формах правления, намерениях и т. д. либо совсем ничего не знают, либо не считают нужным о том упоминать. Интерес к соседу, думается, появлялся лишь в том случае, если тот непосредственно вмешивался в судьбы русских людей. И ливонский священник Генрих рисует нам в целом беспроблемные отношения.
В течении XIII века произошли изменения. Немцы не только прочно обосновались в землях балтийских и финно-угорских народов, но и стали проникать с агрессивными намерениями на русскую территорию. Их военные силы побуждают к осторожности. Собственная слабость каралась незамедлительно. Но их жажда экспансии могла быть пресечена ответным силовым актом. Военные успехи торжественно отмечались, воспоминания о них хранились веками, хотя характеристика агрессора при этом опускалась. Это относится и к тексту «Жития» Александра Невского, который позднее будет переработан в соответствие с воззрениями православного духовенства. Там, где сказывается изначальная княжеская биография, западные страны представлены нам так, чтобы можно было вывести на сцену Александра в образе блистательного победителя над сумасбродными и заносчивыми иноземцами. Характеристика Запада имеет тут инструментальный характер. Во времена татарского господства и территориальной раздробленности он служил фольгой для воссоздания наглядного и полного смысла образа сильного русского князя <…>.
В реальной же жизни утвердилось представление о том, что раз рыцарей нельзя совершенно вытеснить с Даугавы, их остается лишь терпеть. С середины XIII и до конца XV века Новгород и Псков — Полоцк полностью находится под влиянием Литвы, — набираются нового опыта общения с «латинянами». Конфликты хоть и случаются, но вспыхивают лишь из-за таких периферийных проблем, как рыбная ловля на Чудском озере, нападения на купцов, карательные походы местных администраторов по обе стороны границы и т. п. Многие спорные моменты устраняются посредством заключения договоров. Даже сложное переплетение ливонских внутригосударственных отношений с обилием особых интересов не являлось непреодолимым барьером при разрешении конфликтов. В политических буднях в общении сторон друг с другом преобладала нормально