след.
— Держись, капитан! — раздался вдруг чей-то голос. — Скоро наши придут!
Несколько жандармов в черных мундирах, будто вороны, метнулись к людской толпе. Но найти и схватить смельчака не так-то просто.
Русанов улыбнулся. Впервые с тех пор пор, как попал в лапы фашистов. Шепотом повторил:
— Держись, капитан!..
В тюремный лазарет приходили посмотреть на «убийцу, шпиона и бандита» гестаповцы, офицеры-эсэсовцы, жандармы. Некоторые предлагали Русанову даже сигареты. Все были в хорошем настроении, смеялись, шутили.
— Теперь конец твоим красным! Курск завтра будет наш! Москва будет наша! — сказал один из жандармов.
…На пятый день в лазарет пришли два парикмахера. Увидев их, Русанов удивился. «Не все ли равно, каким умереть — побритым или обросшим щетиной?»
— Вас хотят видеть таким, каким вы были в партизанах, — сказал парикмахер.
— С усиками, подстриженным, — добавил его напарник. — Цените гуманное отношение, господин капитан. У вас даже не отобрали орден.
Мысленно Александр готовил себя к новым мукам на допросах, представлял, как гестаповцы будут ломать ему ребра, загонять иголки под ногти, бить по спине сучковатыми палками. И вдруг — на тебе. Перед ним не гестаповцы, а парикмахеры с бритвой, помазком и блестящим блюдечком с пенящимся в нем мылом. «Это все из-за моей планшетки!.. — чуть не вскрикнул Русанов. — Они узнали, кто я. И теперь…»
— Что? — усмехнулся Александр. — Провалилось ваше наступление на Курск? Сломали зубы? Теперь вам нужен Русанов?..
— Начнем, господин капитан, — подошел к нему парикмахер с бритвой.
— Прочь отсюда! — стиснул кулаки Александр.
— Если вы так будете себя вести, вам свяжут руки, ноги, и мы все равно побреем. Таков приказ, — сказал парикмахер.
— Прочь отсюда, подонки!
В глазах Русанова была такая решимость, горел такой гнев, что парикмахеров как ветром сдуло.
Но через несколько минут они снова вошли. Следом за ними ввалились надзиратели и офицер с нашивкой на рукаве «РОА».
— Никто из немцев не посмел сорвать твой орден, капитан! — ткнул власовец пальцем в грудь Русанову. — Говорят, что у ваших там есть еще и орден Александра Невского? Гм… Непонятно! Что общего между красным знаменем и князем Александром Невским, которого православная церковь сделала святым?.. Совсем свихнулись большевики. Еще орден Петра Первого или Ивана Грозного придумают.
— Смотри, какой умный, — сплюнул под ноги Русанов.
— Рад, что ты это сразу заметил.
— Мне противно говорить с тобой, продажная шкура!
— Я тоже офицер! — повысил голос власовец.
— Ты предатель.
— Оставь эти слова, капитан! Никто с той стороны фронта их все равно не услышит. Для Строкача ты пока что пропал без вести. Так что прекрати сопротивление и позволь парикмахерам заняться работой.
— Прочь! — закричал Русанов.
Власовец кивнул тюремщикам, и те, будто тигры, бросились на Александра. Он ударил одного кулаком в скулу, другого — головой в подбородок. Отдышавшись, надзиратели снова кинулись на Александра. Дальше сопротивляться у него уже не было сил. Его повалили на пол. Один надзиратель сел на грудь, двое стали крепко держать за руки и ноги. Парикмахеры принялись за работу.
— Ну вот, — усмехнулся власовец. — Изображал из себя железного большевика, а теперь лежишь, как распятый Исус Христос. Прекрати сопротивление, Русанов! Разве с тобой вот так нянчились бы, если бы не знали, что ты недавний адъютант Строкача? Такие птицы нечасто к нам залетают. Цени и ты немецкую доброту, возьмись за ум.
Бритва больно скребла по щекам, подбородку, оставляя кровавые полоски. Но Александр был безразличен к этому. Щемило до краев наполненное ненавистью и отчаянием сердце. Вот если бы оно разорвалось сейчас. Именно в это мгновение. И никаких мук больше, никаких допросов, никаких надежд немцев и власовцев на то, что он, капитан Русанов, «расколется» и сообщит им что-то ценное.
Парикмахер поднес зеркальце к его лицу. Он увидел свои большие серые глаза, густые черные брови, русые волнистые волосы, усики, ямочку под подбородком. Горько усмехнулся.
— Внимание! Еще раз улыбнитесь, пожалуйста.
Сотрудник власовской газеты «Заря» выхватил из полевой сумки «лейку» и прицелился, чтобы сфотографировать Русанова.
«Так вот зачем им нужно было мое бритое лицо!» — скрипнул зубами Александр.
Власовец щелкнул затвором фотоаппарата.
— Вот так! Улыбка, правда, не вышла. Но ничего, обойдемся и без нее.
— Зачем вам мое фото? — спросил Александр.
— Для интервью с капитаном Русановым. Без фото будет не так убедительно! — с ухмылкой ответил газетчик. — Обстоятельства требуют твоих показаний, капитан. Я советую тебе все рассказать, что будут спрашивать. Плата солидная — хорошая еда, шнапс. Не жизнь — шик! А что еще надо на войне? Почему молчишь?
— Неужели ты думаешь, что я продамся за шнапс и колбасу, как продался ты?
— Строишь из себя стального коммуниста? Напрасно! Тут из тебя выбьют комиссарскую спесь. Еще будешь плакать кровавыми слезами.
— Плакать будешь ты, когда на твою шею набросят петлю. А это будет. Слышишь? Гремит на фронте, под Орлом. Можешь записать для своей газетки. «Немцев обязательно разгромят под Орлом и Белгородом, потому что соседняя Курская область — родина Русанова». Как? Устраивает твоих господ эта военная тайна?
— Ты еще не представляешь, капитан, как весело тебе будет, даже если немцы отступят с твоей Курщины. Ты еще зальешься курским соловьем, если станешь упираться. А теперь возьми вот ремень, который у тебя отобрали. Подпоясанным будешь совсем молодцом, да еще при ордене. Мы не боимся, что ты повесишься на ремне. Для этого он слишком широк.
Власовец положил ремень на нары и поплелся к выходу.
Русанов захохотал:
— А ты еще и большой трус! Страх, наверное, загнал тебя в плен.
— Ошибаешься. Я здесь по убеждению, как и наш генерал. Мы за свободную Россию без Сталина и большевиков, — ответил власовец, остановившись возле двери. — Но мы еще повоюем с тобой, капитан! Смеется тот, кто смеется последним.
Русанов улыбнулся и вслед ему продекламировал:
Ты Родину предал, презренный пигмей!
Продал мать, жену и детей!
Так будь же ты проклят во веки веков
Народом, детьми и женой!..[1]
КРЕПОСТЬ ЛЮТЦЕН
В середине июля 1943 года немецкое командование спешно эвакуировало из Орла тылы, службы, учреждения.
Во дворе городской тюрьмы гремели выстрелы — расстреливали узников.
Ждал своей очереди и Русанов.
Но не дождался.
Пятеро конвоиров повели его из тюрьмы на вокзал и там посадили в товарный вагон с зарешеченными окнами.
Эшелон шел медленно, потому что партизаны — то орловские, то смоленские, то белорусские, а потом и литовские — разрушали железнодорожные пути.
В дороге прошла неделя. Наконец поезд остановился.
— Куда мы приехали? — спросил Александр конвоиров.
— Город Лютцен. Восточная Пруссия.
Русанова и его охранников встретил служащий полевой жандармерии с подковообразной бляхой на груди. Он сказал конвоирам, чтобы они отвели пленного в крепость.
Во времена средневековья в крепости Лютцен гнездились псы-рыцари Тевтонского ордена. Из этой цитадели рыцари нападали на земли прибалтов, грабили селения и города. Теперь здесь был концлагерь. В нем содержались не рядовые пленные Красной Армии, а военные специалисты или офицеры. В Лютцене шла моральная «обработка» узников, которых фашистское командование пыталось использовать по специальности.
Капитана Русанова привели не в камеру, а в коттедж, куда поселяли на первых порах генералов, полковников или инженеров, попавших в фашистский плен.
На столе — бутылка коньяка, раскрытая банка сардин, хлеб, колбаса.
Франц, приставленный к Русанову для охраны, потер руки:
— Все равно война, господин капитан. Коньяк и хорошая закуска — мечта солдата. Ешьте, пейте…
Поесть они не успели: появился надсмотрщик и сказал, что капитана Русанова вызывает майор Сахаров.
Александра отвели в соседний коттедж. На полу комнаты он заметил пятна крови и с ужасом подумал: снова начинается.
Из боковой двери вышел майор в немецком кителе с нашивкой «РОА» на рукаве.
— Как доехал, Русанов? Перекусил немного? Выпил? О! Глаза блестят! Значит, немного заправился?..
— Я с вами свиней не пас, чтобы вы «тыкали» мне! — ответил сердито Александр. — С кем имею несчастье говорить?
— Почему несчастье? — пожал плечами власовец. — Скорее — честь. Майор Сахаров, служу в контрразведке в армии генерала Власова. В сорок первом командовал в Красной Армии… Ну и как ужин? А коньяк? Это венгерский…
Сахаров кивнул надсмотрщикам. Те подскочили к Русанову, надели на его руки наручники.
— Так будет надежней, — сказал власовец. — Я знаю, как тебя брили-стригли парикмахеры в Орле. А теперь рассказывай.
Русанов смерил его гневным взглядом.
— Неужели вы думаете, что я расскажу о том, что вас очень интересует?
— Твое дело! Но если будешь молчать, про колбасу и кашу забудь! Я посажу тебя на «диету». Двести граммов эрзац-хлеба и кружка болотной воды. Как раз для твоей богатырской комплекции. Две недели…
— Это ты от злости показываешь свои зубы, майор! Ты кипишь потому, что немцы драпанули из Орла и Белгорода. Нет, кровь партизан пролилась не напрасно, и мои страдания здесь тоже не напрасны. Мы победим фашистов! И тебе, Сахаров, как приблудной собаке, придется искать другого хозяина, если до того времени наши тебя не схватят!
— Уведите его прочь! — приказал конвоирам Сахаров.
Русанов сидел на «диете». Как завидовал он своему другу Василию Яремчуку, который воевал в это время на железных дорогах Правобережья!
Весной 1942 года минер Яремчук выступил на Всеславянском митинге от имени украинского народа. Эту речь слышали генерал Строкач и кинорежиссер Довженко. Русанов с ними возвращался из Колонного зала Дома союзов. Довженко сказал, что поставит о Яремчуке художественный фильм.