Русанов вернул газету, сделав вид, что поверил в подделку.
— Вы спрашивали о моей гордости и моем самолюбии? Да, я горжусь, что являюсь сыном Советского Союза, горжусь, что моя армия стоит уже на Днепре и разгромит вашу Германию, господин Мюллер! Самолюбие?.. Мое самолюбие никогда не толкнет меня на путь предательства, на путь майора Сахарова.
— И вам не жаль своих родителей, братьев, сестер? Не жаль жену, детей, если они у вас есть?
— У меня есть дочь, — признался Русанов, опустив голову. — И при других обстоятельствах я любому, кто посмел бы обидеть моих родных, набил бы морду. Но сейчас война. Я солдат. И должен вести себя так, как подобает это настоящему солдату.
— А газета «Правда»? — спросил Мюллер после некоторой паузы.
Русанов горько усмехнулся.
— Московская «Правда», — он сделал ударение на слове «московская», — не станет печатать, что какой-то там капитан сдался в плен немцам. Она печатает информации только о немецких капитанах, которые сдаются в плен.
Мюллер обвел вопросительным взглядом присутствующих.
— Что скажете, господа?
— Большевик! Фанатик! До мозга костей! — выкрикнул один из гестаповцев.
— А вы? — обратился штандартенфюрер к майору Сахарову.
— Он просто дурак, остолоп!
Мюллер укоризненно покачал головой.
— Нет, капитан Русанов — умный человек. И весьма сведущ в том, что происходит в высоких кругах Красной Армии.
— Переводить эти слова, господин штандартенфюрер? — спросил переводчик.
— Конечно, — ответил Мюллер и пристально посмотрел на Русанова. — Я не удивлюсь, если узнаю, что капитан владеет немецким языком и мог бы обойтись без переводчика.
Александр прикусил губу. Еще одна новость! Мюллер считает его человеком, знакомым с высокими кругами армии. Впрочем, возможно, так оно и есть. Разве начальник Украинского штаба партизанского движения генерал-майор Строкач и его заместитель полковник Старинов не являются людьми из этого круга? Разве он, Русанов, не знает, сколько раз Строкач был на приеме у главнокомандующего, сколько раз вызывался на заседание Политбюро и Государственного комитета обороны, где шла речь о развитии партизанского движения, о руководстве отрядами, о помощи партизанам и о требованиях и задачах, стоящих перед ними? Ведь это же благодаря Строкачу шесть партизанских командиров получили звание генерал-майоров. Проклятый Мюллер почувствовал, что он, Русанов, важная для них птица. И не только потому, что они знают, какую должность занимал он в партизанском штабе… «Русанов — важная птица…» Так, кажется, недавно говорил и майор Сахаров. О, как бы он облегченно вздохнул, если бы от него отцепились и считали бы его обычным пленным!
— Говорите, капитан! — прервал размышления Александра Мюллер.
— Я все сказал.
— Жаль, — вздохнул Мюллер. — Тогда мы напечатаем большим тиражом листовку с вашим портретом и сбросим на партизанские леса Украины и Белоруссии. Над расположением ваших регулярных войск.
— Вашей листовке тоже не поверят! — махнул рукой Александр.
— Поверят! Поверят, капитан! Листовка будет называться «Правда о «партизанском движении». Последние два слова в кавычках. Это будет выглядеть как насмешка над вашим партизанским движением…
ПОБРАТИМЫ
В камеру Русанов вернулся, когда узники читали единственное чтиво, что было в крепости, — власовскую газету «Заря». Александр сел на нары, и конвоир освободил его от наручников.
Некоторые узники смотрели на» него сочувственно, но большинство настороженно, с укором и даже презрением. Еще бы! В газете «Заря» напечатано его фото, опубликовано интервью с ним «Капитан Русанов рассказывает…».
— Тебя посадили в нашу камеру как шпиона! — выкрикнул кто-то. — Поэтому и орден не сняли!
— Не надо бросать такие оскорбительные слова, — покачал осуждающе головой Павел Адольфович. — Вы же грамотные люди и хорошо знаете, что подобные показания немцы могут напечатать от имени любого из нас. Вы прочитали хоть что-нибудь про невидимые мины, которыми партизаны подрывают эшелоны, слава о которых дошла и до нашего «каменного мешка»? О тактике отрядов и численности партизан прочитали?..
— А ведь верно. Это — провокация…
— Мы верим тебе, Русанов!
— Вот это другой разговор, — улыбнулся Колеса. — А чтобы капитан не сомневался в нашем к нему уважении и сочувствии, давайте изберем его старостой камеры «Восемьдесят». Кто «за»?
Почти все узники подняли руки.
— Итак, капитан Русанов староста нашей камеры, — подвел итог голосования Колеса. — Уверен, что с его кандидатурой согласится и комендант, ведь наш капитан, благодаря власовской «Заре», стал теперь известной личностью! — с горечью в голосе сказал Павел Адольфович. — Что молчишь, Саша?
— Говори, Русанов!
— Нечего тебе сердиться на нас!
Услышав шум, в камеру вбежали вахтманы.
— Что случилось?
— Почему кричите?
— Старосту переизбрали!
— Теперь староста — капитан Русанов!
Вахтманы переглянулись. Русанова они хорошо знали и даже немного побаивались. Не раз видели, как цацкалось с ним начальство, приглашало иногда и на рюмку коньяка. Теперь же о нем написали еще и в газете.
— Пусть будет так. Но чтоб был порядок! — сказал старший вахтман, выходя из камеры.
— Что молчишь, Саша? — снова обратился Павел Адольфович к Русанову, когда в камере воцарилась тишина.
— А что говорить? Их «Заря» — только начало. Это я понял, когда разговаривал с Мюллером. Показывали даже газету «Правду».
— «Правду»? — удивился Колеса.
— Жулики! Фальшивомонетчики! Эта газета сработана в гестапо. Я сразу понял и по номеру газеты, и по тому, что наши никогда не печатают, что какой-то там капитан сдался немцам в плен. Видно, такую «Правду» они подсовывали не одному нашему пленному офицеру.
— Верно, — шепотом сказал Павел Адольфович. — Ты генерал-лейтенанта Карбышева знал?
— Слышал о нем много хорошего по ту сторону фронта. Генерал Карбышев был учителем полковника Старинова, рецензировал его первую статью о минах. Знаю, что Карбышев теперь в плену.
— Так вот… В нашей камере есть несколько товарищей, которые были с Дмитрием Михайловичем в лагерях в Замостье, Хаммельбурге. Немцы там распространили листовку, в ней писалось: «Генерал-лейтенант Дмитрий Карбышев перешел на службу Германии. Ваше дело проиграно. Русские, сдавайтесь, потому что лучшие ваши люди перешли к нам. Сдавайтесь…»
Русанов горько усмехнулся:
— Значит, и я среди лучших русских людей? Ведь немцы такое напечатали и про меня. Но когда-нибудь все это обернется против них самих.
— Дмитрий Михайлович Карбышев говорил пленным, чтобы они не поддавались на провокации врага, были стойкими, что наша армия обязательно разгромит Гитлера. Эта твердая убежденность, эти слова хорошо подбадривали робкие души некоторых наших товарищей.
— Настоящий человек всегда останется настоящим человеком в любых обстоятельствах. Таков и наш Карбышев, — кивнул Русанов.
— Верно, Саша. А знаешь, что Карбышев ответил немцам? «Советские генералы совестью не торгуют. Придется умереть — умру как солдат. Я — коммунист!..»
— Это всем сердцем сказано, — задумчиво произнес Русанов и вдруг оживился: — Если кто-нибудь из вас выживет, дождется своих, прошу, умоляю: передайте моей матери, генералу Строкачу, что я не изменил Родине!
— Сообщим, если…
— …если выживем, — добавил узник Кондратьев и, схватившись руками за грудь, закашлялся.
— У Кондратьева туберкулез. В этой камере, похожей на могильную яму, ему долго не протянуть, — шепотом произнес Павел Адольфович. — Да и вообще из этого проклятого Лютцена только две дороги — одна к немцам на службу, другая — в гроб. Третьей пока что здесь не знают.
— Что же делать? Как быть? — спросил Русанов.
— Когда я лежал в могилевском госпитале, то слышал рассказы про одного донского казака. Он был в плену. Ему тоже предложили служить у немцев. Он согласился. Ему дали отряд, набранный из военнопленных. Немцы добавили к этим казакам еще и своих и послали против белорусских партизан…
— И это отребье уничтожало партизан? — не выдержал Русанов.
— Нет, Саша. Это были не подонки. Они перебили всех немцев, предателей судили военно-полевым судом и расстреляли, а потом начали громить фашистов как партизаны. Этот отряд стал грозой для немцев. Как видишь, есть и такой выход. От тебя ни Мюллер, ни Власов пока что не отступятся. Вот и поступи, как тот донской казак. Помирись с Сахаровым и Власовым, а потом ударь немцам в спину, чтоб аж загудело!
— А как же с совестью, Павел Адольфович?
— Ты же сам сказал: «Настоящий человек всегда останется настоящим человеком».
— Давайте, — протянул руку Русанов.
— Что? — удивился Колеса.
— Комсомольский билет Пустельникова.
— А-а! Сейчас…
— У него серьезная рана?
— Да. Но парень мучается не так от раны, как от мысли, что, когда она затянется, за него возьмется майор Сахаров. Башковитый парнишка.
— А ваша рана?
— Поработаешь день — нога просто жжет. Ждешь не дождешься, когда ляжешь на нары, — сморщился от боли Павел Адольфович. — А почему тебя так интересуют наши раны?
— Я ведь теперь староста. И должен заботиться о своих побратимах по несчастью, — печально усмехнулся Русанов. — Я знаю одного врача в Хохенштейне. Когда Сахаров держал меня на «диете», этот врач вместе с немцем обследовали меня. Он из пленных, старший лейтенант медицинской службы. Калинин его фамилия. Наш человек…
— Ну и что из этого? — пожал плечами Колеса.
— Я хочу, чтобы кто-нибудь выбрался отсюда. И поэтому, Павел Адольфович, вы будете на ногах не только на работе, но и ночью, когда все будут спать. Догадались, зачем все это нужно? Ваша нога должна распухнуть, отечь, чтобы комендант крепости поверил, что ее надо или подлечить, или же ампутировать в госпитале…
— Эту несчастную ногу немцы чуть было не отрубили в Могилеве. Чтобы как-то спастись от газовой гангрены, я обратился к врачу Тарасенко. Он тоже из пленных. Я сказал: «Знаю, Вячеслав Иосифович, что вы наш патриот. Спасите мне ногу — я еще хочу воевать с фашистами…» Тарасенко сперва испугался моих слов, подумал, что я провокатор, но, взглянув на ногу, все понял. Нога была спасена. Но, очевидно, ненадолго…