Приняты необходимые меры для механизации разгрузочно-погрузочных работ. На причалах и пристанях установлены подъемные краны, транспортеры и другие механизмы. И тем не менее на обслуживании прибывающих караванов будет занято до полутора тысяч человек.
Мы впервые завозим для леспромхозов двенадцать тысяч тонн каменного угля. Летом паровозы узкоколейных железных дорог будут переведены с дровяного топлива на уголь. По предварительным подсчетам, это позволит сэкономить по три рубля на каждом заготовленном кубометре леса. А если эту цифру умножить на количество древесины, заготовляемой леспромхозами с узкоколейными железными дорогами, то экономический эффект составит внушительную сумму…»
Саня и не представлял такого размаха северного завоза. Он знал только о малых самоходках, идущих рядом, а все они везли продовольствие. Значит, где-то сзади еще торопятся буксиры с караванами барж, осевших от тяжелого груза. И не только сухогрузные суда Камского пароходства, но и нефтеналивные Волготанкера. И сколько таких, как он, впервые сойдут сегодня на незнакомый гостеприимный берег, к радостным людям!
Осторожно, чтобы не запачкать, не измять «обоюдоострые» брюки, Саня привалился к фальшборту. Рядом Анатолий задумчиво и лениво, словно нехотя, растягивал через колено свою неутомимую гармонь. Она пела тихо, вполголоса, но настойчиво и призывно, будто девушка в ожидании любимого. Она все пела и пела, а никто не шел и не шел.
На берегу возле самоходки было пусто. Близился вечер, и пожилые разошлись по домам. Молодежи на тихих улицах поселка тоже делать было нечего: клуб еще закрыт. Только на площади перед клубом одиноко бубнил что-то себе под нос разговорчивый колокольчик.
Виктор пытался развеселить друзей:
— Вот эти комары-то маленькие, наверно, еще детишки. Лично я думаю, есть большие, пенсионеры уже…
— Ага, прямо так с клюшками и летают, — поддержал Саня.
Но шутку никто не подхватил: говорить не хотелось. Все молча слушали зовущую песню гармошки, словно тоже ожидали кого-то.
Вдали показалась одинокая пара. Идет вдоль берега. Мимо, мимо… Нет, прямо к ним на трап. Девушка заробела, замешкалась на хлипком трапе. Парень — по пружинящим двум доскам, умело, уверенно, как к себе домой. Обернулся, подал подруге руку, поторапливает. Ступил на палубу — и сразу к Анатолию:
— Разреши сыграть…
По-свойски так, будто давно знакомы.
— Что для вас, парни? Могу любую мелодию. Любую песню, на заказ…
И пошел, и пошел без передыху. Заревела вся в белой пене Ангара. Загрустили молодые солдатки, ожидая солдат. Замаячили призрачные голубые города, у которых названия нет. А потом как повернул на танцевальные — и давай рвать меха: от «Марины» до самых модных песенок. А каблуками на одном месте так и ходит, притопывает. Гудит металлическая палуба — не усидеть внизу.
В кубрике у матросов были в гостях ребята с соседнего судна. Не стерпели, пошли на музыку друг за другом по крутому трапу. Только один встанет, выпрямится, голова другого покажется из люка. Парень, что гармонь расшевелил, смотрел, смотрел на них: на первого, второго, третьего, — не выдержал, оборвал песню:
— Много еще вас там? Давайте уж заодно!
Ждали, ждали — нет никого. И вроде чего смешного, а все захохотали враз.
Веселый парень отложил гармонь, церемонно перед всеми раскланялся, озорно сверкнул глазами:
— Прошу, пане, прощения. Забыл представиться… Адам!
— Прямехонько из рая?
— И всё грешишь?
— И да, и нет… Хотя от дерева житейского запретных яблок я вкусил немало, с Адамом тем в родстве не состою. Отец мой белорус, а мать — полячка, но сам я русским числюсь, — бойко продекламировал он, но не выдержал до конца, споткнулся, махнул рукой.
— Адам Левкович, короче говоря. Когда-то был моряком, теперь хозяин местных голубых дорог. Командую мощнейшей в леспромхозе водометной посудиной в сто пятьдесят лошадиных сил.
— Хорош Адамчик! Водно-музыкальный! — В тон ему одобрительно откликнулся Виктор.
Кто-то добавил:
— И Ева у него под стать!
Девушка, до этого с интересом наблюдавшая за всей сценой, засмущалась. А ребята заговорили оживленно, сгрудились возле компанейского гармониста.
Пока курили, на берегу возле сходен, откуда ни возьмись, уже группа девчат. Стоят, переминаются — идти, не идти.
Виктор не растерялся, подскочил к борту:
— Прошу, лесные красавицы! Лично я вас давно жду. — И рукой плавно повел.
Одна прошла, другая. Глянул вдруг Виктор на себя. О, черт! В рабочем во всем: брюки в мазуте, стоптанные башмаки без шнурков. До того увлекся — забыл, что не одет. Ну, теперь ему пока не до гостей. Скатился в свою каюту, только ступеньки затараторили.
Саня за всем этим следил внимательно. Ткнул локтем Анатолия в бок. Хохочут…
Тесно на палубе в носовой части — на баке. Пожалуй, не развернуться в танце и одной паре. Потому стоят все — кто вдоль бортов, кто возле якорной лебедки. Стоят, слушают любимые песни, негромко подпевают.
А вот эта простенькая и немножко озорная — Саня впервые слышит ее — совсем про них, про ледовый рейс:
На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация.
На реке пароход…
Дальше — еще озорнее, и огня больше, и настроения.
Пароход белый-беленький,
Черный дым над трубой.
Мы по палубе бегали,
Целовались с тобой…
Лег вечер на воду, на суда, на поселок. Приблизил заречные таинственные леса. Летит над Весляной бесхитростная песенка. И вместе со всеми, радостно волнуясь, поет ее рулевой Саня. Словно о нем она. Словно это он сам думает о еще не сбывшемся.
Белая ночь
В клубе сегодня танцы. Он, как маяк, стоит на краю песчаной площади, настежь распахнув освещенные двери. И торопятся к нему на огонь парни и девчата.
Девчат больше. Самые смелые оживленно похохатывают, подергивают плечиками. Все придирчиво оглядывают друг дружку. Пусть себе где-то бродят местные парни. Девчатам не скучно. В зале полно пароходских. Незнакомых, таинственных и потому привлекательных. Ах, закружиться бы вон с тем, пышноволосым. Закружиться бы, зажмуриться. И представить себя не в поселке, известном до последнего закоулка, а где-то там… Где? Какое это имеет значение…
Может быть, и не думали об этом девчата. Может быть, не так уж и обращали внимание на приплывших издалека парней. Но так казалось Сане. Его темно-русая голова не кружилась среди чернявых и светловолосых. Он стоял у самых дверей в зал и оглядывал танцующих.
Вдруг мимо него прошла девушка. Что-то было в ней очень знакомое, волнующее. Саня присмотрелся. Одета со вкусом, но и большинство здешних девчат — не хуже. Прическа, пожалуй, помоднее, посовременнее. Она сделана вроде бы небрежно, свободно и естественно. Тяжелые волосы плавно облегают круглощекое лицо, и от этого оно кажется овальным, удлиненным. Прикрывая уши, они лежат двумя тугими лепестками, отчего вся изжелта-светлая прическа похожа на весенний цветок — желтую купаву.
Но все это Саня видит впервые. А вот глаза… Да, глаза! Вернее, ресницы. Они так знакомы. Длинные, густые и сильно загнутые. Поэтому глаза кажутся большими и радостно удивленными. Как будто человек ежеминутно открывает в жизни что-то новое и необыкновенное. Даже припухшие маленькие губы ее чуть-чуть приоткрыты, словно в том же счастливом удивлении от своих открытий.
Так это ж она! Теперь Саня вспомнил. Он видел девушку в Заозерье накануне выхода в рейс. Вечером, когда кончили носить уголь, он ходил на почту. И вот там, по дороге…
Они шли рядом. Молодой рослый мужчина и невысокая девушка. Кругом было сыро и тускло. Влажное серое небо. Блеклые, с каплями на иглах, редкие елочки. Размокшая земля под ногами. Набухшие влагой доски забора.
Девушка была в выгоревшем плаще и шерстяном платке, завязанном под подбородком. Хотя резиновые ботики часто скользили по раскисшей глине, она старалась не отстать от мужчины, который шагал легко и, казалось, не обращал на нее никакого внимания.
Они шли молча. Только когда вышли на дорогу и под ногами круто захрустел гравий, мужчина спросил грубовато:
— Ну что, попрощалась со своими пионерами?
— Попроща-а-алась, — протянула она. — Тебе легко говорить. А я чуть не разревелась…
Мужчина хмыкнул. И, не меняя взятого тона, заметил:
— Этак не только с ребятишками. С любым, к кому привыкнешь, расставаться несладко. Сам не заметишь, как слезу пустишь…
Они свернули с дороги в проулок. И Саня не дослушал разговора.
И вот теперь она здесь. Как она попала сюда? Неужели с одной из самоходок? Закрутилась новая пластинка, заиграла музыка. Саня решительно шагнул в ярко освещенный танцевальный зал…
Они возвращались на берег, когда в окнах уже погасли огни и улицы лежали сонными просеками. Короткая северная ночь вступила в ту пору, когда кажется, что дома, заборы, все предметы погружены в разбавленное молоко. Стало светлеть, и тишина еще больше сгустилась.
Лена торопилась на судно. В ноль-ноль по московскому времени начиналась ее вахта.
Лена держалась на удивление просто. Сдержанно, но без обычных в таких случаях таинственных недомолвок говорила о себе… После десятилетки она окончила театральную студию в Перми. Да, конечно, она мечтает о большой сцене. Кто из студийцев не думает об этом… Но пока она хочет играть для ребятишек, для школьников. Ведь недавно такой она была сама. Осенью в городе должен открыться театр юного зрителя. Поэтому она никуда не поехала. Работает пионервожатой в школе, выступает в спектаклях народного театра. Ей хорошо нужно знать тех, кого и для кого она будет играть на сцене. Ведь столько делаешь открытий, когда каждый день среди них, живешь их интересами…
А мужчина, с которым она шла, — это ее старший брат. Он штурман на сто девяностой. Она уже несколько раз плавала с ним во время каникул. А нынче специально выпросила отпуск весной, чтобы сходить в северный завоз. Новые места, интересные люди. Все это ей очень нужно. Как же играть жизнь, если не знать ее. На самоходке у брата не хватало одного матроса, и она устроилась в штат. Зачем болтаться без дела…