Все помолчали, каждый думая о своем.
– Глупо получилось, да? – спросила я в темноту.
Сойка ответил не сразу.
– Случившегося назад не вернуть, – проговорил он с тяжким вздохом, – теоретически, Айрин, мы могли бы попытаться выдать тебя за юношу. Короткие волосы, мужская одежда, но не уверен, что обман продержался бы долго. Прости, но мужчина из тебя никакой. Ты слишком воздушна для нашего брата.
– Айрин, не слушай его, – вмешался Хасар, – пара тренировок, и из тебя вышел бы отличный парень.
– И где были твои тренировки? – яростным шепотом осведомился Сойка.
– Так никто и не просил.
Раздавшиеся на улице шаги погасили спор. Часовые зашевелились, затребовали пароль. Дальше они долго обменивались какими-то приказами. Толстая дверь глушила часть звуков. Наконец раздался скрип несмазанных петель, внутрь хлынул поток света.
– Эй, ледяная, на выход, – позвали с улицы, не решаясь входить внутрь.
– Айрин, не смей, – потянулся ко мне Сойка.
– Госпожа, это опасно, – высунулся из угла Хасар.
Я криво усмехнулась, оглядела своих побитых защитников.
– Нам нужно время.
И шагнула в холодную ночь южного плена.
Глава 15Родственные обиды
Мои провожатые сделали вид, что пленница, вышедшая из сарая на своих двоих со свободными руками, – явление запланированное и даже ожидаемое. Похоже, никто и не рассчитывал, что мы будем сидеть связанными и, как бараны, терпеливо покоримся своей участи. Суровая репутация, пусть и не заслуженная лично мною, приятно грела душу.
Я шла в окружении конвоиров, а внутри нарастало неуместное веселье. Хотелось разорвать пелену настороженного внимания и выкинуть что-нибудь эдакое, абсолютно дурацкое. Например, повернуть голову и громко сказать «бу!» на ухо солдату. И ожидаемо получить в ответ штыком промеж глаз, чтобы больше так не шутила. Пожалуй, не стоит пугать и без того пуганых.
Солдаты шли плотным строем, выставив в мою сторону обнаженные штыки, отчего создавалось стойкое впечатление, что меня взяло в плен невиданное многоногое и многозубое чудовище и ведет в свое логово на съедение.
Блестели штыки, напряженно сопели конвоиры, вокруг дремал утомленный лагерь. Даже костры и те потеряли былую мощь, ныне скромно переливаясь красноватыми углями отгоревших дров. Где-то вдалеке слышалось ржание, в той стороне ночевал табун. Слева доносились стоны и громкие голоса, там вовсю горели костры, лампы, метались тени, и темнели кресты на боках палатки. Госпиталь.
Несмотря на глубокую ночь, лагерь продолжал жить своей непростой жизнью. Шагали в темноту смены часовых, торопились к лошадям вестовые, прижимая к бокам сумки с архиважными поручениями, густой храп доносился от костров, где лежали вповалку бойцы. В стылом ночном воздухе горечь осени смешивалась с запахами дыма, мужского пота, крови, пороха, страха и доблести и уносилась вверх, к равнодушному сиянию звезд.
Мы остановились около просторной палатки, входное полотнище хлопнуло за спиной одного из конвоиров и тут же снова распахнулось.
– Заходи, – мотнул он головой.
Я вошла, огляделась. Временность сего пристанища чувствовалась во всем. Серое одеяло так и осталось свернутым на узкой койке. Керосиновая лампа покачивалась под потолком, заливая желтым светом широкий стол, на котором были в беспорядке навалены карты и бумаги. Сидящий за столом мужчина сосредоточенно писал. Не прекращая своего занятия, он коротко бросил:
– Свободны.
– Но… – попытался возразить один из конвоиров и нарвался на повторное и угрожающее:
– Свободны!
Конвоиров как ветром сдуло. Полотнище удовлетворенно захлопнулось за ними. Я хмыкнула – дисциплина, однако, – прошла к столу, выдвинула табурет и уселась. Зоркий взгляд голодного человека (тушенка уже испарилась от беготни по лесу) выхватил стоящий на столе котелок, заботливо обернутый в газету. Пододвинула к себе, открыла крышку. Мм, каша с мясом. Уже успела остыть, но еще не заледенела.
Мужчина наконец дописал свое важное донесение, отложил перьевую ручку в сторону, помахал листом, подсушивая чернила.
– Так проголодалась? Давно по лесам бегаешь? – спросил он, не глядя мне в глаза.
– С тех пор как к нам решила наведаться Тайная канцелярия, – пробубнила я с набитым ртом.
Высоко поднятые брови и неодобрительный взгляд отца… Да, я в курсе, что мои манеры значительно ухудшились за последние дни, но время такое, что не до манер.
– Значит, канцелярия.
Тонкие пальцы рассерженно забарабанили по краю стола. Отец рывком поднялся, потер лицо. Я следила за ним и видела, как он устал, как опухли и покраснели от бессонных ночей глаза, а лицо осунулось и побледнело.
Отец опустился передо мной на колени.
– Она была права, твой дар еще удивит своей силой. – Вглядываясь в мое лицо, он покачал головой и огорченно поджал губы.
– Я тоже рада тебя видеть, папа. – Я отложила ложку в сторону.
– Прости, – выдохнул он, обнимая меня, – прости за все, солнышко.
В Танилграде отца уважали за твердость, он всегда держал свое слово. К нему приходили за советом соседи, отцу прочили место народного судьи, так как в споре его нельзя было подкупом заставить встать на чью-либо сторону. Он был опорой семьи, нашей каменной стеной, за которой так легко было укрыться маленькой девочке. Но девочка выросла, а стена оказалась с тайниками.
Я отстранилась, чувствуя огромную неловкость. Он понял. Встал, отвернулся к стене палатки, как будто там можно было найти подсказку по разбиванию стен между близкими.
Повисло тягостное молчание. Глупо. Я так мечтала об этой встрече, так надеялась на нее, а теперь сердце разрывалось пополам от противоречивых обид, и любовь в нем боролась с оскорбленной гордостью.
Он мой отец и любит меня!
Он обманул и предал меня, заставив поверить, что дара нет.
Он хотел как лучше, хотел, чтобы я жила обычной жизнью, не сталкиваясь со злом.
Он сделал выбор за меня, как будто я кукла, а не живой человек.
Он хотел…
– Твои не бросятся спасать командира от ледяной? – прервала я молчание.
Отец повернулся, и на мгновение мне показалось, что его глаза покраснели еще больше. Нет, точно показалось. Такие мужчины, как он, никогда не плачут.
– Я – маг, – он пожал плечами, словно извиняясь за данный факт, – и не самого низкого уровня. Так что наша беседа наедине лишь добавит мне популярности. Полог тишины я опустил, не переживай.
– У меня осталось мало сил, чтобы переживать.
Обида взяла верх. В горле образовался комок горечи, который никак не хотел проглатываться. Еще немного – и плотину прорвет, выплеснутся наружу накопленные боль, страх, отчаяние.
– Если бы я мог…
– Мог! – Я с ужасом поняла, что кричу и не могу остановиться. – Мог все рассказать! Мог дать право выбора, а не лгать!
– Риш! – Он попробовал меня одернуть.
– Нет больше Риш. Посмотри на меня! Что во мне осталось от прежней белокурой девочки, которой ты восхищался? Я – Айрин, папа. Ледяная ведьма. Та самая, от которой вы пытались меня уберечь. И я ничего не знаю. Ни о даре, ни о ледяных. Одни только дедовы сказки, а сказки, как оказывается, врут.
Он не перебивал, давая выговориться, и только потемневшее лицо и тусклые глаза говорили о том, что каждое мое слово находит кровавый путь в его сердце.
Гнев угас. Осталась лишь горечь. Я могла бы рассказать еще так много и стольким поделиться… Но он был южанином, а я ледяной.
– Не стану оправдываться, Айрин. – Голос его был глух, а опущенные глаза говорили о многом. – Думаю, ты уже поняла, что такое жизнь ледяных… Если ее и можно назвать сказкой, то очень страшной. Мы не желали такой участи для тебя. Никто не хочет отправлять на войну ребенка. Семья Таль-Сорецки была кое-чем обязана твоему деду, и только поэтому нам разрешили оставить тебя дома. Особое снадобье подавляло дар. Еще лет пять, и он бы не проснулся никогда. Ты бы повзрослела, вышла замуж, родила детей и никогда бы не боялась спать по ночам.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором было столько горечи и сожаления, что я не выдержала. Слезы покатились по щекам. Это был плач по розовому платью, которое мне должны были сшить к совершеннолетию, по любимому пирогу с яблоками и корицей, по теплым летним вечерам, когда так приятно прогуливаться среди пологих холмов Танилграда, по всему тому, что я навсегда оставила дома.
– Милая…
Он пересадил меня на колени, обнял, гладя по спине, а я сотрясалась в рыданиях, не в силах остановиться, и не сразу поняла, о чем он говорит.
– Но даже сейчас действие снадобья должно было его сдерживать. Твой дар, Айрин, что-то его спровоцировало. Кто те люди, с которыми тебя задержали? И где слуги? Ты ведь не одна бежала из дому?
Вытерла слезы. Всхлипнула пару раз для порядка, успокаиваясь, и горько усмехнулась про себя. Мужчины везде одинаковы. Мысль об одинокой женщине, путешествующей без сопровождения, вызывает у них ужас, даже если эта женщина – ледяная ведьма.
– Не важно.
– Нет, важно!
Глубокая морщина на лбу, лед в усталых глазах. Ты беспокоишься обо мне, это понятно, но я уже не маленькая девочка и могу сама отвечать за свои поступки.
– Эти люди спасли мне жизнь, я им верю. Этого достаточно.
Насмешка в глазах, дернувшийся уголок рта. Для тебя я все еще маленькая девочка, которая нуждается в защите. Прости, папа, но это уже не так.
– А слуги… между временем на побег и парой людей под боком я выбрала время.
Сузившиеся глаза и болезненное осознание истины. Да, ты прав, было нелегко, но я выжила и стала сильнее.
– Дар пробудился, чтобы защитить тебя, – прошептал отец, вздохнул, расправил плечи. – Не хочешь ничего рассказать?
– Ты не ледяной и должен спать спокойно, – с горькой улыбкой покачала головой я.
Он замер, осознавая, что впервые у дочери появились секреты, на которые она имеет право.
– Я могу дать тебе своих людей, – проговорил глухо, пряча отчаяние.