И снова я задумалась, а стоит ли им переезжать в Северную Шарналию? Маме тяжело будет бросать родных, друзей и уезжать на чужбину, а отец так сильно ее любит, что не станет настаивать на своем решении.
Не хочу давить. Как решат, так и будет.
Въехали в город, Оливия лихо припарковалась на площади между повозкой с флегматичной лошадью и длинным черным автомобилем. Я завистливо покосилась на ледяную. Ладони аж зачесались от желания ощутить под ними кожаный обод руля.
– Смотри, Нурея, как у внучки глаза горят! – с одобрительной насмешкой произнесла Оливия. – Это ты у нас по старости и немощности никак к машинам не привыкнешь, а молодежь-то по-другому на жизнь смотрит.
– Да я не против, – пожала плечами бабушка, – пусть учится, только сама экзамен принимать буду.
– По рукам! – подмигнула мне Оливия. – Будешь в городе, заходи, договоримся о занятиях. – Она помолчала, внимательно глядя на меня. – Я рада, что мы не ошиблись в тебе, Айрин.
Гомон привокзальной площади на мгновение перекрыл резкий гудок клаксона. Лошадь очнулась от своего дневного сна, всхрапнула, дернулась.
– Тпру, зараза, – донеслось с козел, и бородатый мужик хватанул вожжами по широкой пегой спине.
Над открытым верхом машины показалась поднятая в прощальном жесте рука, и в следующее мгновение автомобиль Оливии скрылся из виду.
– Как была егозой, так ею и осталась, – проворчала бабушка, однако глаза ее смеялись, и было ясно, что она нисколько не сердится на подругу. – Пойдем перекусим, да домой.
И мы пошли в дальний конец площади, где под раскидистой сосной стояли столики, вкусно пахло свежей сдобой, пенился в кружках хлебный напиток, который здесь называли коротко: квас.
За столиками сидела компания из трех воительниц и четырех стражей. Они прошлись по нам настороженными взглядами, но почти мгновенно их взгляды смягчились, и ледяные чуть ли не хором пожелали нам доброго вечера.
А крайняя привстала и искренне поздравила. Так и сказала: «Поздравляю, южанка».
– Ты популярна, – объяснила бабушка, когда мы сели за дальний столик и быстро сделали заказ: по кружке морса, четыре шарика мороженого и два сладких пирожка.
Я удивленно приподняла брови и покосилась на соседей. Оттуда тихо, но явственно донеслось несколько раз слово «дикая».
Ее светлость дикая княжна Таль-Сорецки. Звучит, да? Слышали бы это мои подруги по классу! Вот был бы стыд!
Нам принесли заказ, и бабушка без лишних слов приступила к рассказу:
– Каждый год в конце весны, когда склоны гор покрыты цветочным ковром, мы устраиваем Праздник рождения. Ты, наверное, догадалась, что это за праздник? По лицу вижу, что да. В этот день «рождаются» ледяные. Все девочки в возрасте тринадцати-четырнадцати лет проходят через обряд. Не позже. Родовая память – непростой груз, и чем гибче психика, тем лучше. Долгие годы мы теряли одну-две сестры после Даръэсте – ритуала памяти, пока не научились готовить девочек к нему. Смерть еще заглядывает к нам на праздник, но гораздо реже, чем раньше. – На лицо Нуреи набежала тень, взгляд стал печальным.
Смерть! Я сделала большой глоток морса, ледяной напиток охладил прорывавшуюся панику. То есть этот самый обряд… Я, конечно, подозревала, но не думала, что все так плохо. С другой стороны, если бы знала заранее, все равно бы не отказалась. От мысли, как легко я отделалась, навалилась противная слабость, рука с кружкой задрожала, и я поспешно поставила ее на стол, чтобы не расплескать морс.
Нервничаем, ледяная? А ты думала, раз – и в дамки?
– Не стану скрывать, ты – единственная, которая прошла обряд так поздно, да еще и без подготовки, и осталась жива. И я не планировала проводить тебя через него. – Нурея положила прохладную ладонь на мою руку и сжала. – Поверь, я бы не простила себе, случись что с тобой. Но… весь твой путь стал подготовкой к обряду. Схватка с некромантом, битва с льолдами, даже… гм, ну ты поняла… Все это позволило тебе пройти Даръэсте. И лучше было это сделать сейчас, когда есть время, чем… – Она замолчала, взгляд сделался отстраненным.
Я вежливо кашлянула.
– Ох, нам же пора! – встрепенулась Нурея. – Опоздаем.
Фраза так и осталась незаконченной, как и наш разговор.
Она вошла практически беззвучно, но ему не нужны были глаза, чтобы почувствовать ее присутствие. Ощутить, как изменился воздух в комнате, и в нем запахло морозной свежестью.
Он не поменял позы, и рука продолжала все так же водить бруском по лезвию меча, но плавный ход его мыслей был нарушен. И воин в нем сейчас недоумевал: пришла сама к нему в комнату? Зачем?
Хотя чему он удивляется? Для ледяной нет ничего зазорного заглянуть в комнату вассала своей сестры.
– Сидишь? – В голосе гостьи явственно слышалось раздражение. – А знаешь, куда и зачем уехала твоя госпожа?
Теперь раздражение сменилось насмешкой. Хасар не прервал своего занятия, хотя внутри все заныло от нехорошего предчувствия. Надо было напроситься и поехать с ней. Надо было.
У него оставались еще пара десятков взмахов до того, как разразится гроза и ледяная выплеснет накопившееся в ней напряжение.
– В Ларгард. По делам леди Нуреи, – спокойно ответил он, все так же не поднимая глаз.
– По делам, – передразнила его Лазарита, отлипая от дверного косяка и делая шаг к кровати. Теперь она стояла прямо перед ним, и делать вид, что ему все равно, становилось все труднее.
– Глупенький, наивный южанин, – ледяная храбрилась, но он чувствовал, что за насмешкой скрывается страх, – сидишь и ничего не знаешь. А если она не вернется? Или вернется, но не она?
– Говори! – то ли попросил, то ли приказал Хасар. В лезвии клинка отражались, множась и переплетаясь, комната, тоненькая фигурка ледяной и его рука, нерешительно занесенная над лезвием.
– Легко сказать, – вздохнула Лазарита, наматывая кончик косы на палец. Молчаливый и спокойный южанин одновременно раздражал своим хладнокровием и… никак не хотел выходить у нее из головы. Вот и сейчас, не находя себе места от беспокойства за Айрин, она почему-то пошла именно к нему. – Бабушка хочет провести ее через Даръэсте. А, – махнула она рукой, заметив его непонимающий взгляд, – ты же ничего не знаешь. Даръэсте – ритуал памяти. Видишь ли, чистый, неиспользованный дар сейчас большая редкость. В основном ледяная оказывается хозяйкой подержанного дара и наследницей памяти его владельцев. Немного утомительно, да? – Она состроила недовольную гримасу.
– Ты помнишь все, что делали ледяные до тебя? – уточнил Хасар.
– Слава Трехликому, не всех, а только тех, кто владел даром до тебя. У меня, например, было пятеро. Я год с ними примирялась. Поначалу они пытались диктовать, что делать, куда ходить. Никак не хотели смириться с тем, что от них осталась лишь память. Потом привыкла. Но мне было тринадцать! Я сама еще была ребенком, и, поверь, не все переносят это так легко.
Хасар напрягся. Выражение его лица не изменилось, он мастерски владел собой, но внутри нарастали тревога и раздражение.
Айрин могла бы предупредить, попросить поддержки, совета! Или ее использовали втемную?
Рука снова потянулась провести бруском по лезвию.
Вжик. Проклятые ледяные с их тайнами!
Вжик. Ритуал опасен, а они используют его чуть ли не сразу.
Вжик. Похоже, им нужна еще одна ледяная, а живая, но без дара Айрин их не устраивает.
– А если Даръэсте провести позже? – задал он вопрос и замер, ожидая ответа.
– А если попробовать стать стражем? – парировала Лазарита, складывая руки на груди.
Гроза приближалась, и уже явственно доносились раскаты грома. В комнате посвежело.
– Ты знаешь, – произнес он, убирая брусок в карман и кладя руки на лезвие меча.
– Лаккери рассказал. Говорит, ты просил его с тобой позаниматься.
– Он согласился.
– Месяц! – выдохнула ледяная, и Хасар отдернул пальцы от налившегося холодом меча. – Ты понимаешь, что до игр не год, не полтора года, а месяц!
Он не ответил.
– Ты просто сдохнешь. На потеху всем. Южанин решил стать стражем! – Голос ледяной звенел от ярости, а воздух в комнате стыл от холода.
– Я все решил, – прозвучал ответ.
Лазарита замерла на мгновение, потом скривилась, дернула плечом и вышла, бросив на ходу:
– И не надейся, что Лаккери сможет тебе помочь.
– Дурак! – донеслось до него перед тем, как захлопнулась дверь в комнату.
Он вздохнул, медленно поднялся. Меч сам прыгнул ему в руку. Старый, верный товарищ! Взгляд прошелся от рукояти до кончика лезвия, и в душе поднялась теплая волна.
Взмах, сверкающее лезвие описало полукруг. Тело двигалось легко, плавно перетекая из одной стойки в другую.
«Меч должен стать частью тебя, только тогда ты будешь уверен в его ударе».
Выдох. Точность, выверенная годами тренировок. Разноцветными волнами пробегало по лезвию отражение комнаты.
«Путь воина не терпит суеты и торопливости, но больше всего он не терпит трусости».
Движения становились быстрее, тело ускорялось, все еще удерживая ритм танца.
«Приняв решение, воин должен ему следовать. Пустые сомнения – ржавчина, разъедающая твое оружие».
Теснота комнаты не позволяла развернуться в полную силу. Ничего, завтра он начнет тренировки, и тогда ему придется жалеть совсем о другом.
«Ты – последний из нас. Помни об этом».
Он помнил. Всегда помнил.
А вот с даром все непросто. Зачем нужно было заставлять женщин брать в руки оружие, как будто для этого недостаточно мужчин?
Сила женщин в их слабости. Именно она позволяет мужчинам чувствовать полноту жизни, избавляет их кровь от хладности и прибавляет ума.
И кто будет продолжать род, если все начнут браться за оружие? Кто станет готовить, воспитывать детей?
Неправильно здесь все. Неразумно. Если только… Чувство, что он не видит чего-то, лежащего на поверхности, вызывало досаду. Чужая тайна манила к себе, как запретный плод. Впрочем, попытайся он действовать открыто, его вышвырнули бы из Ледяных гор в двадцать четыре часа, и никакое заступничество Айрин не помогло.