Каменных Богов в заливе возвращали на пьедесталы, безвозвратно разбитые фигуры высекали заново. Возвышающийся над ними городок Экс’Ор был уже очищен от обломков, а его купальни восстановлены. После своего возвращения лишившийся руки Канте провел немало времени в его целебных кровавых ваннах, в компании Шута и Мёда.
Принц покосился на пустую половину своего рукава, приколотую сзади к локтю. Он все еще чувствовал вспышки боли в отсутствующей руке, но и она постепенно проходила – если не считать ночных кошмаров, которые все еще время от времени посещали его. Впрочем, Канте знал, что бесчисленное множество людей скорбели о куда более серьезных потерях, чем потеря руки.
Город целый месяц пребывал в трауре, в ходе которого устраивались большие и маленькие церемонии. Императора Маккара и принца Джубайра проводили в последний путь с большой пышностью, как и подобало их статусу.
Всеми было замечено отсутствие на этих траурных мероприятиях принца Мариша. Сразу после нападения он бесследно исчез, но никто не был настолько наивен, чтобы думать, будто это положило конец его притязаниям. Во время долгих бесед на балконе Рами признался Канте, что в ходе битвы в тронном зале мог убить своего брата, но сдержался, решив просто прогнать Мариша. Он все еще верил, что брата можно спасти. Увы, но Канте не мог порицать подобное решение. Он слишком хорошо понимал чувства Рами, терзаемый внутренним конфликтом со своим собственным братом. И все же надеялся, что сострадание Рами в итоге не погубит их.
В то время как императора Маккара и принца Джубайра чествовали и оплакивали публично, Аалийя отдавала им дань памяти и в частном порядке, часто спускаясь в мавзолей глубоко под дворцом. Даже Тазар не нарушал этих интимных моментов – когда она могла вынести лишь присутствие Рами, который тоже проводил немало времени наедине с усопшими.
Канте ценил их потребность в уединении. Они оба разрывались между горем и чувством вины – то, что он слишком хорошо понимал.
Принц уже слышал о жестоком убийстве своего отца и, несмотря на то что утверждалось по всей Халендии, знал, что это не было заговором империи. Канте подозревал, что рука, державшая смертоносный клинок, на самом деле принадлежала его брату. И при этом не мог избавиться от опасений, что тем, что в конечном итоге заставило руку Микейна опуститься, было почти невесомое золотое кольцо с печаткой. Тогда, на «Гиперии», Микейн уверился, что Канте намеревался оспорить его право первородства – и, в свою очередь, родословную его отпрысков. Тогда как любые подобные заявления, сделанные Южным Клашем, могли быть отвергнуты как гнусная ложь, лишь один человек в Халендии знал правду – и, чтобы устранить любую будущую угрозу, этого человека следовало заставить замолчать навсегда.
Канте подозревал, что такая участь рано или поздно постигла бы его отца, зная о трениях между королем и принцем, которые в последнее время лишь усиливались. И все же ненавидел себя за то, что сыграл в этом хоть какую-то роль. Как и Аалийя и Рами, он горевал по своему отцу, и при этом чувство вины еще больше отягощало его сердце.
Однако по прошествии месяца даже траур должен был подойти к концу. Жизнь должна была продолжаться, город – восстанавливаться, а моральный дух народа – всемерно поддерживаться. С этой целью этот день знаменовался сразу двумя грандиозными событиями. Хотя Аалийю уже повсеместно почитали как новую владычицу империи, она все еще официально не возложила на себя императорский венец.
Ей предстояло сделать это сейчас.
Когда они вдвоем подошли к тронам, Канте отошел в сторонку и присоединился к Рами. Когда началась церемония, которая включала в себя молитвы всем тридцати трем клашанским богам, многократное дудение в рожки и череду длинных славословий, Аалийя подошла к большему из двух тронов.
В какой-то момент Рами привалился к Канте, на миг задремав. Канте выпрямил его.
– Просыпайся! У нас впереди еще долгий день.
– И ночь, – простонал Рами.
Вторая церемония должна была начаться с восходом луны, отмечающим благоприятный пик солнцестояния. Канте уставился на второй трон, поменьше размерами, – место, которое ему предстояло занять после того, как этой же ночью он сочетается с Аалийей законным браком. И издал точно такой же стон, что и Рами.
В стороне, в передних рядах толпы приглашенных, он заметил Кассту и ее укутанных в черное сестер, которые смотрели в его сторону. Лицо молодой женщины было бесстрастным, но Канте мог поклясться, что на нем промелькнула едва заметная насмешливая улыбка – как будто она наслаждалась его неловкостью.
Он вздохнул и отвернулся.
Наконец главный жрец Бад’и Чаа – Дома Мудрости – поднял венец и понес его к трону. Аалийя сняла с головы полупрозрачный покров, расшитый бриллиантами, открыв умащенные до зеркального блеска черные волосы. Платье на ней было серебристым, с тончайшей золотой вышивкой, изображающей ястреба Хэшанов. В другой ситуации тяжелая накидка с этим знаком уже украшала бы ее плечи – но плащ ее отца лежал в мавзолее, обернутый вокруг тела ее брата и навеки застегнутый золотой застежкой у него на горле.
Жрец осторожно возложил ей на голову обруч из метеоритного железа, украшенный сапфирами. Аалийя выпрямилась, принимая на себя всю его тяжесть и сопряженную с ним ответственность. Луч солнечного света из витражного окна упал на эти драгоценные камни и озарил комнату лазурными лучами.
Раздались восторженные клики, заглушившие рев рожков.
Аалийя смотрела поверх толпы, лицо у нее было твердым и уверенным. И все же Канте заметил, как дрожат ее пальцы. Когда она стала спускаться с тронного возвышения, он подошел к ней, взял за руку и, крепко сжав эти пальцы, прошептал:
– Ты в этом не одинока. Знай это.
Схватив его за руку, Аалийя прижалась к нему – но только лишь на мгновение. Почти сразу же ослабила хватку и выпрямилась. Он проводил ее до последней ступеньки, польщенный тем, что находится рядом с ней.
С новой императрицей Южного Клаша.
После всего этого мрачного опустошения Канте ощутил, как где-то внутри у него разгорается то, чего он не чувствовал уже очень долгое время.
Надежда.
Когда отзвенел первый из вечерних колоколов, Аалийя вошла в стратегический зал на вершине Кровавой башни. Она чувствовала себя более свободно после того, как наконец сбросила свое расшитое платье и переоделась в более простое одеяние «геригуд», состоящее из короткой туники и белого балахона с широкими рукавами.
Вошла она вместе с Тазаром, поддерживающим ее под руку, и жестко посмотрела на Канте. Аалийя оценила его поддержку во время церемонии, но дала понять, что предстоящее бракосочетание будет столь же театральным, как и пышные наряды, которые они наденут. Она с ужасом думала о необходимости подготовиться к нему. Однако Тазар уже помог ей снять платье и доказал, что мужчина, стоящий на коленях, может найти своему языку лучшее применение, чем просто произносить клятвы.
Благодаря такому пристальному вниманию с его стороны они прибыли на это небольшое собрание последними. Аалийя двинулась к столу с рельефной картой Южного Клаша. Тазар отошел, чтобы присоединиться к Ллире – вероятно, чтобы обсудить какие-то вопросы, связанные с низменными армиями и возвышенными делами.
С одной стороны стола перешептывались Канте и Рами, а Пратик и Фрелль вроде как о чем-то спорили с другой. Все замолчали, когда новоиспеченная императрица подошла к столу и откашлялась.
– Зачем ты созвал нас всех сюда? – спросила она фигуру в дальнем его конце.
Оракл из Казена стоял во главе стола в своих обычных черных одеждах, а его бронза была вновь скрыта под краской. Тихан попросил их собраться в стратегическом зале – подальше от других членов имперского совета, непосредственно перед церемонией бракосочетания.
– Я должен сообщить вам, что в этом помещении находимся не только мы, – объявил он. – Также присутствуют, хотя и незримо, те из нас, кто ныне пребывает в Пустошах.
– Никс и все остальные? – спросил Канте.
Тихан нахмурился на него за констатацию очевидного.
– Они будут слушать, а Шийя передаст мне любой из их вопросов.
В течение всего последнего месяца обе стороны регулярно делились сведениями и обменивались своими историями, но Тихан настаивал на том, чтобы любые такие сеансы связи были краткими и эпизодическими. Хоть он и научил Шийю, как экранировать ее эманации, но по-прежнему опасался, что их могут засечь.
Оракл начал:
– Я позволил обеим группам собраться с силами и приготовиться к тому, что должно произойти, но, поскольку это бракосочетание еще не состоялось, должен сделать одно последнее объявление обеим сторонам. А именно, поставить вас в известность, почему мне требовалось подготовить империю к появлению новой императрицы, вышедшей замуж за законного наследника халендийского трона. Очень многое зависит от того, насколько успешно это удастся осуществить.
– Ну наконец-то, – отозвалась Аалийя. – Ты уже достаточно долго секретничал по этому поводу.
– Верно. Как вам всем известно, в то время как отряд в Пустошах успешно пристроил на место турубью западного полушария, то же самое по-прежнему необходимо проделать и на восточной стороне.
– Где-то в выжженном солнцем Пустоземье, – подал голос Рами. – Разве они не…
Тихан оборвал его поднятием ладони, склонил голову набок и произнес куда-то вбок – как и всегда, когда обращался к тем, кто находился в Пустошах:
– Нет, ни с кем не делитесь своим маршрутом. Даже со мной. Чем меньше людей будет его знать, тем в большей безопасности вы будете.
А потом выпрямился и вновь обратился к собравшимся:
– Но вот чего я никому из вас до сих пор не говорил, так это что захвата и посадки второй турубьи будет недостаточно, чтобы предотвратить обрушение луны.
Аалийя поморщилась:
– Тогда что еще нужно сделать?
Тихан уставился через стол.
– Во всем этом есть и третий