Ошеломленная, на какой-то момент я перестала дышать, а брат Тисл бросился вперед. Я не могла поверить, что ударила его. Даже в безрассудной ярости, я стремилась просто поджечь край рясы, который он бы мгновенно потушил. Так легко он парировал каждую атаку. Он казался неуязвимым.
Спотыкаясь, я кинулась к ним. Пламя исчезло, сожженный капюшон дымился у него под руками. Он стоял на коленях, тяжело дыша и дрожа.
– Отойди, – прошипел Аркус.
– Прости меня, – прошептала я. – Прости, прости. Я не целилась специально…
– Конечно, – сказал он, снимая то, что осталось от дымящегося капюшона, и бросая на землю. – Ты же никогда не целишься. Даже после всех уроков, когда тебя учили контролю, ты все ещё дикая.
Его голос дрожал от боли. Мой гнев и жар угасли, на их место пришло обугленное дочерна сожаление.
– Это несправедливо, – сказала я с мольбой в голосе. – Ты специально подстрекал меня. И я не думала, что смогу причинить тебе боль. У тебя есть холод и лед для защиты.
Он медленно встал и обернулся. Лицо его было полностью открыто.
О, боже… его лицо.
Я невольно отступила.
– Ну как? Похоже на то, что я неуязвим? – спросил он, резко и отчетливо произнося каждое слово. – Разве я выгляжу так, будто мне не может быть больно?
Я покачала головой, кожа похолодела от шока.
– Как, ты думаешь, выглядят солдаты? – спросил он. – Те самые, которых ты опалила?
Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Не могла я такого сделать – не могла!
– При всех твоих разговорах об исцелении, – сказал он, безжалостно произнося каждое слово, – ты – самый опасный человек из всех, которых я когда-либо встречал. Если бы я не нуждался в тебе так сильно, то дал бы тебе сдохнуть в той тюрьме.
Его глаза впились в меня с холодной ненавистью. Я отшатнулась.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и направился к аббатству, оставив меня с тошнотворным чувством боли, раскаяния и угрызениями совести.
Глава 12
Всю ночь я проворочалась. Всякий раз, закрывая глаза, я видела лицо Аркуса, когда он снял капюшон: смесь сильной боли и кипящей ненависти.
Теперь я знала, почему он всегда ходит в капюшоне. Его лицо было сильно обожжено. Ухо и щека с правой стороны были изуродованы, кожа бугрилась, как растаявший и застывший воск. Шрам от ожога прятался в волосах, слегка поседевших вокруг него. Шрам, рассекавший губу, изгибался влево. Изуродовано было почти все лицо.
Внезапно до меня дошел смысл его угроз, когда мы впервые встретились, его нерешительность, когда он пытался войти в горящее аббатство. Он был в ужасе от огня, и этому была причина.
И я обожгла его.
Да, его слова были суровыми, но он просто пытался заставить меня выпустить свой дар на волю, раскрыть способности. Я сама была виновата в том, что вышла из себя, что не могла сопротивляться ему или другим Ледокровным, истребляющим мой народ на равнинах. И я сорвалась. Я обожгла его там, где у него уже были ожоги.
Я поняла, что мои чувства к Аркусу изменились с момента моего появления в аббатстве. Сначала он был просто ещё одним Ледокровным. Но он не использовал свой дар, чтобы причинить мне боль. Он использовал его только, чтобы помочь мне научиться владеть собой, сделать сильнее. Несмотря на его холодное поведение, его нападки, я стала уважать его, даже прониклась к нему симпатией. С ним я ощущала себя более живой, чем с кем-либо еще.
Я не понимала, как это произошло. Он все время грозился разгромить меня, называл слабой и стыдил за недостаток мастерства. Но, несмотря на все это, я видела в нем и того человека, к которому мне хотелось приблизиться, если только он перестанет на меня злиться.
– Глупая девчонка, – прокляла я себя.
Хуже всего было то, что он мог подумать, что мой немой шок при виде его лица был вызван отвращением или ужасом.
Конечно, я была в ужасе, но не по другим причинам. Я была потрясена тем, как много он пережил, что его лицо было изуродовано навсегда, постоянно напоминая ему о том, от чего он никогда не сможет убежать. Мне стало тошно оттого, что я лишний раз напомнила ему обо всем этом.
Наступил рассвет. Оранжевые лучи восходящего солнца скользнули с рук на глаза. Я потерла их и пошла умываться гораздо медленнее, чем обычно.
Я чувствовала слабость из-за бессонной ночи, да и лодыжка пульсировала болью. Брат Гамут предложил мне свой лечебный чай, но я отказалась. Мне казалось, что сейчас я не заслуживаю облегчения. Вместо этого я пробиралась по аббатству как призрак, молчаливый и холодный. Сестра Пастель увидела меня, когда я проходила мимо библиотеки, и махнула рукой. Я помахала в ответ, но не смогла заставить себя улыбнуться.
Увидев брата Тисла в церкви, я остановилась. Он стоял на коленях, склонив голову, губы шевелились в молчаливой молитве. Закончив молиться, он с обожанием посмотрел на изображение Темпуса на витраже, поднялся, опираясь на трость, и пошел по центральному проходу, постукивая ею и отбрасывая облачка холода.
– Брат Тисл, – сказала я, заставив его остановиться.
– Мисс Отрера, – отозвался он коротко.
Я скрестила руки.
– Я знаю, что вы, должно быть, сердитесь на меня. Я тоже в ярости от себя самой. Но, пожалуйста, поверьте, я не хотела причинить ему боль. Я даже не знала, что смогу.
Он вздохнул.
– Не думаю, что это было намеренно. Однако это было…
– Это было неконтролируемо, опасно и… ужасно. Я знаю. Простите. Я просто хочу сказать это Аркусу. И что я расстроилась не из-за его шрамов, а из-за его слов. Пожалуйста, брат Тисл. Вы можете сказать, где он?
– Он уехал рано утром. Был еще один набег на деревню, на этот раз в Тристуотере.
– Это всего лишь день или два пути на восток, да? – спросила я с тревогой.
Он кивнул.
– Аркус хотел выяснить, почему там были солдаты.
– Думаете, они знают, что я рядом?
– У нас нет причин так думать. Аркус вернется через несколько дней и расскажет.
Мое сердце упало.
– Ох.
Его проницательные голубые глаза смягчились.
– Если тебе станет легче, я думаю, что вы не причинили ему физической боли. Ледокровных с таким сильным даром, как у него, сжечь почти так же трудно, как и Огнекровных.
– Но он был ранен, – прошептала я.
– Да. Но не вами. Он сильный. Он обладает сильным даром. Просто то, что ты сделала, напомнило ему о худшем моменте его жизни, который до сих пор преследует его во снах.
Я закрыла глаза от сожаления.
– Что с ним произошло?
– Я не могу говорить об этом. Аркус сам расскажет, если захочет.
– Пожалуйста, скажите, чем я могу помочь?
Он спокойно смотрел на меня.
– Делайте то, о чем мы вас просим. Учитесь контролировать свой дар. Выполните свою задачу.
– Выполню. И всему научусь.
Возможно, Аркус и не простит меня, но я могу снова заслужить уважение брата Тисла. Я полностью сосредоточусь на занятиях. Я научусь контролировать и себя, и свой дар и буду выкладываться на каждом уроке.
Потому что, если солдаты так близко, время мое заканчивается.
Аркус вернулся через три дня, и эти дни тянулись бесконечно. Как только я услышала, что он вернулся, то тут же покинула кухню, где помогала брату Пилу готовить обед, и пошла к нему. Я старалась не обращать внимания на горячие удары сердца, когда спешила по грунтовой дороге к гостевым домам, говоря себе, что я только хочу извиниться.
Аркус жил в скромном гостевом доме, стоявшем отдельно от главного здания. Я давно задавалась вопросом, что он делает в аббатстве. Сначала я думала, что его наняли, чтобы помочь мне убить короля. Но кто его нанял? Зная, с каким тщанием брат Тисл вел свои конторские книги, я догадывалась, что у аббатства нет денег. Да и монах относился к нему скорее как к сыну, чем как к наемнику.
Я постучала в дверь и услышала краткое «Войдите» в ответ.
Аркус сидел за маленьким деревянным столом, перед ним лежала открытая книга. Мягкий свет свечи падал на его серую тунику, наполовину прикрытую новым черным плащом с капюшоном, закрывавшим его лицо.
Его комната была больше, чем лазарет, где спала я, а обстановка отражала наклонности жильца. Одну из стен полностью закрывал гобелен с изображением леса, пронизанного солнечными лучами. Несколько музыкальных инструментов. Один угол был занят книгами. У стены стоял стол, за которым сидел Аркус, и два стула. У другой – кровать, застеленная синим одеялом. На маленькой тумбе рядом с кроватью горела лампа.
Я первой нарушила молчание.
– Твоя комната лучше моей. Вот уж точно некоторым злодеям везет больше, чем другим.
Он наклонил голову.
– Должен тебе сказать, что извинения мне нравятся еще меньше, чем благодарность.
Я постаралась проглотить комок в горле.
– Я разозлилась на тебя, но я, правда, целилась в край туники. Ты так легко отразил все мои атаки. Мне и в голову не пришло, что я могу причинить тебе боль.
Он молчал, и я сказала:
– Прости меня. Даже если тебе не хочется слышать это. Мне было плохо от того, что я сделала.
Он кивнул.
– И я злилась, что ты ушел. Я даже не смогла объясниться, – я подошла ближе. – Мне бы хотелось посмотреть в твои глаза.
Он горько усмехнулся.
– Но тогда тебе придется увидеть и остальное, – низкий насмешливый тон смягчал боль в голосе. – А я предпочел бы больше никогда не видеть это выражение ужаса. Никогда в жизни.
Он произнес это таким тоном, будто ему было не все равно, что я о нем думаю. Я шагнула вперед, выдвинула стул и села за стол напротив него.
– Это был не тот ужас, про который думаешь. Это…
– Я знаю, как выглядит шок и отвращение, – тон его был тверд и непреклонен.
– Шок, да, – я покачала головой. – Но не отвращение, нет. Я не знала, что случилось с тобой, и я почувствовала…
– Жалость, – сказал он.
– Сожаление. Я пришла в ужас от того, что я могу сделать нечто подобное. Все, что ты говорил, – правда. Я опасна. Для себя. Для других. Моя бабушка говорила мне, что когда-нибудь я буду спасать людей благодаря своему дару. Но я никого не смогла спасти. Ни себя, ни маму.