За столом Макдуф, быть может, припомнив отчаянный вой жертвы своего эксперимента и подумав о впечатлении, какое он мог произвести на экипаж, счел нелишним заговорить об удивительных работах Карреля, а затем упомянул и о своих опытах.
— Вот видите ли, капитан, — обратился он к Кимбаллу, вспоминая их вчерашнюю ночную беседу, — мы пока еще не создаем жизнь наново, но все же научились уже переносить ее, перемещать из одного организма в другой. Вот, например, сегодня мы намереваемся пересадить здоровое легкое, взятое от умерщвленной собаки, другой, живой собаке. Нам сейчас помешала качка, но можно отложить опыт на некоторое время, потому что вырезанный орган не утратит своей жизнеспособности; мы его подвергли такой обработке, после которой он может храниться без изменения. Но все это пока лишь первые, пробные опыты, в которых нет ничего разительного — в сущности, они служат лишь повторением и некоторым развитием опытов Карреля; мы берем только более важный орган, чем те, с какими работал Каррель. Через несколько дней, я рассчитываю показать вам опыты пересадки гораздо более важных органов. Вы увидите сами… Пройдет еще несколько лет, и в любой благоустроенной биологической лаборатории студенты будут иметь под руками, в качестве учебных пособий, рядом с обычными инструментами и препаратами, также и «обменные» ткани и органы, то есть фрагменты артерий, вен, связок, внутренних органов, даже целые части тела. Это будут «консервы», заготовленные на случай хирургической надобности; сломал себе пациент руку, ногу, расстроились у него почки, печень, легкое, — все это можно будет удалить и заменить новой, исправной частью, как теперь заменяют колесико или пружинку в часах. Да, наши преемники…
Старик вдруг смолк. Это был один из тех моментов молчания, которыми он останавливал полет своей затаенной мечты, давно уже отмеченной всеми, кто общался с ним в последнее время.
Замолк старый руководитель экспедиции, молчали и остальные собеседники. Друг и помощник профессора Манфред Свифт мечтательно смотрел вверх, словно уносясь в ученых грезах вслед за своим учителем.
XВ БУЭНОС-АЙРЕСЕ
26 августа, выдержав несколько дней плавания среди палящего тропического зноя, оба судна вошли в устье Ла-Платы.
На набережной уже стояла группа людей, ожидавшая экспедицию. Тут был уполномоченный Соединенных Штатов Стоун, генеральный консул Корбетт, корреспондент филадельфийского «Messenger’a» Олдхазбанд и множество янки-коммерсантов.
После обычных церемоний и приветствий Пауэлл и Макдуф отправились в «Paris-Palace». Король земледельческих машин снял там на полгода целый этаж.
Макдуф был теперь занят только одной мыслью: неотложно повидаться и переговорить с бесценным свидетелем и очевидцем, самолично видевшим погибшую экспедицию сына в ее ледяной могиле. Но прежде ему еще нужно было подавить на время свое нетерпение и принять несколько официальных визитов. Первым явился председатель аргентинского географического общества Хосе Робледо. Он поднес доктору Макдуфу карту последних открытий в южном полярном море, сделанных экспедицией Шеклтона. Робледо проявил себя человеком деликатным и полным такта: он не стал утомлять знаменитого хирурга длинной приветственной речью, а произнес лишь коротенький спич, предоставляя себя и свое общество в полное распоряжение доктора Макдуфа и его семейства.
Макдуф ответил ему таким же кратким словом. Все были поражены, услышав в его ответе какой-то удивительно странный проблеск надежды на то, что жертвы, заточенные в «ледяной могиле», быть может, еще не мертвы… Это было, в самом деле, нечто необъяснимое, и Робледо успокоился на том, что удрученный горем старец, должно быть, немного заговаривался. А Эмма при этих туманных намеках снова предалась женским грезам: быть может, ее Джордж как-нибудь уцелел и она увидит его живым, а старый Макдуф нарочно притворяется, будто уверен в гибели сына, в действительности же, как и она, все еще питает надежду, что найдет его живым.
Вслед за Робледо явился представитель правительства Аргентинской республики. Это был командир канонерки «Азуль», лейтенант Пепито Уррубу, — статный молодой человек, очень красивый и хорошо воспитанный. Он заявил, что правительство предписало ему оставаться в распоряжении профессора Макдуфа все то время, пока экспедиция будет находиться в южном полушарии. Канонерка «Азуль» должна будет встретить «Эмму Пауэлл» в конце лета около Огненной Земли, а в случае, если ее там не окажется и возникнет подозрение, что с экспедицией случилось какое-нибудь несчастье, «Азуль» немедленно отправится на поиски «Эммы Пауэлл» или ее экипажа, чтобы подать им помощь.
Макдуф горячо поблагодарил правительство в лице его изящного представителя и выразил надежду, что «Эмма Пауэлл» не будет нуждаться в помощи «Азуля».
Затем Уррубу, деликатно угадывая нетерпение Макдуфа, предложил немедленно свезти его к капитану Мендезу Лоа, с которым был хорошо знаком, поскольку раньше служил с ним на одном судне. Макдуф с радостью ухватился за это любезное предложение. Отправились тотчас же, захватив с собой и корреспондента Олдхазбанда, который мог стенографировать весь разговор с тюленепромышленником.
Мендез Лоа жил в собственном домике, в пригороде Буэнос-Айреса, носящем имя «Ракушек» (Las Conchas). По дороге лейтенант Уррубу много рассказывал о Мендезе Лоа, стараясь уверить Макдуфа в том, что на этого человека, с виду грубого и неуклюжего, можно вполне положиться; он не станет и не способен сочинять и вводить в заблуждение, и если утверждает, что видел страшную ледяную могилу с ее трупами, то можно не сомневаться, что она ему не почудилась и что он ее в самом деле видел.
Мендез Лоа встретил гостей на пороге своего чистенького домика, и, мигом догадавшись, кто и зачем к нему пожаловал, пригласил их в дом.
Макдуф схватил и крепко сжал обе руки старого моряка. Перед ним стоял единственный человек, который видел его погибшего сына в ледяной могиле!.. Моряк, казалось, был тронут, но и смущен этим горячим приветствием незнакомого человека. Доктор немедленно рассеял его смущение, приступив, при посредничестве Уррубу, к переговорам с ним, которые корреспондент Олдхазбанд тут же и записывал слово в слово опытной рукой стенографа.
— Вы Мендез Лоа? Вы видели моего сына и его спутников, заключенных в ледяную могилу?
— Да, сеньор. Говоря точнее, я видел заключенные во льду трупы белых людей в меховых одеждах. Ничего другого я не могу сказать, потому что лица их были мне незнакомы.
— Конечно, конечно… Но вы видели их лица?
— Я видел лица троих из них.
— Троих? И вы хорошо рассмотрели лица этих троих?
— Да, я их рассмотрел так же хорошо, как сейчас вижу вас.
— И могли бы их узнать?
— О, сеньор, — проговорил моряк с жестом ужаса, — кто раз видел подобную вещь, тот ее никогда до смерти не позабудет.
— Тот, кто был на ногах, стоял посреди других и смотрел на вас…
— О, помню, помню!.. Я прямо вижу его и помню этот взгляд.
— Можно ли было по каким-нибудь приметам узнать в нем начальника остальных?
— Нет, но само его положение среди остальных было такое, как будто он отдавал приказание или давал совет в ту самую минуту, когда все они замерзали.
— Он высокого роста?
— Не очень.
— Похож на меня?
— Как только вы вошли, сеньор, мне показалось, что в вашем взгляде есть что-то схожее с его взглядом.
— А нос? Нос у него такой же, как у меня?
— Право, не сумею вам сказать. Бороду я запомнил; она была такая же длинная, как у вас, и почти такая же белая; но ведь там все было белое от снега, инея и изморози. А насчет носа… не помню…
— Но глаза мои напоминают вам его глаза?
— О, да!.. — ответил аргентинец, которому становилось как-то жутко от этого допроса.
Между тем, доктор Макдуф порывисто достал из кармана несколько фотографических карточек.
— Вот три портрета, — сказал он. — Один из них — портрет моего сына, и притом очень схожий. Это он?
Тюленелов взял карточку, всмотрелся в нее и, отдавая назад, сказал:
— Нет, это не тот.
— Может быть, вот этот? — продолжал доктор, подавая ему другую карточку.
— Нет, и не этот.
Оставалась еще одна карточка. Доктор дрожащей рукой протянул ее Мендезу Лоа.
— Ну, а эта?.. — спросил он.
— Пресвятая Дева! — воскликнул моряк, весь встрепенувшись. — Это он! Ей-Богу, это он!..
Лоа со страхом переводил глаза от карточки на лицо доктора и вновь на карточку.
— Он, он, он!.. — вновь вскричал он с трепетом, вызванным воспоминанием о ужасном замогильном видении.
Доктор весь сиял и почти машинально, не сознавая этого, крепко пожимал руки Манфреда Свифта, Уррубу и Стоуна.
— О, господа! — восклицал злополучный отец. — Теперь я ведь впервые окончательно и бесповоротно убедился в том, что мой сын погиб и что этот человек видел его замерзший труп!
Волнение почтенного старца было понятно всем присутствовавшим. Но их удивлял и почти пугал тот непостижимый факт, что профессор принимал это «окончательное и бесповоротное» подтверждение гибели сына чуть ли не с радостью.
— Итак, — продолжал доктор свой допрос, — теперь мы можем быть вполне уверены в том, что замерзшие тела, которые вы видели в той ледяной могиле, — это тела людей с погибшего «Проктора».
— Мне самому думается теперь, что это так; ничего иного и подумать нельзя, — ответил Мендез Лоа.
— А сейчас, будьте добры, расскажите мне еще кое-какие подробности, имеющие для нас огромнейшую важность.
— Но мне кажется, — возразил моряк, — что я уже сообщил вот этому господину, Олдхазбанду, все, что знал и мог сказать.
— Это мне известно, и весь ваш рассказ я давно уже выучил наизусть. Но нам нужно, необходимо узнать еще кое-что. И прежде всего, географическое положение места, где вы натолкнулись на эти трупы.
Аргентинец явно затруднялся с ответом.
— Право, не сумею вам в точности указать…
— Да и не надо. Дайте хоть приблизительное указание.