Патрик почесал голову. Он понятия не имел, как увязать эту ставшую историей трагедию с недавним убийством женщины, но нутром чувствовал, что связь здесь есть. Ненадолго прикрыл глаза, затем вернулся к тому, что осталось от кипы.
Спустя некоторое время страсти вокруг исчезновения Нильса улеглись, об этом говорили все реже. Интерес к Нелли тоже как будто поутих – ни единого упоминания за все девяностые годы. В связи со смертью Фабиана в 1978 году «Бохусленинген» разразился пышным некрологом – «невосполнимая утрата», «опора отечества» и прочий обычный в таких случаях словесный вздор. И это было последнее упоминание Фабиана Лоренца в прессе.
Воспитанник Ян, напротив, стал мелькать все чаще. После исчезновения Нильса он оказался единственным наследником семейного предприятия и, достигнув совершеннолетия, немедленно стал генеральным директором. Под его руководством фирма процветала, поэтому светская хроника полностью переключилась на Яна и его жену Лизу.
Патрик оторвался от бумаг. Одна газета соскользнула на пол. Подняв ее, он углубился в чтение. Эта статья двадцатилетней давности была посвящена жизни Яна до того, как тот попал в семью Лоренц. Подозрительная, но крайне любопытная информация. Похоже, жизнь парня действительно круто изменилась. Вопрос в том, насколько изменился он сам.
Оживившись, Патрик снова собрал бумаги в кипу, выпрямляя помявшиеся листочки о край стола. Он думал о том, что теперь делать. До сих пор его вела лишь интуиция, собственная и Эрики… Патрик откинулся в кресле, заложив руки за затылок. Зажмурился, стараясь собраться с мыслями. Это была плохая идея – перед глазами с пятницы стояла только Эрика.
Усилием воли Патрик открыл глаза и сосредоточился на тоскливых грязно-зеленых стенах. Здание участка было построено в начале семидесятых. Похоже, проектировщики специализировались на государственных учреждениях, с их четырехугольными формами, унылым бетоном и тусклыми красками. Хедстрём пытался оживить обстановку – принес комнатные цветы в горшках, развесил на стенах картинки в рамочках. До развода на столе стояла фотография Карин. Патрику до сих пор чудился ее след на лакированной поверхности, хотя пыль с тех пор вытирали неоднократно. Поставив на это место держатель для авторучек, он вернулся к мыслям о том, что теперь делать.
Вариантов было два. Первый – вести расследование на свой страх и риск. Это автоматически означало тратить на него свое свободное время, поскольку в рабочее Мелльберг нагружал его по самое некуда. Правда, у Патрика получилось просмотреть все эти газеты, но с его стороны это было выражением непокорства, мятеж, за который, по-хорошему, он должен был расплатиться часами сверхурочной работы. Делать это у него не было никакого желания, поэтому второй вариант нравился Патрику гораздо больше.
Он состоял в том, чтобы пойти к Мелльбергу сейчас, изложить все как есть и получить добро на расследование убийства в рабочее время. Тщеславие было слабым местом шефа и той струной, на которой следовало играть. Патрик знал, что комиссар рассматривает дело Александры Вийкнер как шанс вернуться в Гётеборг. Злые языки говорили, правда, что возможность эта призрачная и карьера Мелльберга так или иначе закончилась. Но что мешает Патрику обернуть надежды шефа в свою пользу? Можно, например, преувеличить значение Лоренцев во всей это истории. Сказать, что появилось нечто, указывающее на то, что отцом ребенка был их приемный сын Ян. Главное – убедить шефа в том, что Патрик Хедстрём стоит на правильном пути. Не слишком этичный способ, конечно, но Лоренцы и в самом деле были как-то связаны с убийством; Патрик чувствовал это спинным мозгом.
Он быстро опустил ноги со стола. Кресло отъехало и стукнулось о стенку за спиной. Хедстрём взял со стола бумаги и пошел в другой конец бункерообразного коридора, где постучался в дверь Мелльберга, услышал разрешение войти и открыл дверь.
Оказываясь в кабинете шефа, Патрик каждый раз удивлялся тому, как можно, ровным счетом ничего не делая, скопить такое количество бумаг. Полки за спиной комиссара ломились от папок, и Патрик задался вопросом, когда в последний раз эти пожелтевшие страницы видели солнечный свет. На окне, стульях, столе лежали внушительные кипы, помимо прочего, прекрасно собирающие пыль. Не выпуская из рук телефонную трубку, Мелльберг махнул рукой, разрешая Патрику приблизиться. Тот с изумлением наблюдал за шефом. Тот сиял, как рождественская звезда, и улыбался во весь рот. Казалось, только уши мешали его улыбке обернуться на триста шестьдесят градусов по всей окружности головы.
Он односложно отвечал по телефону. «Да». «Конечно». «Не за что». «Ну, это само собой разумеется». «Вы все сделали правильно». «Нет же». «Да, да, большое ей спасибо. Обещаю держать вас в курсе».
Наконец Мелльберг торжествующе бросил трубку на рычаг, так, что Патрик едва не подпрыгнул на стуле.
– Ну вот… дело сдвинулось с мертвой точки.
Лицо комиссара светилось загадочной улыбкой рождественского гнома. Патрик подумал о том, что впервые увидел зубы комиссара – на удивление ровные и белые, можно сказать, идеальные.
Мелльберг выжидающе смотрел на Хедстрёма, и тот понял, что должен задать вопрос, что же случилось. Ответ удивил его еще больше.
– Я поймал его! Я нашел убийцу Александры Вийкнер!
Мелльберг так радовался, что не заметил, как прядь волос сползла с его макушки на ухо. Правда, и Патрику на этот раз было не до смеха. Проигнорировав тот факт, что комиссар употребил местоимение «я», выразив тем самым нежелание делить победу с кем бы то ни было из коллег, Хедстрём подался вперед, упершись локтями в колени, и серьезно спросил:
– О чем вы? Какой-то прорыв в расследовании? С кем вы только что говорили?
Мелльберг выставил ладонь, ограждая себя тем самым от дальнейших вопросов, откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. Эту карамельку он решил дососать до конца.
– Видите ли, Патрик, когда столько лет работаешь в полиции, в конце концов начинаешь понимать, что прорыв – это не то, чего можно просто добиться; его надо заслужить. Компетентность и опыт плюс упорная работа – и вот он, прорыв в расследовании! Некто Дагмар Петрен поделилась своими наблюдениями, сделанными как раз накануне того, как было обнаружено тело… Да, я даже сказал бы, очень важными для нас наблюдениями, которые в скором времени приведут нас к тому, что опасный преступник окажется за решеткой.
От любопытства Патрик едва мог усидеть на стуле, но по опыту знал, что Мелльберг не выдает своих секретов просто так. Пройдет время, прежде чем комиссар доберется до сути дела. Хедстрём надеялся, что это произойдет раньше, чем он успеет выйти на пенсию.
– Да… вот помню, расследовали мы одно дело в Гётеборге осенью шестьдесят седьмого…
Вздохнув про себя, Патрик настроился на долгое ожидание.
Она нашла Дана там, где ожидала. Легко, словно это были мешки с хлопком, он перетаскивал на лодку огромные мотки веревки и тяжелые привальные брусы. Эрика невольно залюбовалась. В вязаном жакете, шапке и варежках, с белым парко́м, клубящимся у рта, Дан выглядел так, словно только что первым пересек финишную прямую.
Солнце стояло высоко, осыпая искрами снег на палубе. Дан работал в полной тишине, сосредоточенно и с явным наслаждением. Он был в своей стихии – лодка, море, острова на заднем плане. Он уже жил тем днем, когда лед наконец затрещит, и «Вероника» на полной скорости устремится к горизонту.
Зима – пора ожидания и испокон веков тяжелое время для жителей побережья. В былые времена, если лето выдавалось хорошее, вдоволь заготавливали сельди и зимовали благополучно. Ну а если не выдавалось, приходилось искать другие источники пропитания. Как и большинство рыбаков, Дан кормился не только любимым делом. По вечерам он учился и пару раз в неделю подрабатывал учителем шведского языка в школе высшей ступени в Танумсхеде. Эрика не сомневалась, что учитель из Дана толковый, но сердце его принадлежало морю.
Дан был так увлечен работой, что не сразу заметил Эрику, переминавшуюся с ноги на ногу на набережной. Она не переставала сравнивать его с Патриком. Внешне они различались как день и ночь. Светлые волосы Дана летом выгорали до белизны; темные волосы Патрика были того же оттенка, что и глаза. Дан был мускулистый, Патрик скорее худощавый. При этом их жесты, поведение, манера держаться почти не различались. Та же сдержанность, мягкое спокойствие, юмор, прорывавшийся только там, где надо. До сих пор Эрике, пожалуй, не приходило в голову, до чего они похожи. Приятное открытие. После Дана ей не везло с парнями, при этом ни разу не захотелось свести знакомство с человеком другой закваски. «Все они у тебя незрелые», – замечала Анна. «Ты пытаешься воспитывать мальчиков, вместо того чтобы найти себе взрослого мужчину», – вторила Анне Марианна. Похоже, в этом была доля правды. Но годы шли, и время от времени Эрика начинала испытывать что-то вроде панического страха. Смерть родителей, на свой жестокий лад, лишний раз показала, чего ей недостает в жизни. И вот с пятницы все ее мысли крутились вокруг Патрика Хедстрёма…
Голос Дана вырвал Эрику из размышлений:
– Эй, привет! И как долго ты так здесь стоишь?
– Привет! Нет, совсем недолго. Интересно смотреть, как ты работаешь.
– В любом случае это не то, чем можно прокормиться. Протирать задницу круглыми сутками да мечтать – за это платят немного.
Оба рассмеялись. Не в первый раз они подкалывали друг друга, развивая эту излюбленную тему.
– Я прихватила с собой кое-что вкусное и горячее, – Эрика помахала в воздухе корзиной.
– О! И что ты за это хочешь? Мое тело? Душу?
– Нет, спасибо. Оставь себе и то, и другое. Даже если я выберу второе, с твоей стороны это не более чем тщеславные мечты.
Дан принял корзину и протянул Эрике руку, помогая перелезть через перила. Было скользко, и она едва не приземлилась на пятую точку. Хорошо, что Дан вовремя схватил ее за талию. Они счистили снег с ящика для рыбы и, подстелив варежки под свои драгоценные задницы, принялись распаковывать корзину.