Дан восторженно улыбнулся, доставая термос с горячим шоколадом и тщательно завернутые в фольгу бутерброды с колбасой.
– Ты прелесть.
Он жевал и улыбался.
А потом оба в благоговейном молчании сосредоточились на еде. Хорошо было сидеть под утренним солнцем, и Эрика почти не мучилась тем, что нарушила рабочую дисциплину, позволив себе не писать. Последние недели она много корпела над текстами и заслужила выходной.
– Как расследование? – спросил Дан. – Есть что-нибудь новое?
Эрика покачала головой:
– Нет. Полицейские вроде никуда не продвинулись.
– Насколько я знаю, ты допущена к закрытым источникам информации?
Дан задиристо улыбнулся. Эрика не переставала удивляться местным сплетникам. Кто мог узнать о ее встрече с Патриком Хедстрёмом?
– Не понимаю, о чем ты.
– Ладно, проехали. Я просто хочу знать, как далеко у вас там зашло. Тест-драйв пройден?
Эрика ударила его кулаком в грудь.
– Нет, до тест-драйва не дошло. Я и вправду еще не знаю, интересует ли он меня. Или нет, знаю, что интересует, но не определилась еще, стоит ли продолжать в том же духе… Если я его интересую, конечно, что далеко не факт.
– Ты трусишь.
Эрику злило, как он умеет с ходу разглядеть главное. Иногда ей казалось, что Дан знает ее слишком хорошо.
– Признаюсь, я чувствую некоторую неуверенность.
– Это хорошо, что ты решила предварительно все взвесить. Не задумывалась о том, что будет, если предоставить событиям идти своим чередом?
Эрика думала об этом – и не раз – за последние дни. Но вопрос все еще носил слишком теоретический характер. Они всего лишь однажды пообедали вместе.
– Я, во всяком случае, считаю, что тебе надо брать быка за рога. Лучше синица в руках… и так далее.
– Что касается Алекс, – поспешила сменить тему Эрика, – у меня есть кое-что любопытное.
– Что же? – сразу оживился Дан.
– Дело в том, что… в общем, я побывала у нее в доме и нашла одну интересную бумагу.
– Ты – нечто.
Эту реплику Эрика оставила без внимания.
– Я обнаружила старую газетную статью об исчезновении Нильса Лоренца. Догадываешься, что могло заставить Алекс двадцать пять лет хранить ее в ворохе нижнего белья?
– Нижнего белья? – переспросил Дан. – Какого черта, Эрика…
Она выставила ладонь, предупреждая его протесты, и спокойно продолжила:
– Чутье подсказывает мне, что это как-то связано с ее убийством. Не знаю, как именно, но здесь зарыта здоровенная собака. Кроме того, по дому кто-то ходил и рылся в ее вещах, пока я пряталась в гардеробе. Не исключено, что он искал именно эту статью.
– Ты сумасшедшая! – воскликнул Дан и уставился на нее с разинутым ртом. – Какого черта ты там забыла? Это дело полиции – расследовать убийство Алекс. – Голос Дана сорвался на фальцет.
– Я знаю. Тебе совсем не обязательно так кричать, со слухом у меня всё в порядке. И я прекрасно понимаю, что не имею к этому никакого отношения. Но, во-первых, я уже влипла; во-вторых, одно время мы с Алекс действительно были близки как никто. В-третьих, не так-то просто взять и выбросить из головы все это; в конце концов, именно я ее нашла.
О книге она умолчала, это прозвучало бы слишком претенциозно. Реакция Дана была не в меру бурной, но он всегда беспокоился за Эрику. Да и сама она понимала, что рыться в доме Алекс, да еще и при таких обстоятельствах, было с ее стороны не слишком умно.
– Тем не менее обещай мне, что ты выбросишь это из головы.
Дан положил руки ей на плечи, заставив тем самым обернуться. Его взгляд оставался ясным, но для Дана в нем было слишком много стали.
– Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Все это просто не может кончиться добром, если ты не остановишься.
Схватив Эрику за плечи, Дан заглянул ей в глаза. Смущенная его поведением, она открыла было рот, чтобы ответить, когда с набережной раздался голос Перниллы:
– Уютно устроились, как я погляжу!
Ее голос звучал до неузнаваемости холодно. Глядя на них черными, без блеска, глазами, она ритмично сжимала и разжимала руки, скрещенные на груди.
Дан так и застыл, все еще держа Эрику за плечи. А потом оттолкнул ее от себя молниеносным движением и встал по стойке «смирно».
– Привет, дорогая; ты уже с работы? Эрика принесла мне перекусить, мы поболтали немножко…
Дан говорил и говорил, а Эрика переводила изумленный взгляд то на него, то на Перниллу. Она словно впервые видела ее. Руки сжались с такой силой, что костяшки пальцев стали совсем белыми. Казалось, еще немного – и Пернилла бросится на нее с кулаками.
Эрика ничего не понимала. Отношения между ними выяснялись вот уже много раз. Пернилла должна была знать, что Эрика и Дан – друзья, не более, и у нее нет никакого повода для беспокойства. Тем не менее она сомневалась. Эрика спрашивала себя, что могло спровоцировать такую реакцию? Она переводила глаза то на Дана, то на его жену. Похоже, между этими двоими происходило что-то вроде молчаливого поединка, и Дан проигрывал. Говорить здесь было не о чем, поэтому Эрика решила убраться подобру-поздорову, предоставив супругам выяснять отношения.
Она собрала чашки, термос и положила в корзину. Удаляясь от набережной, слышала за спиной разгоряченные голоса Дана и Перниллы.
4
Теперь он был один. Мир опустел без нее, и некому теперь было растопить его холод. Он легче переносил боль, пока делил ее с нею. Но с тех пор, как она исчезла, он как будто терпит за двоих, и это больше, чем он может вынести. Теперь он только преодолевает время, минуту за минутой, секунду за секундой. Действительности как таковой для него не существует. Она ушла навсегда – вот единственное, что он знает.
Наказание должно делиться между виновными пропорционально степени виновности. Одному ему столько не выдержать. Да он и не рассчитывал на такую ношу.
Он посмотрел на свои руки. Как же он их ненавидел! Эти руки несли красоту и смерть – так, что и то и другое смешивалось в одно нераздельное целое, в то, с чем он был вынужден жить.
Только лаская ее, они были тем, чем нужно.
Ее кожа к его коже – и все зло уходило.
С другой стороны, то зло, что было скрыто в каждом из них, становилось общим. Любовь и смерть, ненависть и жизнь – эти крайности делали из них мотыльков, круг за кругом приближающихся к огню.
Она сгорела первой. Но и он уже затылком чувствует жар.
Пламя совсем близко.
Она устала.
Устала убирать чужую грязь, устала от безрадостного существования.
День сменял день, и каждый был так похож на другой…
У нее не осталось сил тащить тяготивший ее груз вины, просыпаться каждое утро и каждый вечер ложиться в постель, спрашивая себя: «Как там Андерс?»
Вера поставила кофеварку на плиту. В тишине тикали кухонные часы. Она села за стол ждать кофе.
Сегодня прибиралась у Лоренцев. Особняк такой большой, что управиться удалось только к вечеру. Иногда она тосковала по тем временам, когда можно было приходить на работу каждый день в одно и то же место, и она была горничной в самом богатом доме Северного Бохуслена. С другой стороны, хорошо, что теперь ей не нужно появляться там каждый день и склонять голову перед фру Лоренц.
Ее ненависть к Нелли была безмерна. Тем не менее Вера продолжала на нее работать, пока домработницы не вышли из моды. Больше тридцати лет она опускала перед ней глаза – «да, фру Лоренц», «конечно, фру Лоренц», «сию минуту, фру Лоренц». И подавляла желание сжать сильными руками тонкую шею и держать до тех пор, пока фру Лоренц не перестанет дышать. Чтобы справиться с собой, Вера прятала дрожащие руки под передник.
Кофеварка сигнализировала о готовности кофе. Вера поднялась, распрямив натруженную спину, и достала из буфета старую чашку. Эта чашка была последним, что оставалось от датского сервиза, который подарили им на свадьбу родители Арвида. Пока муж был жив, они пользовались им только по большим праздникам, а потом праздники стали неотличимы от будней. И вот теперь почти всё перебили. Последние блюдца расколотил Андерс лет десять тому назад, в приступе белой горячки. Но эту чашку Вера хранит как зеницу ока.
Она глотнула кофе и блаженно прикрыла глаза. Когда в чашке оставалось совсем немного, выплеснула остатки на блюдце и выпила, держа между зубами кусочек сахара. Кофе просачивался через сахар, и тот рассыпался во рту. После работы гудели ноги, и Вера положила их на стул перед собой.
В этом маленьком доме она прожила почти сорок лет и здесь же надеялась умереть. Это выглядело не слишком умно с практической точки зрения. Дом стоял на высоком, крутом холме, и по дороге с работы Вера не раз останавливалась перевести дух. К тому же он порядком поистрепался за эти годы, как снаружи, так и изнутри. Вера могла бы продать его за хорошие деньги, но мысль сменить его на квартиру никогда не приходила ей в голову. Никуда она отсюда не переедет, даже если все вокруг сгниет. Здесь она жила с Арвидом те немногие годы, пока они были счастливы. В этой спальне после свадьбы она впервые уснула вне стен родительского дома. Здесь, в этой самой постели, был зачат Андерс. Когда живот так раздулся, что Вера не могла лежать иначе как на боку, Арвид подползал со спины и ласкал ее. Он шептал ей на ухо слова о том, какой будет их жизнь. О всех их будущих детях. О том, как смех будет оглашать стены этого дома. А в старости, когда дети разлетятся кто куда, они будут сидеть каждый в своем кресле-качалке и вспоминать былое. Тогда, в двадцать с небольшим, ни он, ни она не видели, что ждет их за горизонтом.
Здесь же, за этим самым столом, сидела она напротив констебля Поля. Когда тот постучался в дверь, держа в руках шляпу, она поняла все. Приставила палец к его губам и жестом пригласила пройти на кухню. Тогда она передвигалась, переваливаясь, как утка, потому что была на девятом месяце. Степенно, не торопясь, налила в кофейник воды. Пока готовился кофе, разглядывала мужчину за столом.