Полицейский не мог смотреть на нее. Его взгляд блуждал по стенам, а пальцы нервно мяли край воротника. Вера позволила ему говорить не раньше чем поставила на стол дымящиеся чашки, но слышала только гул, который стоял в голове и все усиливался. Ни единого слова не проникало сквозь эту какофонию, мужчина напротив нее лишь безмолвно открывал рот. Сама она за все время так и не проронила ни слова.
Ей незачем было это слышать. Вера и без того знала, что Арвид лежит на дне моря и над его головой покачиваются водоросли. Никакие слова не могли это изменить. Никакие слова не могли разогнать тучи, застилавшие небо, которое для Веры навсегда стало серым.
Она завздыхала. Другие, кто потерял родных и близких, жаловались, что лица ушедших тускнеют в памяти год от года, но с Верой все получилось наоборот. Она все отчетливее видела перед собой Арвида. Иногда он стоял перед ней как живой, и боль железным обручем сжимала сердце. То, что Андерс с годами превратился в его копию, было одновременно благословением и проклятьем. Вера понимала: будь Арвид жив, с сыном не случилось бы ничего плохого. Арвид был ее силой, рядом с ним Вера могла свернуть горы…
Она вздрогнула, когда зазвонил телефон. Вера терпеть не могла, когда посторонние звуки вырывают ее из мира воспоминаний. Поддерживая онемевшие ноги руками, она опустила их со стула и поковыляла в прихожую, где стоял аппарат.
– Мама, это я.
По тому, насколько сильно заплетался его язык, Вера могла определить степень опьянения. Сейчас это было где-то на полпути до полной отключки. Вера вздохнула.
– Здравствуй, Андерс. Как ты?
Он проигнорировал вопрос, что совсем ее не удивило. Не отнимая трубки от уха, Вера посмотрелась в зеркало, такое же старое и потрепанное, как она сама.
Ее волосы давно поредели и стали седыми. Черного оставалось совсем немного. Вера зачесывала их назад и сама подстригала маникюрными ножницами перед зеркалом в ванной, чтобы не тратиться на парикмахера. Лицо в морщинах. Одежда практичная и неброская, в основном зеленое с серым. Равнодушие к еде и многолетний труд способствовали хорошей физической форме. Вера была сильной и мускулистой, в отличие от большинства сверстниц. Настоящая рабочая лошадка.
В этот момент до нее дошло то, что говорил Андерс в трубку, и Вера оторвала глаза от зеркала.
– Мама, во дворе полицейские машины. Это за мной, я знаю. Что мне делать?
Сквозь слова пробивался нарастающий панический страх.
По телу Веры разлился ледяной холод. В зеркале она видела, что пальцы, сжимавшие трубку, побелели.
– Ничего не делай, Андерс. Я уже еду.
– Хорошо, но поторопись, мама. Это не то, что обычно. У них три машины, и все с мигалками, сиреной… О боже…
– Слушай меня, Андерс. Глубоко вдохни, выдохни и успокойся. Я кладу трубку и буду так скоро, как только смогу.
Вера слышала, что ей удалось хоть немного его успокоить. Положив трубку, она набросила пальто и выскочила за дверь, оставив ее незапертой. Перебежала парковку за старой стоянкой такси и пошла напрямик, мимо входа в складские помещения «Эвас Ливс». Приближаясь к цели, замедлила шаг. Дорога до многоэтажки, где жил Андерс, заняла у нее не больше десяти минут.
Она успела как раз к тому моменту, когда двое дюжих полицейских вели Андерса к машине. Он был в наручниках. Соседи дружно прильнули к окнам. Увидев их, Вера подавила готовый вырваться из груди крик. Чертовы стервятники – она не доставит им этого удовольствия. Гордость – единственное, что у нее оставалось. Вера ненавидела сплетни, которые, словно жвачка, так и липли к ней и Андерсу. Теперь им будет о чем пошушукаться. «Бедная Вера! Сначала муж пошел ко дну, а теперь вот и сын совсем спился. А она… какая крепкая женщина!»
Вера знала почти слово в слово, что о ней говорят, и делала все возможное, чтобы свести это зло к минимуму. Она просто не могла позволить себе сломаться именно сейчас. Стоит дать слабину – и все рухнет как карточный домик. Вера повернулась к ближайшему полицейскому – хрупкой блондинке, странновато смотревшейся в строгой форме. Вера никак не могла привыкнуть к новым порядкам, когда женщины сплошь и рядом брались за мужскую работу.
– Я – мать Андерса Нильсона. Что здесь происходит? Куда его увозят?
– К сожалению, ничего не могу сказать. Обратитесь в участок в Танумсхеде. Он будет содержаться там под арестом.
Сердце упало. Вера понимала, что на этот раз речь идет не о пьянке. Машины уезжали одна за одной. В последней между двумя полицейскими сидел Андерс. Он оглянулся и смотрел на нее, пока не исчез из виду.
Патрик провожал взглядом автомобиль, увозивший Андерса Нильсона в направлении Танумсхеде. Это называется «из пушки по воробьям», но если Мелльберг хочет шоу, пусть будет шоу. На помощь были вызваны дополнительные силы из Уддеваллы. В результате из шестерых поднятых по тревоге мужчин по крайней мере четверо бездействовали.
На парковке стояла женщина и тоже смотрела вслед удалявшемуся автомобилю.
– Мать преступника, – пояснила Лена Вальтин из полиции Уддеваллы. Она осталась с Патриком проводить обыск в квартире Нильсона.
– Вы не хуже меня знаете, что он не преступник, пока вина не доказана и не вынесен приговор, – наставительно заметил Патрик.
– Он виновен, готова поставить свою годовую зарплату, – отвечала Лена.
– Значит, вы не так уж уверены, если ставите такую мелочь.
– Жестоко шутить с полицейскими на тему зарплаты.
Здесь Патрику не оставалось ничего другого, как согласиться.
– Собственно, чего мы здесь ждем? – обратился он к Лене. – Пойдемте в квартиру.
Хедстрём заметил, что мать Андерса Нильсона все еще стоит на парковке, хотя машина давно скрылась из вида. Патрику захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь утешительное, но Лена дернула его за руку и кивнула в сторону подъезда. Хедстрём вздохнул, пожал плечами и пошел выполнять распоряжение начальства о проведении обыска.
Квартиру Андерса Нильсона полицейские узнали сразу – дверь в нее стояла приоткрытой. Войдя в прихожую первым, Патрик снова вздохнул. Отыскать что-либо ценное в этой куче мусора можно было разве случайно. Перешагивая через пустые бутылки на полу, Патрик и Лена заглянули в гостиную и кухню.
– Черт…
Лена скривилась и покачала головой. Оба достали из карманов латексные перчатки и, ни о чем не договариваясь вслух, направились каждый в свою сторону: Лена – на кухню, а Патрик – в гостиную.
Уже с порога у него возникло это шизофреническое чувство. Грязь, мусор, почти полное отсутствие мебели и личных вещей – все указывало на классический наркопритон, то есть то, с чем Патрик уже неоднократно сталкивался по работе. Но никогда прежде ему не приходилось видеть наркопритон с таким количеством картин. С высоты около метра от пола и до потолка они почти полностью покрывали стены. Это был настоящий цветовой взрыв. Патрику захотелось подставить ладонь «козырьком» ко лбу, чтобы защитить глаза.
Все полотна были в абстракционистском стиле и выполнены в одних и тех же теплых тонах. При этом краски ощущались настолько сильно, что Патрику с трудом удавалось держаться на ногах. Эти картины будто давили на него со всех сторон.
Он занялся личными вещами Андерса. Их было совсем немного. На какое-то мгновение Патрик вдруг понял, какая благополучная жизнь выпала на его долю, и возблагодарил за это судьбу. Какими ничтожными показались в этот момент все его проблемы! Его вообще всегда удивляла неистребимая воля человека к жизни. Стремление идти вперед, преодолевая день за днем, год за годом, несмотря на самые ужасные условия. Какие радости были у Андерса Нильсона? Знал ли он, что такое счастье и любовь, или же принес все это в жертву бутылке?
Патрик оглядел гостиную. Проверил, не зашито ли что в матрасе, заглянул во все ящики единственного шкафа, прошелся по картинам, перевернув каждую, – пусто. Ничто в этой комнате не вызвало его интерес. Патрик вышел на кухню.
– Какой свинарник, – продолжала возмущаться Лена. – Как можно здесь жить?
Все с той же брезгливой гримасой она изучала содержимое мусорной корзины, вывалив его на газету.
– Нашли что-нибудь интересное? – спросил Патрик.
– И да, и нет. Здесь телефонные счета; неплохо было бы посмотреть спецификацию… Остальное – мусор.
Лена стянула с чавкающим звуком латексные перчатки.
– Ну а вы что скажете? Не пора ли домой?
Патрик взглянул на мобильник. Они здесь вот уже два часа.
– Похоже, сегодня дальше продвинуться не удастся. Вас подвезти?
– Спасибо, я на машине.
Выйдя на лестничную клетку, оба с облегчением вздохнули и тщательно заперли входную дверь.
Когда Лена с Патриком добрались до парковки, уже горели уличные фонари. За какую-нибудь пару часов нападало много снега, который пришлось счищать с ветровых стекол.
Подъезжая к бензозаправке, Патрик вдруг вспомнил о том, что не давало ему покоя весь день, что грызло его подспудно, но всплыло в сознании только сейчас, когда он остался наедине со своими мыслями. Что-то было не так с задержанием Андерса Нильсона. Патрик совсем не был уверен, что Мелльберг задавал правильные вопросы свидетельнице, чьи показания стали поводом для его ареста. Нелишне, во всяком случае, было приглядеться к этой самой свидетельнице. На перекрестке возле заправки Патрик решился и резко повернул руль в противоположном направлении. Он не поедет в Танумсхеде. Он возвращается во Фьельбаку. И надеется, что Дагмар Петрен будет дома.
Она вспоминала его руки. Руки и запястья – вот первое, что привлекало ее внимание в мужчинах. Эрика полагала, что кисти рук могут выглядеть очень сексуально. Они не должны быть маленькими, но и не размером с крышку унитаза. В меру велики и жилисты, и без волос – совсем как у Патрика. В руках главное гибкость и энергия.
Усилием воли Эрика отогнала навязчивые мысли. Бессмысленно мечтать о том, что до сих пор ощущается не более как дрожь в желудке. К тому же теперь она не может быть уверена, что задержится в поселке на более-менее продолжительный срок. Когда дом продадут, Эрике не останется ничего другого, как только вернуться в стокгольмскую квартиру. Похоже, Фьельбака – лишь короткая передышка в городской жизни, поэтому по меньшей мере глупо строить романтические иллюзии вокруг старой детской дружбы.