едения, сделать все как раньше.
Она медленно накрыла крышкой масленку, положила сыр в пакет, загрузила посудомоечную машину и вытерла стол. Наведя идеальную чистоту, села на кухонный стул и огляделась. Тишину нарушал только лепет Эммы из детской, и Анна решила вдоволь насладиться минуткой покоя. Ей нравилась эта светлая кухня, из стали и дерева в нужных комбинациях. Лукас не жалел денег на дом, поэтому «Филипп Старк» и «Поггенполь» были доминирующими брендами. Поначалу Анне хотелось чего-нибудь более простого и уютного. Но роскошная пятикомнатная квартира в Эстермальме сразу заставила забыть о былых предпочтениях.
Привязанность Эрики к дому во Фьельбаке – вот что совсем уж не укладывалось у нее в голове. Анна просто не могла позволить себе такой сентиментальности. Вырученные за дом деньги могли означать новый старт в жизни ее и Лукаса. Анна видела, что мужу неуютно в Швеции, что он хочет вернуться в Лондон. Стокгольм в его понимании – карьерный тупик. И поскольку на новой работе он зарабатывает хорошо, если не сказать очень хорошо, деньги за дом плюс накопления могут составить сумму, достаточную для покупки достойного жилья в Лондоне. Это важно для Лукаса, потому и для Анны тоже. Эрика справится. Ей не о ком заботиться, кроме как о себе, у нее квартира в Стокгольме, а дом во Фьельбаке она использует в качестве летней виллы. Кроме того, часть суммы с продажи достанется ей. Писатели ведь мало зарабатывают, и у Эрики бывали серьезные проблемы с деньгами, Анна это знала. Со временем Эрика должна была понять, что так будет лучше для них обеих…
Тут подал голос Адриан, возвестив тем самым конец передышки. Что толку, в самом деле, вот так сидеть и вздыхать? Синяки, так или иначе, сойдут, а завтра будет новый день.
Патрик Хедстрём почти бежал по лестнице дома Дагмар Петрен, перепрыгивая через ступеньки, и только на самом верху остановился перевести дух. Наклонился вперед, уперев руки в колени, – все-таки не двадцать лет. В существе, открывшем дверь, он не сразу опознал женщину. Это было нечто морщинистое, сгорбленное и такое маленькое, что едва доставало ему до пояса. Патрик опасался, что малейший порыв ветра собьет хозяйку с ног. И только глаза, глядевшие на него из полумрака, были юными, девичьими.
– Нечего здесь тебе пыхтеть, парень. Проходи – получишь чашку кофе.
Голос звучал на удивление уверенно. Патрик сразу почувствовал себя провинившимся школьником и послушно засеменил по квартире улиточьим шагом, чтобы ненароком не раздавить фру Петрен.
За дверью гостиной он встал как вкопанный. Никогда еще Патрику не приходилось видеть столько рождественских гномов в одном месте. Они стояли повсюду – большие и маленькие, старые и молодые, сверкающие и уныло-серые. Картина взрывала мозг. Патрик опустил голову и простоял так пару минут, прежде чем снова решился взглянуть на странную коллекцию.
– Ну? – раздался торжествующий голос хозяйки. – Как молодому человеку мои квартиранты? Красота!
Патрик не сразу смог выдавить из себя ответ:
– Да… очень мило.
Он испуганно оглянулся на фру Петрен. Заметила ли она, что его слова не совсем соответствовали тону, которым были сказаны? Но, к его удивлению, старушка беззаботно улыбалась. Ее глаза сияли.
– Не волнуйтесь, молодой человек. Я знаю, что это не в вашем вкусе, но что еще остается мне, старухе?
– То есть? – не понял Патрик.
– Старики если чем и интересны, то своими маленькими причудами. Кому мы нужны без них, понимаете?
– Но… почему именно гномы?
Патрик все еще недоумевал, и фру Петрен объяснила ему, будто разговаривала с маленьким ребенком:
– С ними что хорошо: они бывают нужны раз в году. Все остальное время я от них отдыхаю. Что еще хорошо: на Рождество здесь бывает много детей. А мне, старой, бальзам на душу, когда они то и дело звонят в дверь и просят посмотреть на гномиков.
– Но как долго фру Петрен держит здесь гномиков? – снова удивился Патрик. – Так или иначе, на носу середина марта.
– Я начинаю выставлять их в октябре и убираю не раньше апреля. Вы же понимаете, на это у меня уходит не одна и не две недели.
Вот это как раз было хорошо понятно. Он попытался мысленно прикинуть, но мозг все не мог оправиться от зрительного потрясения, поэтому Патрику пришлось обратиться к хозяйке с очередным вопросом:
– И сколько гномов у фру Петрен?
Ответ пришел немедленно:
– Одна тысяча четыреста сорок три… Или нет, одна тысяча четыреста сорок два, одного я вчера разбила… такой славный!
Последние слова прозвучали чуть ли не сквозь слезы, но старушка быстро оправилась, и ее глаза снова засияли. Она схватила Патрика за край пиджака и с неожиданной силой потащила на кухню, где не было ни одного гнома. Патрик поправил пиджак. Похоже, фру Петрен схватила бы его и за ухо, если б только смогла достать так высоко.
– Посидим здесь, – предложила она. – Понимаю, не всем доставляет радость иметь перед глазами столько веселых старичков. Поэтому сюда им путь заказан.
Отказавшись от помощи гостя в приготовлении кофе, хозяйка предложила ему сесть на жесткую кухонную скамью. Патрик огляделся в ожидании жиденького старушечьего пойла, и тут челюсть его отвисла в очередной раз. На столике возле мойки сверкала нержавеющей сталью огромная, суперсовременная кофейная машина.
– Чего желает молодой человек? – прокряхтела хозяйка. – Капучино? Кофе с молоком? Может, ему угодно двойной эспрессо?
Патрик лишь кивнул. Хозяйка наслаждалась произведенным эффектом.
– А что ожидал увидеть здесь молодой человек? Котел сорок третьего года выпуска и перемолотые вручную бобы? Нет, старость – не основание отказывать себе в маленьких удобствах. Эту машину подарил мне сын на Рождество пару лет назад, и, должна признаться, она меня не разочаровала. Бывает, соседки в очередь выстраиваются, чтобы попробовать мой кофе.
Она осторожно толкнула машину, и та зашипела, брызжа молочной пеной.
Пока готовился кофе, на столе перед Патриком, как по мановению волшебной палочки, появлялись одна за другой разные кондитерские вкусности. И это были не финские палочки и не вытянутые карлсбадские ватрушки, насколько мог охватить его глаз, но неимоверных размеров коричные булочки, пышные маффины, липкие шоколадные брауни и воздушные меренги. Рот тут же наполнился слюной, угрожающей просочиться наружу. Фру Петрен лишь лукаво усмехалась, наблюдая за реакцией гостя, пока сама не устроилась напротив него на простом деревянном стуле, после того как поставила на стол две дымящиеся чашки.
– Как я понимаю, молодого человека интересует девушка из дома напротив. Я уже говорила о ней с комиссаром и сказала то немногое, что знала.
Патрик заставил себя оторваться от брауни и был вынужден вычистить зубы языком, прежде чем заговорил:
– Но, может быть, фру Петрен будет так любезна и расскажет мне тоже, что видела? Ничего, если я буду записывать?
Он достал диктофон и успел прожевать еще кусок, прежде чем она ответила:
– Да, да, конечно… Это случилось в пятницу двадцать пятого января в половине седьмого. Видите ли, иногда я чувствую себя такой старой развалиной…
– Но… как вы можете быть уверены в том, что запомнили время с такой точностью? – удивился Патрик. – С тех пор прошел почти месяц. – Он прожевал еще кусок.
– В тот день у меня был день рождения, – пояснила старушка. – Пришел сын с семьей и подарками, мы ели торт. И вот незадолго до новостей в полседьмого на четвертом канале я услышала шум из дома напротив. Подошла к окну, которое выходит в сторону холма, то есть и ее дома тоже, и тут увидела его…
– Андерса?
– Да, художника Андерса, пьяного в стельку. Он кричал как сумасшедший и барабанил в ее дверь. Наконец она впустила его – и сразу все стихло. Я не утверждаю, что он перестал кричать, этого я не знаю. Только то, что я, во всяком случае, больше ничего не слышала.
Фру Петрен заметила, что тарелка Патрика опустела, и поспешила выставить на стол новое блюдо с булочками. Упрашивать гостя не пришлось.
– А фру Петрен уверена, что это был именно Андерс Нильсон? – спросил он, беря верхнюю булочку. – В этом пункте у нее нет никаких сомнений?
– О нет, этого бездельника я узнаю в любом виде. Он мелькал то и дело, не здесь, так на площади с другими пьяницами. Никогда не понимала, какие дела могут быть у него с Александрой Вийкнер. Она ведь была тонкая натура, красавица и хорошего воспитания… Еще малышкой, бывало, забегала ко мне, и я угощала ее соком и булочками. Вот на этом самом диване они и сидели, она и эта… дочь Туре, как ее…
– Эрика, – подсказал Патрик с полным ртом и услышал, как дрогнул голос при одном только упоминании ее имени.
– Да, Эрика… Хорошая девочка, но Александра… она была особенная. Как будто светилась вся… ну да ладно… Потом как будто что-то произошло, она перестала заглядывать ко мне и разве что здоровалась на улице. Пару месяцев спустя они переехали в Гётеборг, и больше я ее не видела… До тех пор, во всяком случае, пока она не заглянула ко мне на выходные несколько лет тому назад.
– И все это время Кальгрены здесь не появлялись?
– Нет, ни разу. Но дом содержали в порядке. Наняли людей, которые там что-то красили и строгали, и Вера Нильсон ходила туда два раза в месяц убираться.
– И фру Петрен совсем не догадывается, что могло такого произойти, прежде чем Карлгрены переехали в Гётеборг? Я имею в виду, отчего Александра так изменилась… Может, конфликты в семье?
– Разные ходили слухи, так оно здесь всегда, но я не особенно им верю. Конечно, поселок наш маленький, и иногда людям кажется, что здесь ничего не утаишь, но вот что я вам скажу. Снаружи не видно, что происходит за закрытыми дверями, поэтому нечего и языком молоть. Без толку все это… Возьмите еще пирожное. Неужели молодой человек так и уйдет, не попробовав мои меренги?
– А больше фру Петрен ничего не видела? – проигнорировал ее вопрос Патрик. – Я имею в виду, после того как Андерс Нильсон вошел в дом.