– Ну, как я уже сказала, его обнаружил приятель-алкоголик. Бенгт Ларсон. Сегодня утром он пришел навестить Андерса… Как говорится, кто рано встает, тому Бог дает. Для этого Ларсону было нужно просто войти в квартиру, что он всегда и делал… И вот, войдя, увидел Андерса Нильсона повешенным в гостиной на веревке, закрепленной на крюке для люстры.
– И сразу сообщил?
– Нет, в том-то и дело. Он сел на пороге квартиры и с горя осушил бутылку «Эксплорера». Когда проходивший мимо сосед Нильсона спросил Ларсона, что случилось, тот ему все рассказал. Ну а потом уже сосед позвонил нам. Бенгт Ларсон слишком пьян для более детального допроса, поэтому для начала я направила его в ваш вытрезвитель.
Патрик спросил себя, почему он узнает все это от Лены, а не от Мелльберга. Но потом решил не утруждать понапрасну голову попытками разгадать непостижимую логику начальства.
Перескакивая через ступеньки, он следом за Леной поднялся на третий этаж. За распахнутой входной дверью ходили люди. Йенни стояла в дверях своей квартиры с Максом на руках. При виде Патрика малыш затрепетал от восторга и попытался высвободиться из крепких материнских объятий. При этом он улыбался, показывая свою пару зубов.
– Что случилось? – спросила Йенни, еще крепче ухватив сына.
– Андерс Нильсон мертв – вот и все, что мы знаем. Вы не заметили ничего необычного?
– Нет, не припомню ничего такого. Слышала, как сосед разговаривал с кем-то на лестнице, а потом приехали полиция и «Скорая», и все засуетились.
– А вчера вечером или ночью ничего не заметили?
– Да нет, ничего.
Патрик вздохнул:
– Ну хорошо. Спасибо за помощь, Йенни.
Он улыбнулся Максу и даже подставил ему указательный палец, ухватившись за который малыш так обрадовался, что чуть не захлебнулся от смеха. Не без труда освободившись, Патрик пошел к квартире, оборачиваясь на ходу и прощаясь с Максом на лепечущем детском языке.
Лена встретила его в дверях со странной улыбкой.
– Ребенок – это так здорово, да?
К своему ужасу, Патрик почувствовал, что краснеет, отчего улыбка Лены стала еще шире. Он пробормотал что-то в свое оправдание. Лена вошла в квартиру, бросив через плечо:
– Да это я так, к слову… Я ведь и сама одинока и свободна, но часики-то тикают; я слышу это, особенно по ночам.
Патрик знал, что она шутит. Это были обычные дурачества в ее стиле, но отчего-то на этот раз они заставили Патрика покраснеть еще сильнее. Он не стал отвечать, а когда переступил порог гостиной, желание кокетничать с Леной умерло окончательно.
Кто-то перерезал веревку, на которой висело тело, и теперь Андерс Нильсон лежал на полу. Прямо над ним, закрепленный на крюке, болтался обрезанный конец сантиметров десять длиной. Остальная веревка, в виде петли, обвивалась вокруг шеи. Патрик мог видеть глубокий, кроваво-красный след, оставленный веревкой там, где она врезалась в кожу. Хедстрёму всегда тяжело давалось смотреть в лица покойников. Лицо Андерса имело сине-фиолетовый оттенок, обычный для удавленника. Распухший, вывалившийся изо рта язык тоже считался в таких случаях нормой. По части расследования убийств опыт Патрика был более чем скромным – всего три случая за всю карьеру.
Оглядевшись, он отметил про себя кое-что, что напрочь опровергало версию самоубийства. В комнате отсутствовала мебель, встав на которую Андерс мог бы просунуть голову в петлю закрепленной на потолке веревки. То есть ни стула, ни стола поблизости не наблюдалось. Тело Нильсона свободно раскачивалось в пространстве гостиной, как кошмарный человеческий мобиль [12].
Потрясенный, Патрик бродил кругами вокруг трупа. Открытые глаза Андерса глядели в пустоту. Хедстрём не удержался – протянул руку и опустил мертвые веки. Он понимал, что до приезда криминалистов любой контакт с телом исключен и что перерезать веревку также было грубейшим нарушением инструкций. Но взгляд мертвеца был слишком невыносим и словно следил за Патриком по всей комнате.
Гостиная как будто опустела после последнего визита сюда полиции. Не хватало картин на стенах. Там, где они висели, оставались уродливые, похожие на шрамы следы. В остальном комната была такой же грязной, какой Патрик видел ее в прошлый раз. Тогда, правда, обстановку скрашивали полотна, придававшие несколько декадентский тон беспорядку, который теперь не вызывал ничего, кроме отвращения.
Лена говорила и говорила, вернее, односложно отвечала на чьи-то вопросы. Захлопнув крышку складного мобильника, она повернулась к Патрику:
– Скоро прибудут судмедэксперты из Гётеборга. Они уже в пути, и до их приезда ничего нельзя трогать. Может, подождем снаружи? Так будет надежней.
Они вышли в коридор, и Лена заперла дверь ключом, торчавшим с внутренней стороны двери. На улице их сразу пробрал холод, так что оба стали переминаться с ноги на ногу.
– Янне с вами? – спросил Патрик.
Янне был напарником Лены и обычно приезжал с ней в одной машине.
– Нет, сидит с больным ребенком… Так получилось, что, когда позвонили, некому было ехать, кроме меня.
Патрик рассеянно кивнул. Теперь он склонялся к тому, чтобы согласиться с Леной. Слишком многое говорило в пользу того, что они охотятся не за двумя, а за одним убийцей. Поспешные выводы – самая большая опасность в полицейском расследовании, но шансы на появление двух убийц одновременно в таком поселке ничтожны. То есть оба преступления как-то связаны.
От Гётеборга до Фьельбаки полтора-два часа пути. Чтобы как-то согреться, они с Леной сели в его машину, и Патрик включил отопление. Снова заработало радио, и салон заполнила легкая популярная музыка. Она составляла приятный контраст с общей атмосферой этого ожидания. Через час и сорок минут на парковку вырулили две полицейские машины, и Патрик с Леной вышли приветствовать коллег.
– Ян, милый, почему бы нам не купить дом? В Бадхольмене кое-что выставлено на продажу. Может, стоит съездить посмотреть? Там чудесный вид, есть хозяйственная постройка для лодки. Ну же, милый…
Нытье Лизы не вызывало у Яна ничего, кроме раздражения. В последнее время так было всегда. Жизнь с ней стала бы гораздо более сносной, научись она держать язык за зубами. Даже ее крепкая задница и большая грудь с некоторых пор не казались Яну достаточной компенсацией за неудобства. Между тем ныла она все больше и все чаще заставляла Яна жалеть о том, что когда-то он уже уступил ей, согласившись на этот брак.
Лиза работала официанткой в «Рыжем Урме» в Греббестаде, где Ян и увидел ее впервые. У мужчин буквально слюни текли при виде ее длинных ног и всего того, что открывалось в глубоком декольте платья. Ян тоже возжелал ее с первого взгляда. Он привык с ходу получать желаемое, и Лиза не стала исключением. С виду Ян был не бог весть что, но все решалось в его пользу в минуту знакомства. «Ян Лоренц» – после того, как он называл фамилию, глаза у женщин вспыхивали, и далее все шло как по маслу.
Поначалу он был одержим ее телом и все не мог им насытиться, стараясь не замечать глупых реплик, которые Лиза время от времени отпускала писклявым голосом. Он видел завистливые глаза мужчин, и это делало ее еще более желанной. Но намеки Лизы на то, что он должен стать ее законным супругом, Ян поначалу игнорировал. По правде говоря, ее вульгарность уже тогда порядком встала ему поперек горла. Однако Нелли, его приемная мать, отвергла Лизу с ходу, толкнув его тем самым на этот брак. Нелли Лоренц не упускала малейшей возможности показать приемному сыну, насколько ей неприятна эта официантка из Греббестада, а Ян все больше укреплялся в мысли жениться на Лизе. В конце концов ребяческий дух противоречия поставил Яна Лоренца в довольно незавидное положение. Винить во всем оставалось только собственную глупость.
Лиза вытянула губы трубочкой. Она лежала голой на двуспальной кровати и пыталась соблазнить мужа, но тот оставался холоден, как скала. Ян понимал, что она ждет от него ответа.
– Ты же знаешь, что мы не можем оставить маму. Она нездорова и не сможет управиться одна с большим домом.
Ян завязывал галстук у туалетного столика, стоя спиной к Лизе. Он видел в зеркале, как она нахмурила брови.
– Старая сорока должна понять, что ей пора подыскать себе более подходящее гнездышко, вместо того чтобы быть обузой родным. Разве мы не имеем права на свою жизнь? Вместо этого мы должны изо дня в день приноравливаться к ее капризам. И что ей за радость сидеть на мешках с деньгами? Готова поспорить, ей было бы радостно видеть, как мы ползаем на коленях, подбирая крошки, которые она стряхивает со своего стола. И это после всего, что ты для нее сделал… Ты как раб трудишься на ее фабрике, да еще носишься с ней как нянька. И старая ведьма, вместо того чтобы предоставить нам свою лучшую комнату, заставляет нас ютиться в подвале…
Ян холодно посмотрел на жену.
– Разве я не запрещал тебе говорить о моей матери в таком тоне?
– Матери? – Лиза фыркнула. – Ты все еще воображаешь, что она держит тебя за сына, Ян… Но ты для нее – благотворительная акция, не более. И давно вылетел бы отсюда, если б ее любимый Нильс не пропал. Она терпит тебя по необходимости. Ты – вынужденная мера, пойми. Кто еще стал бы пахать на нее даром сутками напролет? И единственное, на что ты можешь надеяться, – это что когда-нибудь она околеет и мы получим деньги. Но, во-первых, ведьма запросто может дожить и до ста лет. А во-вторых, где гарантия, что уже сейчас она не отписала свой дом какому-нибудь собачьему приюту? Она же смеется над нами, Ян. Иногда ты бываешь таким глупым…
Лиза перевернулась на спину и разглядывала свои идеально наманикюренные ногти. Ян приблизился, опустился на корточки. Намотал на руку свешивавшуюся с кровати длинную светлую прядь и стал тянуть, все сильней и сильней, пока Лиза не скривилась от боли. Тогда он приблизил к ней лицо, так, чтобы чувствовать ее дыхание, и прошипел сквозь зубы:
– Никогда не называй меня глупым, слышишь? И будь уверена, эти деньги когда-нибудь станут моими. Вопрос в том, продержишься ли ты здесь до того дня…