– Эрика… бедняжка Эрика…
Она взяла его руку и приложила к своей щеке.
– Не надо меня жалеть, Патрик. На самом деле, я никогда не была так счастлива. Это странно, но я никогда не чувствовала такой уверенности в своих силах, как сейчас, рядом с тобой. Нет ничего похожего на неудобство, которое иногда возникает, когда два человека остаются один на один. Отчего это так, ты не знаешь?
– Думаю, оттого, что мы созданы друг для друга.
Эрика покраснела, но не могла не признаться себе, что чувствует то же самое. Она как будто вернулась домой.
Ни о чем не договариваясь, они встали и, оставив стол и посуду на нем как есть, поднялись в спальню.
За окном все так же падал снег.
Было странно снова поселиться в своей девичьей спальне. Комната осталась такой же, как была, между тем как вкусы Юлии изменились, и розочки с кружевами давно перестали быть лейтмотивом ее жизни.
Юлия лежала на спине в узенькой девичьей кровати и глядела в потолок, сложив руки на животе. Все летело кувырком. Жизнь рушилась, и вокруг нее уже громоздились кучи осколков. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь прожила в комнате смеха, в окружении зеркал, которые отражали мир не таким, каким он был на самом деле.
Что теперь будет с ее учебой, Юлия не знала. Желание заниматься пропало, и нынешний семестр продолжался без нее. Она не думала, что кто-то заметит ее отсутствие. Чем-чем, а друзьями Юлия всегда обзаводилась с трудом.
Сейчас ей больше всего хотелось навсегда остаться в этой розовой комнате и пялиться в потолок, пока не станет седой и старой. Биргит и Карл-Эрик не осмелятся ей в этом помешать. Она сможет провести здесь остаток жизни, если захочет. Ничто так не способствует щедрости, как нечистая совесть.
Юлия как будто шла сквозь толщу воды. Каждое движение давалось тяжело, и звуки доносились до нее будто через стенку. Но так оно было не всегда. Поначалу Юлию переполняла злоба, которую она могла сдерживать, и ненависть – настолько сильная, что иногда ей самой становилось страшно. Она и теперь ненавидела, но скорее разумом, чем сердцем. Она так привыкла презирать себя, что почти физически ощутила, когда ненависть вдруг поменяла направление и обратилась вовнутрь. Ненависть пробила большую брешь в ее груди. Старым привычкам трудно изменить, и Юлия довела умение презирать себя до совершенства.
Она огляделась. На столе стояла фотография ее и Алекс. Юлия потянулась за ней, насколько доставали руки, изорвала на мелкие кусочки и выбросила. Ее собственный взгляд на этом снимке – вот чего Юлия не могла вынести. Алекс была такая же холодная и красивая, как всегда, а вот гадкий утенок рядом с ней смотрел на сестру такими восторженными глазами, что делалось тошно. Она не верила, что Алекс может допустить ошибку, и в глубине души питала надежду, что когда-нибудь вылупится, как куколка из кокона, из своего безобразного тела и станет такой же обворожительной и уверенной в себе, как Алекс. Какая наивность и какой стыд! Последний сопровождал ее всю жизнь. Юлия до сих пор спрашивала себя, о чем они там шепчутся за ее спиной? Неужели до сих пор смеются над бедной глупышкой Юлией…
Осторожный стук в дверь заставил ее перевернуться на другой бок и свернуться в позе эмбриона. Она знала, кто это.
– Юлия, открой. Мы волнуемся за тебя. Не хочешь спуститься вниз?
Она не ответила Биргит – внимательно изучала прядь волос, крутя ее между пальцами.
– Юлия, милая… – Биргит села за письменный стол и повернулась к дочери. – Понимаю, что ты зла, может быть, ты нас ненавидишь. Но поверь, я не хотела причинить тебе вред.
Юлию немного утешил потрепанный вид матери. Биргит выглядела так, будто не спала много ночей. Возможно, так оно и было. Новые морщины образовали «птичьи лапки» в уголках глаз. Похоже, подтяжку, которую она запланировала себе в подарок на шестидесятипятилетие, придется сделать раньше. Биргит подвинула стул ближе и обняла дочь за плечо. Юлия стряхнула руку матери, да так, что та отпрянула.
– Дорогая, мы все любим тебя. Ты знаешь это.
Обе они всё знали, поэтому скулеж был ни к чему. Биргит понятия не имела, что такое любовь. Хотя Алекс она действительно обожала. Одну Алекс.
– Нам нужно поговорить, Юлия. Мы должны поддерживать друг друга.
Голос Биргит сорвался. Юлия спрашивала себя, сколько раз мать жалела, что умерла Алекс, а не она, Юлия.
Она внимательно следила за тем, как Биргит поднималась, отодвигала стул. Прежде чем закрыть дверь, бросила на дочь последний, умоляющий взгляд. Юлия демонстративно отвернулась к стене. Дверь за Биргит тихо закрылась.
Утренние часы никогда не были для Патрика счастливыми, но в этот день особенно. Во-первых, он был вынужден вылезти из теплой постели Эрики и покинуть ее дом ради работы. Во-вторых, полчаса расчищал снег во дворе, чтобы только иметь возможность выехать. Наконец, машина никак не желала заводиться. Отчаявшись после нескольких попыток, Хедстрём был вынужден подняться к Эрике и попросить у нее разрешения воспользоваться ее машиной. Все получилось, и мотор завелся с первого раза.
В результате в участок Патрик явился с получасовым опозданием. Убирая снег, он вспотел и, проходя по коридору, дергал на себе рубашку, чтобы хоть как-то ее проветрить. Кофейная машина тоже несколько раз запнулась, прежде чем начать работать. Опустившись на стул с дымящейся чашкой в руке, Патрик почувствовал, что пульс упал до минимума. За столом он на некоторое время погрузился в дремотное состояние. Прошедшая ночь была так же хороша, как и первая, притом что обоим хватило здравого смысла заставить себя уснуть на пару часов. Сказать, что Патрик выспался, было бы сильным преувеличением. Но, во всяком случае, он явился на работу не в таком полуобморочном состоянии, как вчера.
Начал с того, что открыл свои записи со вчерашней встречи с Яном Лоренцем. Не увидел новых деталей, которые возбудили бы его интерес, но в очередной раз убедился в том, что не зря потратил рабочее время. Не менее важно для полицейского представлять себе, что за люди замешаны в деле. «Расследование убийства – это прежде всего работа с людьми» – так говорил его преподаватель в полицейской школе, и эта фраза накрепко засела у Патрика в голове. Он вообще полагал себя знатоком человеческой натуры. После допросов и бесед со свидетелями и подозреваемыми всегда пытался на некоторое время отвлечься от голых фактов, чтобы сосредоточиться на впечатлении от человека как личности.
Ян Лоренц не оставил у Патрика никаких положительных впечатлений. Слащавый тип, скользкий, как лягушка, он не вызывал ничего, кроме омерзения. Кроме того, этот парень определенно что-то скрывал. Хедстрём снова и снова пролистывал бумаги из кипы Лоренцев. Он все еще не находил никакой их конкретной привязки ни к одному из убийств. Кроме, пожалуй, звонков Андерса на их телефон, но и здесь еще предстояло доказать, что объяснение Яна не соответствует действительности. Патрик вытащил папку с материалами о смерти Нуренов. Его настораживало, как Ян рассказывал об этом. В самом тоне его голоса сквозила ложь.
И тут Патрика осенила одна идея. Он поднял телефонную трубку и набрал номер, который помнил наизусть.
– Привет, Вики, как дела?
Женщина на другом конце провода заверила его, что все нормально. После нескольких вступительных вежливых фраз Хедстрём перешел к делу:
– У меня к тебе просьба. Я собираю сведения о парне, который попал в списки социальной службы около семьдесят пятого года. Ян Нурен, десяти лет. Что-нибудь могло сохраниться, как ты думаешь?.. О’кей, на связи.
Патрик нетерпеливо постукивал пальцами по столу, пока Вики Линд из социальной службы наводила справки в компьютерной базе. Спустя некоторое время он снова услышал ее голос в трубке.
– У вас есть о нем информация? Круто! Ты знаешь, кто занимался этим делом? Сив Персон… И это здорово, потому что Сив я хорошо знаю. У тебя есть ее номер?
Патрик записал номер Сив Персон на стикере, пообещал Вики пригласить ее на обед и повесил трубку. Набрав Персон, сразу услышал радостный голос. Оказалось, Сив прекрасно помнит дело Яна Нурена.
Патрик с такой силой рванул куртку, что завалил всю вешалку вместе с одеждой. После чего, пытаясь загладить оплошность, умудрился опрокинуть горшок с цветком, сорвать со стены картину и, оставив все лежать как было, выскочил в коридор. Привлеченные шумом, коллеги высовывали носы из дверей, но Патрик, кивая направо и налево, бежал к выходу.
Управление социальной службы находилось в какой-нибудь сотне метров от полицейского участка. Задыхаясь, Хедстрём пыхтел по сугробам. Ближе к концу улицы повернул налево, к отелю «Танумсхеде Йестгивери». Офис располагался в том же здании, что и управление коммуной. Патрик взбежал по лестнице. Кивнул девушке на ресепшене – бывшей однокласснице по школе высшей ступени – и завернул к кабинету Сив.
Когда он вошел, она даже не поднялась со стула, не утруждая себя излишним формализмом. Пути Патрика и Сив Персон пересекались вот уже много раз. Оба уважали друг друга за профессионализм, хотя и далеко не всегда были согласны в том, как следует вести то или иное дело. Патрика привлекала ее человечность. При том, что Сив, будучи ассистентом социальной службы, редко когда имела дело с лучшими сторонами человеческой натуры, она верила в своих подопечных, несмотря ни на что. В противоположность Хедстрёму, которого работа сделала скорее мизантропом.
– Привет, Патрик. Как тебе удалось добраться до меня сквозь такие заносы? – Ее голос звучал неестественно радостно.
– Пожалуй, скоро мне понадобится скутер, – ответил тот.
Сив водрузила на нос очки, висевшие у нее на шее на шнуре. Она любила яркие краски, и сегодня красные очки гармонировали с такого же цвета платьем. Патрик помнил ее только с такой стрижкой – идеально ровное каре и короткая челка над бровями. Цвет – медно-рыжий, от одного взгляда на который у Хедстрёма повышалось настроение.