Что ее заботило в последние дни, так это то, что материал ощущался как слишком уж плоский. Как будто Эрика рассматривала трехмерное тело с какой-то одной стороны. Других сторон, не менее важных для понимания того, как выглядит фигура в целом, она все еще не видела. Теперь следовало бы уделить больше внимания людям, окружавшим Алекс, включая самых неприметных статистов. Образы многих из них до сих пор не прояснились сознанием и воспринимались весьма смутно, на уровне детских эмоций.
Что-то произошло за год до отъезда Алекс, к чему взрослые так и не допустили Эрику. Пересуды и шушуканья стихали при ее приближении, и она оказалась отлучена от тайны, разгадать которую стало для нее жизненной необходимостью. Теперь же Эрика не представляла себе, с какого конца начать. Помнила лишь, что в разговорах взрослых, которые она пыталась подслушать, часто мелькало слово «школа». Это не так много, но все-таки кое-что. Эрика знала, что один из их с Алекс общих школьных учителей средней стадии до сих пор живет во Фьельбаке. Не худшее начало.
Ветер усилился, и Эрика стала мерзнуть, несмотря на теплую одежду. Пора было трогаться с места. Она еще раз оглядела Фьельбаку, надежно защищенную горами на заднем плане. То, что летом выглядело как золотая дымка, стало печальным и серым, но Эрика умела ценить и эту красоту. В сезон летних отпусков Фьельбака напоминала кишащий жизнью муравейник, теперь же казалась погруженной в сон. Эрика понимала, что ощущение покоя обманчиво. За благополучным фасадом кипела жизнь, в которой человеческого зла было не меньше, чем в любом другом месте. Нечто подобное ей приходилось наблюдать и в Стокгольме, но здесь все представлялось куда опаснее. Ненависть, жадность, зависть и мстительность будто накрывались одной огромной крышкой, на которой было написано: «Что скажут люди?» Под ней вся эта взрывоопасная смесь могла бродить без помех, сколько ей было угодно. Обозревая маленький поселок со скал на Бадхольмене, Эрика думала о том, сколько еще страшных тайн оберегает эта тишина.
Она вздрогнула, сунула руки в карманы и двинулась в направлении центра.
В один прекрасный день он осознал, сколько триллионов бактерий и бацилл шныряет вокруг. С тех пор жизнь становилась все агрессивнее и обнаруживала все новые опасные стороны. Прикоснуться к чему-либо стало проблемой, а если такая необходимость все же возникала, он видел перед собой бесчисленные армии микроорганизмов, наступающие со всех сторон, чтобы предать его долгой и мучительной смерти. Большие поверхности были опасны по-своему, маленькие – по-своему. А при мысли о человеческом обществе он начинал исходить по́том и дышать, как загнанная собака. Выход напрашивался сам собой. Дом – вот единственное пространство, которое он еще может контролировать. Поэтому он быстро понял, что должен по возможности оградить свою жизнь от внешних вторжений.
В последний раз он выходил на улицу восемь лет назад. И с тех пор так активно вытеснял любую мысль о необходимости общения с внешним миром, что тут же начинал сомневаться, посещала ли она его вообще. Он был доволен своей жизнью и не хотел ничего менять.
Аксель Веннерстрём проводил дни в привычных при таких обстоятельствах повседневных занятиях. Каждый день протекал по заведомо известной схеме, и этот не стал исключением. Аксель встал в семь утра, позавтракал и принялся мыть кухню сильнодействующими антибактериальными средствами, чтобы уничтожить бактерии, занесенные извлеченной из холодильника пищей. Последующие часы он посвятил тому, что протирал, пылесосил и мыл оставшуюся часть дома. И только к часу дня, более-менее управившись, устроился на террасе с газетой, которую достал из ящика, как всегда, обернутой в пластиковый пакет. Он договорился с почтальонкой Сигне, что будет получать корреспонденцию только в таком виде, позволяющем не думать о том, через сколько грязных рук прошли эти бумаги, прежде чем попали в его почтовый ящик.
Услышав стук в дверь, Веннерстрём подскочил на месте. Он никого не ждал в это время. Курьер с продуктами появлялся по пятницам утром; в общем-то, он был единственным человеком со стороны, кто переступал порог этого дома. Осторожно, шаг за шагом, Аксель стал пробираться к двери. Стук повторился. Аксель протянул руку и открыл верхний замок. Ему давно следовало бы сделать глазок, какой есть в любой квартире, но в старом доме не имелось даже окошка на двери, чтобы он мог разглядеть нежданного визитера. Аксель щелкнул нижним замком и резко открыл дверь, подавив в себе желание зажмуриться, чтобы не смотреть в глаза опасности, которой в очередной раз подверг его непредсказуемый внешний мир.
– Аксель? Аксель Веннерстрём?
Он вздохнул с облегчением – женщины не так опасны, как мужчины. Но дверную цепочку не снял.
– Да, это я.
Он произнес это так, чтобы женщина сразу поняла, что ей лучше будет уйти подобру-поздорову и оставить его в покое, кем бы она ни была.
– Здравствуйте, Аксель. Не уверена, что вы меня помните, но я училась у вас в школе. Эрика Фальк.
Он напряг память. Сколько их прошло за эти годы… Постепенно в воображении обозначился образ светловолосой девочки, вполне узнаваемой в незваной гостье. Дочь Туре, как же…
– Можете уделить мне пару минут?
Она выжидающе смотрела на него в приоткрытую щель. Аксель вздохнул, снял цепочку и впустил женщину в прихожую. Он старался не думать о том, сколько неведомых микроорганизмов проникло с ней в его чистый дом. Показал на полочку для обуви и вешалку, где нужно оставить верхнюю одежду. Потом жестом пригласил пройти на террасу, чтобы не разносить грязь по комнатам.
Эрика Фальк села на диван, и он отметил про себя, что надо будет выстирать подушки, как только она уйдет.
– Давненько…
– Двадцать пять лет тому назад, – уточнила Эрика. – Именно тогда, если я правильно помню, вы пришли в наш класс.
Акселя раздражал этот разговор ни о чем, но он терпел, желая, чтобы она как можно скорее перешла к главному, чтобы как можно скорее уйти и оставить его в покое. Что ей могло от него понадобиться? Каждый год через его руки проходили сотни учеников, но до сих пор Аксель, слава богу, был избавлен от их визитов. И вот теперь напротив него сидела Эрика Фальк. Аксель, как на иголках, ерзал в кресле-корзине – так не терпелось поскорей от нее избавиться.
Он постоянно переводил взгляд на диванные подушки, представляя себе триллионы бактерий, расползающихся от нее по полу, стенам и мебели. Нет, выстирать подушки будет явно недостаточно. Ему предстоит еще раз вымыть и продезинфицировать здесь все, от потолка до пола.
– Вам, конечно, интересно знать, зачем я здесь?
Он только кивнул.
– Вы слышали, что Александра Вийкнер убита?
Он слышал, и эти слова подняли на поверхность нечто такое, о чем он всячески старался забыть бо́льшую часть своей сознательной жизни. Теперь Акселю еще больше захотелось как можно скорей от нее избавиться. Но Эрика Фальк продолжала сидеть, и он подавил детское желание заткнуть ладонями уши, чтобы не слышать ни одного слова из тех, что должны были сорваться с ее губ.
– У меня свои причины интересоваться жизнью Алекс и всем, что связано с ее убийством, – продолжала Эрика. – У меня к вам пара вопросов на эту тему, если позволите.
Аксель прикрыл глаза. Этот день должен был когда-нибудь наступить, он ждал его.
– Хорошо, спрашивай.
Он не стал интересоваться тем, что у нее за «свои причины». Пусть держит их при себе, если ей так больше нравится. Его это не интересует. И никто не может заставить Акселя отвечать на ее вопросы, сколько бы она их ни задавала. Но что странно, откуда-то из глубины души, словно против его воли, поднималось желание исповедаться перед этой женщиной. Переложить на нее хотя бы часть груза, который он носил вот уже двадцать пять лет. Это знание поломало ему жизнь. Подобно зерну, оно пустило корни в его совести и медленно отравило его разум и тело. В минуты просветления Аксель осознавал, что именно оно и стало причиной его маниакальной чистоплотности и неиссякаемой потребности держать под контролем все, что его окружало. Поэтому Эрика Фальк могла спрашивать, о чем ей вздумается, Аксель должен был сделать все возможное, чтобы подавить в себе этот внезапный порыв открыться ей. Веннерстрём знал: стоит только приоткрыть шлюзы – и вся его оборона будет сметена бешеным водяным потоком. Он не мог этого допустить.
– Вы помните, какой была Александра в школе?
Аксель улыбнулся про себя. Большинство детей оставили лишь самые смутные воспоминания, но вот Александру он видел перед собой так же отчетливо, как и двадцать пять лет назад. Хотя какой смысл сейчас об этом рассказывать…
– Да, я помню Александру, – ответил он. – Александру Карлгрен, не Вийкнер.
– Да, конечно. Какой она была в школе?
– Тихой, сдержанной не по годам.
Он видел, как разочаровало его немногословие Эрику Фальк. Но Аксель сознательно решил ограничиться лишь самым необходимым, чтобы воспоминания не хлынули из него неконтролируемым потоком.
– Она хорошо училась?
– Как сказать… Алекс никогда не принадлежала к числу самых амбициозных, насколько я ее помню. Но была умна, сообразительна, хотя и не выпячивалась, и демонстрировала вполне приличные средние результаты.
Эрика замолчала, и Аксель понял, что она подошла к самому главному, по сравнению с чем предыдущие вопросы были не более чем разминкой.
– Она уехала в середине семестра. Не припомните, что заставило ее родителей так внезапно сорваться с места?
Он сделал вид, что задумался. Приставил кончики пальцев обеих рук друг к другу и коснулся подбородка. Эрика подалась вперед и напряженно ждала ответа. Разочарование было неизбежно. Правда – единственное, чего он не мог ей открыть.
– Насколько я знаю, ее отцу предложили работу где-то в другом месте. Честно говоря, уже не помню подробностей, но что-то в этом роде.
Эрика погрустнела. И снова Аксель ощутил порыв открыть ей все, что держал в себе все эти годы. Облегчить совесть, выпустив из себя всю неприкрашенную правду. Но вместо этого глубоко вдохнул и в очередной раз сдержал то, что так рвалось наружу.