– Но почему Александра должна была умереть?
Вера подняла руку в знак того, что обо всем расскажет сама.
– Я не хотела скандала, чтобы все тыкали в Андерса пальцем. Я сделала то, что считала правильным. Я ведь не знала тогда, что он все равно станет предметом насмешек, что мое молчание все это время лишь разъедало его изнутри и постепенно лишало человеческого достоинства. Все получилось просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что произошло. К тому времени они с Нелли уже успели столковаться. Ничего хорошего не вышло бы из того, что об этом судачил бы весь поселок. Это должно было остаться нашей тайной, и я знала, что должна молчать ради блага Андерса. И я замолчала на долгие годы. Но каждый год уносил с собой частичку моего сына. Он таял, а я предпочитала закрывать глаза на то, что в этом есть доля и моей вины. Я убиралась в его квартире и поддерживала его, насколько это было возможным, но уже ничего не могла исправить. Молчание нельзя отменить.
Вера выпила свой кофе в несколько глотков и с намеком подняла чашку. Патрик поднялся и подлил еще. Похоже, только кофе и помогал ей более-менее держаться на плаву.
– Иногда мне кажется, что молчание хуже насилия, – продолжала Вера. – Мы никогда не говорили об этом, даже здесь, и я только сейчас поняла, что с ним сделала. Что, если Андерс истолковал мое поведение как упрек? Это единственное, с чем мне не под силу справиться. Он мог думать, что я обвиняю его в том, что произошло. Одной этой мысли я не вынесла бы, но теперь уже никогда не узнаю, что на самом деле думал Андерс.
На какую-то долю секунды фасад дал трещину, но Вера снова выпрямилась на стуле и заставила себя продолжать. Патрику оставалось только догадываться, каких нечеловеческих усилий это от нее требовало.
– С годами мы нащупали что-то вроде точки равновесия. Жизнь была невыносима для нас обоих, но мы знали, чего ждать друг от друга. Конечно, я подозревала, что они с Алекс встречаются время от времени, что их странная связь никогда не прерывалась. Тем не менее мы продолжали играть в эту игру. Но потом Андерс как-то обмолвился, будто Алекс хочет рассказать о том, что произошло. Якобы решила вытащить из шкафа старые скелеты и тому подобное. Сам он не придал этому никакого значения, но меня словно пробило током. Это ведь в корне все меняло. Ничто не осталось бы прежним после того, как Алекс вытащила бы на свет столько лет хранившиеся под спудом тайны. Что сказали бы люди? Зачем это вообще было нужно? Андерс делал вид, будто ему все равно, но я-то знала его лучше и видела, что он не больше моего хочет, чтобы она откровенничала на эту тему перед всеми. Кто-кто, а я-то понимаю… понимала собственного сына.
– И вы пошли к ней…
– Да, я явилась туда в пятницу вечером, в надежде пробудить в ней хоть каплю здравого смысла. Объяснить, что она не имеет права одна принимать подобные решения, потому что расплачиваться за это придется нам всем.
– Но она не поняла.
Вера горько улыбнулась:
– Не поняла.
Она поставила на стол пустую чашку (Патрик не выпил свою и до половины), отодвинула ее и положила руки на стол.
– Я уговаривала, умоляла, пыталась донести до нее, как тяжело придется Андерсу, если только она все расскажет. Но Алекс, посмотрев мне в глаза, объявила, что я думаю о своем спокойствии, а не о благе Андерса. Мол, ему станет только лучше, если правда выйдет наружу. Он ведь никогда не просил меня молчать. И еще – что Нелли, Биргит, Карл-Эрик вовсе не ради них с Андерсом решили сохранить все это в тайне, но заботились только о собственной репутации… Только представьте себе, какая наглость!
Глаза Веры блеснули яростью и тут же погасли.
– И в этот момент во мне словно что-то сломалось, – спокойно продолжала она. – Представить только, она обвиняла меня в том, что я не желала добра Андерсу! Во мне будто что-то переключилось, и я стала просто действовать, не раздумывая. Мое снотворное было у меня в сумочке, и я бросила пару таблеток в бокал с сидром, когда Алекс вышла. Еще когда я пришла, она налила мне бокал вина; и вот, как только Алекс снова вернулась на кухню, я сделала вид, что только сейчас обратила на это внимание и предложила ей выпить со мной и расстаться друзьями. Алекс как будто была рада составить мне компанию. Спустя некоторое время она уснула на диване. Я толком не знала, что мне делать дальше. Идея со снотворным пришла мне в голову неожиданно; только потом я поняла, что должна представить все как самоубийство. У меня не было с собой столько таблеток, чтобы дать ей смертельную дозу. Перерезать вены – вот единственное, что я могла придумать на тот момент. Я слышала, что многие делают это в ванне, и вот…
Ее голос звучал монотонно, как будто Вера рассказывала о самых обыденных вещах, а не об убийстве.
– Я раздела ее догола. Я думала, что смогу ее донести… Занимаясь уборкой столько лет, я нарастила мускулы. Но это оказалось невозможно, и тогда я дотащила ее до ванны и перевалила через бортик. Потом перерезала ей вены на обеих руках бритвой, которую нашла там же в шкафчике. Вот уже много лет я раз в неделю убиралась у нее, поэтому чувствовала себя как дома. Потом ополоснула бокал, из которого пила, потушила свет, заперла входную дверь и положила ключ на место.
Патрик был потрясен, но сказал как можно спокойнее:
– Вы ведь понимаете, что теперь должны пойти со мной? Надеюсь, мне не потребуется вызывать подкрепление?
– Нет, – ответила Вера. – Подкрепление вам не потребуется. Я только соберу вещи.
Он кивнул:
– Да, конечно.
Она поднялась, но в дверях снова оглянулась на него:
– Откуда мне было знать, что она беременна? Да, она не пила вина, но что само по себе это значило? Быть может, она просто была осторожна с алкоголем или же собиралась сесть за руль… Откуда мне было знать? Это ведь невозможно или как?
Теперь ее голос звучал умоляюще, но Патрик только кивнул. В свое время она узнает, что отцом ребенка был не Андерс, а сейчас Хедстрём больше всего боялся разрушить доверительность, возникшую между ними. Вере Нильсон еще не раз придется изложить свою историю, прежде чем дело Александры Вийкнер будет закрыто. Но что-то по-прежнему смущало Патрика. Интуиция подсказывала ему, что Вера все еще что-то недоговаривает.
В машине он еще раз развернул предсмертную записку Андерса и внимательно перечитал строки, от которых веяло такой болью.
6
«Меня все чаще поражает мысль об этой злой шутке. Руками и глазами я могу создавать красоту, между тем как в остальном моя жизнь – сплошное уродство и разрушение. Поэтому последнее, что я сделаю, – уничтожу свои картины. Это нужно для того, чтобы в моей истории появилась хоть какая-то логика. Лучше быть последовательным и производить одну только грязь, чем выставлять себя сложной личностью, каковой я на самом деле не являюсь.
На самом деле я прост. Единственное, чего бы мне хотелось, – вычеркнуть из своей жизни несколько месяцев. Не думаю, что это так уж много. Хотя очень может быть, что я получил по заслугам. Что, если я совершил нечто ужасное в своей прошлой жизни? Хотелось бы верить, что это справедливая расплата. Впрочем, не думаю, что это имеет какое-нибудь значение.
Быть может, вас волнует вопрос, почему я решился на это только сейчас? Ведь моя жизнь стала бессмысленной так давно… Почему мы вообще совершаем те или иные поступки в определенный момент времени? Любил ли я Алекс настолько, что жизнь без нее стала невозможной? Это то объяснение, за которое так хочется ухватиться. Но, честно говоря, я не знаю, насколько оно исчерпывающе. Я давно свыкся с мыслью о смерти и только сейчас почувствовал себя готовым. Быть может, именно смерть Александры развязала мне руки. Она всегда оставалась такой недосягаемой… Казалось, на ее прекрасном теле невозможны даже царапины. И то, что она умерла, означает, что для меня эта дверь тем более открыта. Остается только собраться и переступить порог.
Прости меня, мама.
Андерс».
Он навсегда сохранил привычку вставать рано, или же среди ночи, как об этом сказали бы многие, и на этот раз она могла ему пригодиться. Свеа не прореагировала, когда он поднялся в четыре утра; тем не менее Эйлерт спустился с лестницы осторожно, держа в руках рубашку и брюки. Тихо оделся в гостиной и достал дорожную сумку, которую прятал в кладовке. Он распланировал этот побег за много месяцев вперед, ничего не оставив на волю случая. Так начался первый день его новой жизни.
Машина завелась с первой попытки, несмотря на двадцатиградусный мороз, и в двадцать минут пятого утра Эйлерт навсегда оставил дом, в котором прожил без малого пятьдесят лет.
Он проехал через спящую Фьельбаку, нажал на газ не раньше, чем миновал старую мельницу, и повернул на Дингле. До Гётеборга и Ландветтера оставалось каких-нибудь двадцать миль, так что можно было не торопиться. Самолет в Испанию поднимется в воздух не раньше восьми часов.
И тогда Эйлерт наконец заживет той жизнью, какая ему нравится.
Он планировал эту поездку вот уже много лет. Болезни мучили его все сильней с каждым годом, а супружеская жизнь так и вовсе приводила в отчаяние. Эйлерт считал, что заслуживает лучшего. Через интернет он вышел на пансионат в небольшом селении на побережье Испании. Далековато от известных пляжей и туристических мест, поэтому и цена оказалась подходящей. А когда он написал хозяйке, что хочет поселиться там на целый год, она сделала дополнительную скидку.
Эйлерт долго копил деньги тайком от жены, что было совсем непросто под ее бдительным оком. Но когда наконец собралась нужная сумма, ничто больше не могло его остановить.
Впервые за пятьдесят лет Эйлерт почувствовал себя свободным и на радостях гнал старую «Вольво» быстрей обычного. Он оставит машину на длительной парковке, и Свеа, конечно, в свое время узнает, где она. Не то чтобы это имело для него какое-либо значение: у Свеи ведь никогда не было водительских прав, и она использовала Эйлерта в качестве бесплатного шофера, когда хотела куда-нибудь съездить.