С другой стороны лесопилки, в укромном углу, находится большая деревянная выгородка; она прикреплена к наружной стене, но зайти туда можно только изнутри. Эфраим построил ее для Перси, сапсана, которого нашел птенцом пять лет назад. Я уже слышу, как Перси требует еды.
Я захожу внутрь, муж поднимает голову и улыбается.
– Здравствуй, милая.
Тремя широкими шагами он подходит ко мне и целует в ямочку между бровями. В молодости у него были черные волосы и глаза цвета летнего неба. Прямой валлийский нос и квадратный подбородок. Глаза и подбородок до сих пор все те же, что в день нашей первой встречи, но волосы поседели, а нос слегка искривился из-за одного подлого удара четырнадцать лет назад.
Он быстрым взглядом окидывает меня с ног до головы, удостоверяясь, что со мной все в порядке, потом говорит:
– Ты наконец пришла рассказать, что стряслось сегодня утром?
– Мозес ничего не сказал, когда приходил за Сайресом?
– Нет, а что?
– Значит, и насчет Ханны он с тобой не говорил?
Эфраим смеется.
– Нет. Но он готовится. Парни обычно сильно мучаются, пока набираются храбрости для такого разговора. Потихоньку созреет. Он задержался поболтать немного и постарался повидать Ханну хоть одним глазком, прежде чем уехать.
Я вспоминаю тело Джошуа Бёрджеса и то, как Мозес с утра мне помогал.
– А больше ни о чем не упоминал, пока был здесь?
– Только то, что ты расскажешь новости, когда вернешься, – с ухмылкой говорит Эфраим. – Я попытался на него поднажать, но он настаивал, что ты захочешь сама мне все подробности изложить. Так что тут может быть только один вывод.
– Какой?
– Чем-то ты заслужила преданность этого парня.
– Я заслужила?
– Чем-то его очаровала, наверное. С тобой бывает.
– Ничего подобного! Вообще-то большинству людей я не нравлюсь.
– Тебя уважают. Иногда, возможно, боятся. Это не одно и то же.
– Но на очарование никак не похоже.
– Ну, я-то считаю тебя очаровательной.
– Ты предвзят, – смеюсь я и испытываю прилив благодарности за то, насколько легче стало у меня на душе.
Эфраим весело щурится, так что из уголков глаз разбегаются морщинки, и я понимаю, что он старался поднять мне настроение. Наверное, когда я вошла в лесопилку, у меня темная туча над головой висела.
– А Мозес хочет ухаживать за Ханной, – добавляю я.
– Ну, это не новость.
– И теперь он смотрит на меня как на ворота, через которые должен пройти.
– А я думал, эта честь принадлежит мне.
Я фыркаю.
– Похоже, у нас с молодым Поллардом появилось нечто общее.
– И что же?
– Труп.
Снаружи в выгородке клекот становится все громче, слышно хлопанье больших крыльев.
– Перси проголодался, – говорю я, глядя на дальнюю стену и дверь в ней.
– Нельзя так резко менять тему, милая. Я все прекрасно расслышал про труп.
– Ну, твоя птица шумная, это очень отвлекает. Покорми Перси, и я все тебе расскажу.
Эфраим улыбается и идет к большому ведру, стоящему возле печи. Вытащив оттуда голой рукой извивающегося гольца, он открывает дверь в выгородку. Перси подскакивает к нему и вырывает рыбину прямо из рук. Сапсан красивая птица, с заостренными крыльями и длинным хвостом. Перья у него сверху голубовато-серые, а снизу коричневые в пятнышках. Белую грудку он распушил, голову повернул так, что видны черные пятна на ней, похожие на усы. Мне всегда казалось, что Перси смахивает на француза. И при этом довольно напыщенного.
Закончив с кормлением, Эфраим закрывает дверь, снова поворачивается ко мне и, скрестив руки на груди, ждет продолжения.
Я стараюсь не обращать внимания на доносящийся из выгородки звук разрываемой плоти. С чего начать? И как все объяснить? Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи. Слегка разминаю шею, потом начинаю так, как мне кажется разумнее всего.
– Ты знаешь, что, пока я была у Бетси Кларк, плот Джонатана застрял во льду на Бамберхук-Пойнт и что Сэм Дэвин упал в воду, когда они пытались выбраться на берег?
Он кивает.
– Я помогал Джонатану уложить его в постель девочек.
– А знаешь, что когда он погрузился под воду, то увидел тело? И что Джонатан послал Джеймса Уолла привести людей из Крюка, чтобы вырубить тело изо льда?
– Этого я не знал. – У Эфраима напрягается подбородок. – И кто утопленник?
– Я не говорила, что это мужчина.
– Так кто?
– Сейчас дойду до этого.
– Что-то ты не торопишься.
– Тихо. Я пытаюсь уложить в голове все детали, чтобы они звучали логично.
Маленькая дровяная печка с трудом прогревает лесопилку, и, прежде чем продолжить, я подхожу ближе и протягиваю к ней ладони.
– Эймос Поллард послал Джеймса за мной к Кларкам. Они вытащили тело. Отнесли в таверну. Эймос хотел, чтобы я его осмотрела прежде, чем вызовут доктора Кони.
– Его? То есть это мужчина, как я и сказал.
– Ты просто предполагал. Ладно, это неважно, но вообще-то женщин тоже убивают.
– Убивают?
– Я и до этого дойду, если ты не будешь перебивать.
– Ну хорошо, расскажи мне, какого же мужчину убили в Хэллоуэлле, – говорит Эфраим.
Он наслаждается не столько новостями, сколько нашей болтовней, и я вижу искру веселья в его глазах.
Я медлю, подчеркивая значимость того, что собираюсь сказать, потом произношу:
– Джошуа Бёрджеса.
Эфраим выглядит настолько потрясенным, насколько он вообще на это способен. Глаза у него на мгновение распахиваются шире, ноздри раздуваются. В остальном же он бесстрастен, как пень.
– А, – говорит он. – Это осложняет ситуацию.
– Его избили и повесили, Эфраим. Кто-то убил его, а уже потом сбросил в реку.
– Хм. – Он задумчиво чешет в затылке. – У нас тут хватает мужчин, которые не прочь были бы его повесить.
Вопрос, который я должна ему задать сейчас, очень трудный, но мы с Эфраимом не привыкли пасовать перед трудностями.
– Включая нашего сына?
Я сразу чувствую, как муж замирает. Он всегда так делает, когда его что-то пугает.
– Которого сына? И о чем ты?
– Ты не говорил сегодня утром с девочками?
Он щурится.
– Только поздоровался с Долли, когда она принесла мне завтрак.
– И она ничего не сказала про Ханну?
– Что-то мы много сегодня про Ханну говорим. Нет, Долли не упоминала сестру. А в чем дело?
– Прошлым вечером на балу Бёрджес сделал ей больно.
Эфраим напрягается и делает шаг вперед. Он явно готов взорваться, но я останавливаю его жестом.
– Все в порядке. Сайрес с этим разобрался. Насколько я поняла, хорошенечко ему врезал, но суть в том, что Джошуа Бёрджес пытался заставить Ханну с ним потанцевать и его пришлось выгонять с бала. Это видели десятки людей. А когда известие о смерти Бёрджеса разойдется, заговорят и об этом.
– Думаешь, за Сайресом придут?
– За ним или за Айзеком Фостером.
– Есть еще кое-кто, кому была бы на руку смерть Бёрджеса.
– Именно. Чем меньше свидетелей в Вассалборо, тем лучше для Джозефа Норта.
Эфраим медленно кивает, привыкая к этой мысли.
– Когда Джеймс Уолл прибыл к Кларкам?
Я пожимаю плечами.
– Где-то около пяти.
– Мог ли Норт уже об этом знать?
– Вполне мог. Когда я приехала в Крюк, из его трубы шел дым. Кто-то мог ему сказать. Или он мог услышать суматоху. Увидеть, как тело несут в таверну.
Эфраим снова кивает.
– Или он мог присутствовать при том, как Бёрджес попал в реку. Мог сам это сделать.
Мне это тоже приходило в голову.
– Другие тоже об этом задумаются.
– Обвинение и доказательство – разные вещи. Нужно будет объявить о причине смерти. Предъявить улики.
Я усмехаюсь.
– Наверняка именно поэтому Эймос Поллард и вызвал меня сегодня утром. Завтра последняя пятница месяца. Будет заседание мирового суда.
– И как раз у него в таверне. Поллард быстро соображает.
– А поскольку я осматривала Джошуа Бёрджеса, то могу объявить о причине смерти.
Эфраим подходит ко мне вплотную, прижимает к себе и зарывается лицом мне в шею. Я чувствую, как он вдыхает через нос, чтобы ощутить мой запах, а потом выдыхает, и моей кожи касается волна теплого воздуха. По старой привычке Эфраим запускает руку в узел моих волос внизу затылка и вытягивает один локон. Закручивает его вокруг пальца и отпускает, потом опять и опять – обдумывает ситуацию.
– Похоже, у тебя было бурное утро.
– Ты еще не все знаешь.
Он усмехается мне в шею.
– Боюсь спрашивать.
– Ничего настолько драматичного, как полуутопленник и труп, но на пути домой я видела лису.
– Кажется, я слышал лисий лай.
– Мех у лисы был черный, не рыжий.
– Значит, серебристая. Редкая порода, их называют призрачными лисами.
– Ну, как по мне, в ней нет ничего призрачного. Выглядела вполне реальной. Я ее встретила на холме по пути к южному пастбищу. Возле дуба.
Я замолкаю, чувствуя себя как-то глупо, но Эфраим кладет руку мне на талию, побуждая рассказывать дальше.
– Понимаешь, утром, когда я заходила к Коулману, там были два траппера. Они обсуждали эту лису. А когда я подошла к дому, она меня ждала, – разве это не странно?
Он ничего не говорит.
– Они знают, что эта лиса тут, – говорю я ему. – Они на нее охотятся.
– На частной земле это называется браконьерством. Я буду держать ухо востро. Они наверняка вернутся.
– Думаешь, они пойдут на такой риск? Ты же имеешь право застрелить браконьера без предупреждения.
– Одна серебристая лиса стоит столько же, сколько сорок шкур бобров, милая. А трапперы обычно не слишком придерживаются морали.
– В этой лисе было что-то особенное.
– Что?
– Не могу отделаться от чувства, что она ждала меня.
– Почему?
– По тому, как она на меня смотрела. Я гадала, зайти поговорить с тобой или проверить Сэма. А она все смотрела на меня, а потом на дом. Будто Сэм важнее.
Я бросаю на мужа взгляд, чтобы проверить, не смеется ли он. Не смеется – ярко-голубые глаза смотрят на меня в упор, на губах ни следа усмешки.