– Прошу вас, ваша честь, мой отец умер много лет назад, а мой муж…
– Здесь! – кричит Эфраим через весь зал суда, прямо от входа. – Я здесь!
Эфраиму нужно время на то, чтобы выйти вперед. В Доме собраний столько народу, что сесть давно негде, и ему приходится протискиваться между десятками стоящих, чтобы добраться до меня. Когда муж подходит, я чувствую, что от него пахнет конем, потом и ветром, и понимаю, что он скакал вовсю, чтобы успеть на заседание. Эфраим успокаивающе сжимает мне руку.
– Извини, – шепчет он мне на ухо. – Потом объясню.
Эфраим поворачивается к судье и улыбается. Он знаком с Обадией Вудом, но ради слушателей представляется.
– Я Эфраим Баллард, муж Марты, и прошу прощения за опоздание. – Он сурово смотрит на Норта. – Оно произошло помимо моей воли.
– Спасибо, что приехали, мистер Баллард, – говорит Вуд и кивает мне. – Пожалуйста, расскажите суду, что вы знаете о событиях десятого августа.
– Я пришла к мистрис Фостер девятнадцатого августа и увидела, что у нее серьезные травмы. Я повитуха и больше тридцати лет лечу женщин. Я знаю, какие травмы бывают от изнасилования, и у Ребекки были одни из худших, когда бы то ни было виденных мною.
– Она лжет, – рычит Норт.
– Это ваша единственная защита? – раздраженно отзывается Вуд. – Что любая женщина, которая вам противоречит, лжет? Продолжайте, мистрис Баллард.
– Я своими глазами видела травмы, которые она получила после нападения. У нее было множество синяков и ссадин. Разбитая губа. Я перевязала ей раны, помогла вымыться и выслушала в подробностях обо всем, что с ней случилось. С тех пор она не изменила ни одной детали своего рассказа.
Обадия Вуд чешет подбородок.
– А как суд может быть уверен, что вы с мистрис Фостер не вступили в сговор с целью ложно обвинить полковника Норта?
Я подавляю вздох. Никогда не пойму, с чего мужчины взяли, что женщины изо всех сил стараются их уничтожить. По моему опыту, обычно дело обстоит наоборот.
– Я могу это доказать, – говорю я ему. – Если вы позволите.
– Разумеется.
Я достаю дневник из сумки, отношу к столу, кладу перед судьей и отлистываю до записи за девятнадцатое августа. Потом я пододвигаю книгу ближе, чтобы ему удобнее было читать.
– Вот, – говорю я. – Я записала обвинения Ребекки в своей памятной книге в ту же ночь, как она мне это рассказала. Отметьте, что я с тех пор еще много месяцев вела записи и не могла бы вернуться назад, чтобы вписать новое. То, что говорит Ребекка, – правда. В каждом слове и в каждой подробности.
Обадия Вуд велит всем разойтись, чтобы он мог прочесть записи в дневнике и все обдумать. Судя по тому, сколько людей выходит из Дома собраний, сюда вполне мог собраться весь Вассалборо.
Мы с Эфраимом пробираемся к двери, и я краем глаза замечаю Лидию Норт. Она проталкивается к нам и машет рукой, пытаясь привлечь мое внимание.
Подойдя к нам на несколько футов, Лидия зовет:
– Марта! Мы можем поговорить? У меня тоник закончился.
Но к этому моменту мы в самой давке у входа, Лидию оттесняют, и ее голос теряется в шуме толпы. Я не оглядываюсь на Эфраима и не проверяю, заметил ли он ее. Сейчас проще сделать вид, что я ничего не слышала. Когда мы оказываемся на улице, Эфраим ведет Стерлинга в конюшню, чтобы его накормили и обиходили, а я иду с ним.
– Ты получила мою записку? – спрашивает он, пытаясь отыскать пустое стойло.
– Чуть при этом руку не потеряла, но да.
– Перси бы не причинил тебе вреда.
– Рада, что ты в этом уверен. Мне пришлось скормить ему ощипанного куренка для верности.
Как только Эфраим отдает поводья щербатому помощнику конюха и вручает ему шиллинг за уход за конем, я его обнимаю.
– Я так боялась, что ты не вернешься.
– Дело чуть этим не кончилось. – Он притягивает меня к себе, вдыхает запах моих волос. – На болотах в это время года просто ужас. Нас дважды чуть не затянуло. Если Норт сдаст эти земли в аренду, я его назову убийцей. Там невозможно выжить.
– Он был готов тебя убить прямо сейчас, – говорю я.
– Пусть попробует.
– Я возражаю, если ты не против. Три недели без тебя – это и так было слишком.
Эфраим ведет меня обратно в таверну, и мы обедаем за маленьким столиком в углу. Обед выходит тягостный. Тушеное мясо безвкусное, хлеб сухой. Я скучаю по нашему городу, по нашей таверне и стряпне Эбигейл Поллард. Мы ковыряемся в еде, и тут кто-то подходит к нам и смущенно откашливается. Я поднимаю голову и смотрю на подошедшего.
– Мистрис Баллард, – говорит он, потом кивает Эфраиму. – Мистер Баллард.
– Это Барнабас Ламбард, – объясняю я мужу. – Судебный пристав. В твое отсутствие много чего успело произойти.
Эфраим наблюдает за парнем и молчит.
Барнабас снимает шляпу.
– Я не знал, что Фостеры ваши друзья, – говорит он мне.
– Вы не могли этого знать.
– Я определенно не хотел ухудшить их положение, но вижу, что вышло именно так. И это меня беспокоит. Я просто доложил о том, что обнаружил в Хэллоуэлле. – Он еще раз откашливается и тоном мягкого укора добавляет: – О том, что вы послали меня обнаружить.
Я не смотрю на мужа, но чувствую на себе его любопытный взгляд.
– Каюсь. Надо было сказать вам, что Бёрджес мертв, но я боялась, что вы уедете, не посмотрев на него. Я по-прежнему считаю, что его убили, но убивал не Айзек Фостер.
– Вы в этом абсолютно уверены?
Я колеблюсь, но всего секунду.
– Я слишком долго живу, чтобы быть в чем-либо уверенной, но Айзек человек книжный, насилие – это не его. И ведь это он настоял на том, чтобы передать дело в суд. Зачем ему тогда вершить правосудие самому, не дожидаясь начала процесса?
– Что ж, надеюсь, вы правы. – Барнабас снова надевает шляпу. – Мне пора возвращаться.
Эфраим смотрит ему вслед, и я вижу по взгляду мужа, что у него накопилось много вопросов. Как только Барнабас исчезает за дверью, Эфраим поворачивается ко мне:
– Что это было?
– Кажется, юный мистер Ламбард добивается моего расположения.
– А зачем ему это нужно?
– Возможно, затем, что он без ума от твоей дочери.
– Вряд ли Мозесу это понравится.
– Вряд ли Мозесу есть до этого дело. Барнабас не Ханной интересуется.
Эфраим складывает два и два. Хмурится.
– Нет. Она слишком молода.
– Ты это Долли расскажи.
– Лучше ты мне расскажи, что произошло за время моего отсутствия. И побыстрее.
Я открываю рот, собираясь именно это и сделать, как вдруг мы слышим крики с улицы. Судья готов.
Мы снова входим в Дом собраний, и зрители расступаются, давая место нам с Эфраимом. На этот раз мы находим места получше, в передней части. Вуд ждет, пока не придут все заинтересованные лица.
– Дело, представленное сегодня суду, очень сложное, – начинает Обадия Вуд. – Мистрис Фостер дала убедительные показания, а мистрис Баллард подтвердила, что на нее действительно напали в августе.
О господи, нет, думаю я.
Я уже чувствую, что дальше грядет «но», которое послужит оправданием для отказа в правосудии. Я ощущаю его приближение так, как ощущаю приближение бури или скандала. Как молнию в воздухе. Оно вздымается у меня в крови, и я так сильно сжимаю руку Эфраима, что он охает от боли.
– Затруднение заключается в том, – продолжает Вуд, – что мировой суд предназначен для решения мелких вопросов, а обвинения, которые мы сегодня выслушали, очень серьезны. Поэтому я передаю дело на дальнейшее рассмотрение в гражданский суд. – Комната взрывается шумом, но Вуд семь раз стучит молотком по столу. – Суд снова соберется в Хэллоуэлле в полном составе двадцать девятого января.
– Ну и трус! Ну и шваль подзаборная! Ну и жалкий проходимец! – Эфраим заходит в мою комнату в таверне, и я с силой захлопываю дверь. Потом швыряю сумку на пол и начинаю шагать взад-вперед. – Просто взял да скинул с себя всю ответственность.
Эфраим со вздохом опускается на кровать и стаскивает сапоги.
– Он заседает в окружном гражданском суде Кеннебека. То есть он снова будет слушать это дело.
– Он мог бы выдвинуть обвинения сегодня! Мог бы послать дело прямо в высший апелляционный суд!
Голос у Эфраима мягкий и теплый.
– Вуд поступил тоньше, Марта. Он знает, что любые серьезные обвинения, выдвинутые судом низшей инстанции, будут наверняка отброшены, если сначала не пройдут через гражданский суд. А вот вердикт, принятый большинством на заседании гражданского суда, придется заслушать. Это кажется трусостью, но на самом деле может оказаться единственной надеждой для Ребекки.
Гнев накрывает меня волной. Я вся дрожу, глаза жжет от слез.
Эфраим Баллард давно меня изучает и чувствует перепады моего настроения не хуже, чем ветер. Он заставляет меня сесть рядом и положить голову ему на плечо.
– Это нечестно!
– Да, нечестно.
А потом я плачу. В основном о Ребекке и крошечном нежеланном сердце, которое бьется в ее лоне. Но еще и о себе. И о наших дочерях. И о каждой женщине, которая живет, страдает и умирает из-за мужского непостоянства и капризов. Через три минуты, выплакав досуха все свои слезы, я наклоняюсь и вытаскиваю из сумки дневник.
– Что ты делаешь?
– То единственное, что могу.
Я беру перо и дрожащей рукой смешиваю чернила. От гнева почерк у меня почти нечитаемый.
Среда, 23 декабря. – Облачный день. Я поехала в Вассалборо давать показания по делу Содружества против Джозефа Норта, эсквайра. Обвинение состояло в том, что Норт в ночь 10 августа вломился в дом Айзека Фостера и изнасиловал его жену. Я свидетельствовала, что мистрис Фостер 19 августа пожаловалась мне, что сильно пострадала от рук Норта, и что у нее были серьезные травмы. Судья определил, что дело будет слушаться на сессии выездного суда в январе следующего года.
Несколько часов спустя, когда я приношу ужин, Эфраим надо мной смеется.
– Что такое?
Он кивает на кувшин сидра на деревянном подносе и две кружки.