– У них что, эля не было? Ты же знаешь, я такое не пью.
Я смотрю на кувшин и не сразу понимаю, на что он намекает.
– Это было давно. И потом, мой отец был расстроен.
– Он пытался меня убить.
– Искалечить. Может, парализовать. Не думаю, что он хотел твоей смерти. По крайней мере, не насовсем.
Эфраим закатывает глаза.
– Не думаю, что он имел в виду временную смерть, когда кинул тот кувшин мне в голову.
Собственный смех застает меня врасплох. Это хорошее лекарство после многих недель печали и тревоги, после дня, полного разочарований.
– Ну, может, и хотел. Самую чуточку. Но согласись, ты этого вполне заслуживал.
Тридцать пять лет назад
Эфраим увернулся. Кувшин пролетел в футе от него и разбился о дверной косяк, наполнив комнату всепоглощающим запахом перебродивших яблок.
– Это его право, мистер Мур, – сказал Джозеф Норт, встав между моим отцом и моим мужем. Надо же, какое слово. Муж. Настолько непривычное, что у меня пока не получалось произнести его вслух, сама мысль казалась удивительной. – Они теперь женаты, – продолжил он, поднимая свидетельство о браке, словно бы в доказательство своих слов. Как городской клерк, Норт имел законное право нас поженить. Эфраим знал этот факт и использовал его.
– Наплевать мне на его права. Меня беспокоит репутация моей дочери.
– От нее ничего не осталось, отец. Об этом позаботился Билли Крейн.
Когда я заговорила, это всех удивило. Присутствующие тут же развернулись ко мне. Я молчала весь вечер, а рот открыла, только когда пришла моя очередь произносить обеты.
Я отринула всех прочих и прилеплюсь только к тебе.
Слова эти все еще грели мне губы, и я сжала их, стараясь сохранить это ощущение. Те несколько мгновений, пока длилось произнесение обетов, я ничего не боялась. Не стыдилась.
Мать плакала уже больше часа. Отец то впадал в бешенство, то пыхтел от облегчения, что репутация его опозоренной дочери восстановлена. Норт пришел вскоре после нас, как и обещал, и принес оформленные документы. Мы вошли в дом, держась за руки, и Эфраим не выпустил мою руку даже на секунду.
– Билли Крейн мертв, – сказал Норт.
Отец кивнул. Скрестил руки на груди.
– И спасибо вам за это.
– А Марта пойдет со мной, – твердо сказал Эфраим, возвращаясь к изначальной теме. – Мы заживем своим домом с сегодняшнего дня.
Большинство пар, включая моих родителей, селились вместе только через много месяцев после свадьбы, – несмотря на вступление в брак, они откладывали совместное проживание до того, пока в их собственном доме не будет все готово. По традиции считалось, что им нужно время на то, чтобы собрать необходимое, а жениху закончить обустраивать дом. Но на самом деле этот обычай отложенной семейной жизни родители невесты часто использовали, чтобы убедиться, что их дочь не допустила ужасную ошибку при выборе мужа. Редко, но все же бывали случаи, когда через несколько недель после свадьбы брак требовали аннулировать.
– У нее же ничего нет! – простонала моя мать.
– У нее есть я. А у меня всего достаточно для начала совместной жизни, – сказал Эфраим. – Разве мало у нее отобрали? Вы хотите отобрать и то, что положено по обычаю?
Он имел в виду общее собрание, на котором молодым дарили предметы домашнего обихода, посуду, белье и лоскутные одеяла – обычно его устраивали после свадьбы и до того, как пара начинала жить вместе. Эфраим хотел, чтобы женщины нашей общины все же сшили мне свадебное лоскутное одеяло. Он хотел, чтобы в городе меня не позорили.
– Если она сделала такой выбор, то обойдется, – сказал мой отец. Чувствовалось, что он пожалел о своих словах сразу же, как произнес их, но тем не менее упрямо выпятил подбородок, не отказываясь от них.
– Мне очень жаль, что вы так считаете, мистер Мур. Я был о вас лучшего мнения. – Эфраим выпустил мою руку и, обняв меня за талию, притянул к себе. – Можете прислать ее сундук утром, но сегодня она пойдет со мной.
Домик был больше, чем я ожидала. Две комнаты, в той, что побольше, – сложенный из камней камин. В одном углу кухня с плитой для готовки, обеденным столом и длинным кухонным из грубо обтесанных досок, а над ним окно. Другая комната служила спальней. Я глянула на дверь туда. Отвернулась. Руки у меня задрожали.
Эфраим выпустил меня из объятий и отошел.
– Тебе нравится?
Я полюбила этот дом, как полюбила этого мужчину, но не знала, как сказать ему – ни о том, ни о другом. Но надо было ответить на вопрос, поэтому я повернулась к нему и кивнула.
– Да.
Он прочел ответ у меня в глазах и опустил голову, смущенно улыбаясь.
– Скажи «да» еще раз. Мне нравится, как это звучит.
Он намекал на наши обеты. Эфраим улыбался все время, пока мы их произносили чуть раньше этим вечером, сиял так, будто в кухне моих родителей никого, кроме нас, не было. Будто атмосфера там не была накалена до предела.
Я не осознавала, что дрожу, пока Эфраим не наклонился разжечь очаг. Как только пламя весело затрещало и жгучий холод ушел из комнаты, он пошел в спальню и разжег огонь и там тоже.
Он вернулся. Сжал мою руку в своих.
– Идем. У меня для тебя кое-что есть.
Я осторожно покосилась на дверь спальни. Мой сундук с приданым все еще оставался дома, полный кружев, льна и вышивки. Всего того, что я делала с детства. Что делают женщины, чтобы создать настоящий дом. Но мужчины не такого дара ждут от женщин в день свадьбы.
Эфраим чуть склонил голову, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Не это. Не бойся меня, Марта. Я тебя не обижу. – Он притянул меня к себе и запустил руки в волосы у меня на затылке, в буйные кудри, которые мне никогда не удавалось полностью укротить. – Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда.
Я отодвинулась и взглянула ему в лицо.
– Что же ты придумал?
– Вот, смотри. – Он показал на длинный стол в кухне, и я только сейчас заметила стоявшую на нем шкатулку.
Она была вырезана из сосны, без гвоздей и шипов – в шпунт. Кто, кроме Эфраима, взялся бы за подобное? Я положила ладонь на крышку.
Потом я обвела рукой весь остальной дом, где все поверхности были безупречно обработаны, а каждый шов надежно заделан для защиты от холодов.
– А у тебя, я вижу, было много лишнего времени.
Эфраиму понравился мой поддразнивающий тон. Он сразу пододвинулся ближе и мягко положил руку мне на плечо. Рука у него была тяжелая и сильная.
– Дом я уже несколько месяцев как достроил, а мебель – несколько недель. Надо же было чем-то заняться по вечерам.
Да уж.
Я прокашлялась.
– Открой, – сказал он. – Это все тебе.
Эфраим подтолкнул меня, и я открыла крышку шкатулки. Внутри оказалась книга с чистыми страницами в кожаном переплете. Брикеты чернил. Перо. И Библия короля Иакова. Я вытащила их и разложила в ряд на столе.
– Что это?
– Начало вашего образования, мистрис Баллард.
Я рассмеялась.
– Ты же знаешь, что я не умею читать.
– О том и речь, любимая.
– Я не понимаю.
По лицу его я не могла понять, к чему он ведет, и уже собиралась попросить объяснений, как он накрыл мой рот своим. Руки его легко, как перышко, коснулись моих щек, большие пальцы погладили линию челюсти. Его язык коснулся моих губ, приглашая их раздвинуться, стать мягче, – и через мгновение я их раскрыла. На вкус он был как соль, хлеб и яблочный сидр. Руки его не отрывались от моего лица, но я чувствовала, каких усилий это ему стоит. Чувствовала на его губах страсть, которой он не давал выхода. Чувствовала томление в каждой клеточке его тела. Эфраим Баллард целовал меня долго, целую вечность. Когда он наконец отодвинулся, то дышал он тяжело.
– Я не собираюсь сегодня тобой овладевать, Марта. Этого не будет, пока ты сама меня не попросишь. Нет, – сказал он, покачав головой, – пока ты меня не будешь умолять. Я не заберу у тебя ничего, что ты не отдашь мне сама по доброй воле. Понимаешь?
– Да, – еле слышно выдохнула я.
– Только об одном я тебя попрошу. Как твой муж. – Он придвинул свое лицо к моему так близко, что я была уверена, он меня опять поцелует. Но Эфраим только потерся носом о мой нос, туда-сюда, пока я не закрыла глаза. – Позволь мне тебя целовать. Пожалуйста. Когда я захочу. Просто так. Ты можешь довериться мне в этом?
Я не в силах была вымолвить ни слова, но кивнула и слегка запрокинула голову. Он воспользовался моим предложением. Его руки не опускались ниже моих ключиц, а только изучали мой затылок и густые кудри. Эфраим познакомился с мочками моих ушей. Со скулой. Челюстью. Плоско лежащей прядью у виска. И язык он тоже пустил в дело, сплетая его с моим языком и прослеживая форму моих губ.
– Тебе понравилось, – сказал он, отодвинувшись.
Это был не вопрос. Он знал, что понравилось. Эфраим мог читать мое лицо точно так же, как читал свои конторские книги и романы. Я была у него как на ладони.
– Да.
– Хорошо. Тогда садись. – Он кивнул на скамейку у стола.
Он поправил лежавшую на столе Библию – как настоящий плотник, сначала выровнял и только потом открыл. Библия была новая, это даже я видела. Кожаный переплет чистый и твердый, без трещин и потертостей. Первая страница пустая, а вторую я, конечно, не в состоянии была прочесть.
Это Эфраима не тревожило. Он прочел ее мне.
– Семейная хроника. – Он указал на первую строчку, а потом на следующие: – Муж и жена. Рождения. Смерти. Наша жизнь будет записана здесь, на этой странице.
Широко улыбаясь, Эфраим ладонью раскрыл книгу так, чтобы разворот был плоский. Развел чернила водой в маленькой плошке, обмакнул остро заточенное перо в черную лужицу. Я расслабилась, сидя с ним рядом на скамье, и почувствовала, что при этом оказалась ближе к Эфраиму, наши бедра и плечи соприкоснулись.
Эфраим трижды постучал пером о край плошки, стряхнув с кончика излишек чернил, потом занес перо над страницей.