– Не невинная, но закон никак ее не защищает. Мужчина уехал, и ей никак не получить от него средства на ребенка.
– Родители ее не выгнали.
– Не выгнали, но и не поддерживают. Ей нужен настоящий способ зарабатывать деньги. Не подработки – шиллинг тут, шиллинг там.
– И как же ты собираешься ей помочь?
– Так же, как ты помог мне.
Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, о чем я.
– Ты хочешь научить ее читать?
– Чтобы у нее был хоть какой-то шанс в жизни, начать надо с этого.
Через четверть мили мы сворачиваем в сторону от широкой реки Кеннебек там, где в нее впадает Милл-Брук. Дальше Уотер-стрит сужается и практически превращается в скотную тропу. Она проходит через Вассалборо и идет вверх по течению Кеннебек вдоль ее берегов, пока не исчезает в ста пятидесяти милях к северу, как и сама река, упершись в ее исток, озеро Мусхед.
– А вторая идея какая?
– Если она не сможет найти работу, возможно, я смогу помочь ей найти мужа.
– И у тебя есть конкретный мужчина на примете?
– Есть.
– Думаешь, это должен быть Джонатан?
Я ошарашенно открываю рот, собираясь возразить, но Эфраим неправильно меня понимает и перебивает:
– Я знаю, тебя беспокоит, что он ни за кем не ухаживает.
– Ему двадцать шесть. Давно пора ухаживать хоть за кем-то.
– Такие у тебя запросы для него? «Хоть кто-то»? И ты бы выбрала Сару?
– Сара прекрасно подошла бы любому мужчине, Джонатану или не Джонатану. Но нет, я не про него думала.
– А про кого?
– Про Сайреса.
Он явно удивлен.
– И как тебе такое пришло в голову?
– Тебе бы тоже пришло, если б ты увидел, как он на нее смотрит. Думаю, он давно без ума от этой девушки.
Я рассказываю ему про записку. Как он бросил ее в пламя и убежал.
Некоторое время Эфраим едет молча.
– Ему не понравится твое вмешательство, Марта.
– Я не собираюсь вмешиваться.
Он фыркает.
– Я просто создам возможность.
– Для кого – для себя?
– Для Сайреса.
– Он не может говорить, а Сара не умеет читать.
Я улыбаюсь мужу.
– Пока не умеет.
Пристань Дэвина
Сэм Дэвин не рад меня видеть. Я это вижу по тому, как он сжал губы, как повел плечами, прежде чем перекинуть тюк сена через ограду. Огромный рыже-белый бык с длинными кривыми рогами раздирает тюк, потом зарывается в него всей мордой и жадно ест. Через несколько секунд все сено разметано, а Сэм направляется ко мне, топая ногами.
– Я знаю, что вы собираетесь спросить, – говорит он, – и это не ваше дело.
Сэм никогда раньше не был со мной груб за все те годы, что я его знаю, и именно поэтому я ошеломлена до потери дара речи. Он замечает, что его занесло, и ему хватает такта остановиться.
– Я не затем пришла, чтобы тебя о чем-то спрашивать.
– Правда?
– Да. Я пришла поздравить тебя со свадьбой и принесла свадебный подарок. Хотя я запоздала на месяц, за что прошу прощения.
Он смущен, к щекам приливает краска.
– Простите. Я решил…
– Что?
– Я решил, вы пришли спросить, зачем Мэй ходила к Лекарке.
– Это касается меня не больше, чем тебя, – зачем туда ходила я.
– Мне очень жаль. Я… это было грубо с моей стороны. – Сэм смотрит в землю. – Вы всегда были к нам добры, и я не вправе делать такие предположения.
– Ты вправе защищать свою жену. Неважно, от каких именно предполагаемых обвинений.
Сэм бросает на меня быстрый взгляд, потом снова опускает глаза.
– До меня уже доходили слухи. Они быстро расходятся, знаете ли.
– Со слухами всегда так. И вы действительно быстро зажили своим домом. – Я вижу, что Сэм опять напрягается, вижу, как сжимается его рот, как он снова готов возражать. – Я привезла Мэй лоскутное одеяло. Каждую зиму запасное делаю. – Это риск, но я делаю шаг вперед и кладу руку ему на плечо. – Женщина никогда не должна заводить хозяйство без настоящего лоскутного одеяла.
Я не добавляю, что в Хэллоуэлле поспешные браки не новость, как и предположения, которые сразу приходят людям в голову. К седлу моему привязан большой тюк. Отвязываю его и вручаю Сэму. Он принимает подарок осторожно, будто ребенка.
– Ваш брак – это ваше дело, Сэм. Не позволяй никому говорить вам другое.
– Спасибо. Мать Мэй не захотела делать ей одеяло. Она слишком злится. Наверное, никогда меня не простит.
– Простит, конечно.
– Вы не знаете ее мать.
– Вообще-то знаю. Но тем не менее моя собственная мать простила и меня, и Эфраима, хотя мы быстро поселились вместе.
Сэм поднимает голову.
– Вы не стали ждать?
– Нет, – говорю я. – Эфраим тем же вечером забрал меня к себе.
Другой молодой человек мог бы на этом месте покраснеть, начать заикаться или переступать с ноги на ногу. Но Сэм Дэвин уравновешенный, спокойный и практичный, и он не делает вид, что стесняется желания отправиться в постель с собственной женой.
– Я рад, что вы понимаете, – говорит он. – Такое редко бывает.
– Ты бы удивился тому, насколько многое я способна понять, Сэм.
Я читаю по его глазам, как он думает – сначала задает себе вопрос, потом быстро находит на него ответ. Наконец Сэм спрашивает:
– Хотите зайти? Я уверен, Мэй будет очень вам рада.
– С удовольствием, – говорю я ему и возвращаюсь к своему коню. Брут привязан к коновязи, пьет из корыта и жует сено из стоящего рядом с ним тюка. Я достаю из сумки бутылку.
– У меня еще один подарок, но это только для Мэй.
Дом маленький и аккуратный и спроектирован с умом – чтобы по мере роста семьи его можно было достраивать. От Уотер-стрит дом отстоит ярдов на пятьдесят, но окна его выходят на пристань и на реку. Сэму Дэвину повезло арендовать один из последних свободных участков на реке, поэтому он может получать доход и с грузов, идущих по реке, и с восьмидесяти акров сельскохозяйственной земли. Если он со всем справится, его молодой семье будет обеспечена благополучная жизнь.
Передняя комната теплая, чистая, пахнет в ней свежим деревом и свежеиспеченным хлебом. Мэй сидит у огня в кресле-качалке, на коленях вязанье, а на маленьком столике слева от нее чашка чая.
Сначала она удивляется при виде меня, но потом улыбается, и в уголках ее красивых губ появляются две идеальные круглые ямочки.
– Мистрис Баллард, – говорит она, – пожалуйста, входите.
Сэм поднимает сверток.
– Марта принесла нам подарок к свадьбе.
– Как любезно. Наш первый, – говорит Мэй и собирается подняться на ноги, но не успевает выпрямиться, как сразу плюхается обратно. У нее явно кружится голова.
Тогда-то я и замечаю ведро у ее ног. Мэй хватает его и нагибается над ним; ее рвет.
– Ох, простите. – Она давится, ее снова рвет. – Простите, я…
Вместо продолжения фразы я слышу бульканье и плеск.
Я тут же подбегаю к ней, опускаюсь на колени и убираю волосы с потного лба. Поднеся к нему ладонь и убедившись, что жара нет, я ставлю на столик принесенную бутылку и инстинктивно начинаю раздавать указания.
– Сэм, принеси холодную влажную тряпку.
Он возвращается меньше чем через тридцать секунд. Я прижимаю ткань ко лбу Мэй.
– Откинься назад. Положи голову на спинку кресла. Дыши через нос.
Она слушается; я обтираю ей лоб и щеки прохладной тряпкой.
– Ты больна? – спрашиваю я.
– В каком-то смысле.
Одного взгляда на Сэма достаточно, чтобы подтвердить мои подозрения. Он медленно закрывает глаза. Вздыхает. Кивает. Мэй беременна.
Это меня злит. Не потому, что ребенок явно зачат вне брака – так в Хэллоуэлле довольно часто случается, – а потому, что сплетникам будет чему порадоваться. Я-то надеялась заглушить этот слух.
– Большой срок? – спрашиваю я.
– Я два цикла пропустила.
А женаты они только месяц.
Слезы текут у нее по щекам, и я их утираю. А потом, когда я уверена, что она не отпрянет, беру ее лицо в ладони.
– Мэй, ни один ребенок не может быть зачат без воли Господа. Если ты беременна, это значит, что тебя коснулось Провидение, и ты никогда не услышишь от меня ни одного дурного слова о ребенке, которого ты носишь. И я не позволю никому так о нем высказываться в моем присутствии. Понимаешь?
Мэй кивает. И продолжает плакать. Не могу решить, она боится, стыдится или ей просто плохо.
Материнство – это не только вынашивание детей. Это я тоже усвоила за долгие годы работы повитухой. Если в процессе родов каждая женщина и становится новичком, то в процессе беременности она превращается в ребенка. Она испугана. Уязвима. Больна. Обессилена. Она очень хрупка. Беременная женщина беспомощна в большинстве смыслов этого слова. Эмоции ее нестабильны. Тело ей не подчиняется. Поскольку рядом с Мэй Дэвин сейчас нет ее матери, я глажу ее по голове, велю ей дышать, обещаю, что скоро в животе у нее все успокоится. Так оно и происходит. Волна отступает, и мы остаемся в той хрупкой нервной атмосфере, какая бывает после признания.
Я не встречаюсь глазами с Мэй. Не смотрю на Сэма. Вместо этого я перевожу взгляд на трещащий в камине огонь и предлагаю им то, чем редко делюсь: секреты наших соседей.
– Каждый год я принимаю детей, рожденных в этом городе вне уз брака. Вы знаете, у кого. Почти все в Хэллоуэлле знают. Люди приходят в суд, просто чтобы услышать, как я буду называть эти имена. В прошлом году двое. В позапрошлом пятеро. Чего вы не знаете, так это того, сколько принятых мною детей зачаты вне брака. Четверо из десяти. Это называют ранними родами. Преждевременными. При этом ни один из таких детей не страдает недостатком веса. Наши пуританские предки убеждали нас, что любовью редко занимаются вне супружеской постели. Но я знаю лучше многих, что все наоборот – по крайней мере, в первый раз это редко случается в той самой постели.
Я с удивлением замечаю, что Сэм теперь тоже плачет. Он выглядит так, будто хотел бы выхватить Мэй из моих рук и убежать с ней далеко-далеко. Слова могут быть подарком, но и молчание тоже. Так что следующий мой дар молодой семье – именно молчание. Я прислоняюсь щекой к мягким темным волосам Мэй и позволяю тишине накрыть нас, словно осенними листьями. На ноги я не поднимаюсь, пока потребность в тишине не утихает.