– Я тебе кое-что принесла, – говорю я Мэй. Беру бутылку и протягиваю ей. – Это сироп из листьев голубики, клюквы, зеленого чая и мяты. Он успокаивает раздражения мочевыводящего тракта. Они часто встречаются у молодых жен в результате, э-э-э, перенапряжения. – Я гадала, может ли что-то заставить Сэма Дэвина покраснеть, и теперь я знаю, что именно. Щеки его пылают. – По ложке утром и вечером со стаканом воды.
Мэй проводит ногтем по пробке.
– Спасибо.
– Теперь открой свой второй подарок.
Сэм протягивает Мэй сверток, и она разрывает бумагу. Одеяло большое, достаточно большое, чтобы укрыть их обоих, и сделано из обрезков ткани, которые я собирала и хранила годами именно для этой цели. Каждый год я делаю запасное одеяло, понемногу шью его украдкой по вечерам у огня, когда заканчиваю остальную работу. И каждый год выбираю один и тот же узор. Он называется «Свадебные кольца» – переплетенные кольца на светлом фоне с однотонным бордюром. Каждый год бывают свадьбы, когда требуется такое одеяло. Иногда эта свадьба поспешная. Иногда по всем правилам нашего городка. Но каждый раз молодая жена оказывается в новом доме и не знает, как сделать его своим. И решением служит эта простая вещь. Спать надо всем, а если ты спишь под теплым лоскутным одеялом, сделанным с любовью, то это уже помогает превращать дом в родной.
И снова слезы, на этот раз счастливые.
– Не знаю, как вас благодарить. – Мэй закрывает глаза ладонями.
– Никак не надо.
Я не хочу еще больше заставлять молодую пару переживать, так что прощаюсь с ними, потом добавляю:
– Мэй с тобой повезло, Сэм. Не суди себя слишком строго.
Они с Мэй обмениваются взглядом, который я не могу расшифровать, и ответная улыбка тает у него на губах.
Лесопилка Балларда
Барнабас Ламбард играет на скрипке. Не могу объяснить, почему меня это удивляет, но удивляет. Наверное, он просто казался мне более серьезным. Обычно приставы музыкантами не бывают. Но те же руки, которые сшибли Джеймса Уолла и повалили на землю, ловко управляются со смычком и струнами. Он стоит на большом пне в углу лесопилки и наяривает бойкую версию «Радости солдата».
– Мне всегда нравилась эта песня, – говорит Эфраим, подталкивая меня бедром. Весь последний час он выступал в роли хозяина, бродил по лесопилке и приветствовал прибывающих. – Это старая шотландская баллада, которую волынщики и скрипачи играли, пока солдаты пили виски перед боем.
– Будем надеяться, что сегодня обойдется без боя, – говорю я. Взгляд мой уходит туда, где Сайрес кружит Долли в танце. Я не забыла, что случилось на прошлом балу.
Эфраим пожимает плечами.
– Ты же знаешь, как оно бывает. К концу вечера в ход частенько идут кулаки – после того, как молодежь несколько часов прикладывалась к этому гадкому сидру.
– Такое бывает, только когда один парень считает, что другой больше положенного танцевал с красивой девушкой. В таком случае я бы ставила на Барнабаса. Я видела его кулаки в деле.
– Пока что Долли танцевала только с братьями. Ему еще не с чего ревновать.
В воздухе стоит облако тонких, похожих на порошок опилок. Его взбили, кружась и танцуя, двигаясь в такт песне, ноги шестидесяти парней и девушек. Чудесный хаос – на лесопилке пахнет пылью и древесным дымом, радостью и по́том, виски и яблочным сидром. А еще спариванием. Не собственно сексом – это совсем другая вещь, хотя никто из присутствующих здесь родителей не глуп настолько, чтобы считать, что подобного не может случиться, – а поиском пары, ритуалом, общим для всех видов. Флиртом. Позерством. Выбором. Танцами. Случайным поцелуем, украденным в темноте, вдали от бдительных взглядов. Это древний запах. Как запах земли и спелого плода. Как запах человечества на самом его глубоком, изначальном уровне.
«Мир должен быть населен людьми!» – удачно заметил Бенедикт в «Много шума из ничего». Уже за одну эту фразу я предпочитаю эту пьесу Шекспира всем другим, а остальная часть его монолога о добродетелях Беатрисы только подкрепляет мое мнение. Так что неудивительно, что на лесопилке пятнадцать родителей – они стоят у стен или сидят наверху, попивая сидр, эль или виски и внимательно следя за детьми внизу.
После пятой песни Барнабас устает, и танцоры делают перерыв. Они наливают себе выпить и подходят к столу, чтобы чего-нибудь съесть. Джон Коуэн, молодой подмастерье кузнеца, пробирается сквозь толпу и протягивает руку за скрипкой. Он сегодня вечером пришел с Кэтрин Поллард и танцевал с ней начиная с первой песни. Я перевожу взгляд на Эбигейл, которая с интересом наблюдает за ними. У нее более утонченные вкусы, чем у большинства собравшихся, и она держит в руках кружку подогретого вина. Эбигейл приглядывает сегодня не только за Джоном Коуэном, но и за Мозесом. Он не явился на бал рука об руку с Ханной, поскольку бал у нас, но весь вечер от нее не отходит.
– Нелегко, правда? – спрашиваю я, поднимаясь на второй этаж, где стоит, прислонившись к перилам, Эбигейл.
– Что?
– Приглядывать за двумя сразу.
– На то Господь и дал мне два глаза, – говорит она с ухмылкой. – Вот тебя мне жалко.
– Почему?
– У тебя тут четверо взрослых детей, а глаз, чтобы за ними приглядывать, вдвое меньше.
– Эфраим тоже тут.
– Ну, он-то, как обычно, смотрит только на тебя.
Эбигейл не ошибается. Я чувствую тепло взгляда мужа, расхаживающего по лесопилке, а когда перевожу на него взгляд, он сразу приветствует меня улыбкой.
На другом конце комнаты Барнабас что-то шепчет Джону Коуэну. Тот похож на музыканта не больше, чем я на пирата, но залезает на пень, с удивительной нежностью опускает смычок на струны и начинает играть. Мелодия, вылетающая из-под его смычка, такая же чудесная, как та, которую Барнабас доиграл несколько минут назад, хотя и помедленнее темпом.
Всего через несколько нот я узнаю «Виски на завтрак». Отец как-то сказал мне, что это песня про тех, кто не спал всю ночь и в буквальном смысле успевал выпить виски до завтрака. И, судя по решительному взгляду Барнабаса, я вижу, что он не просто так попросил ее сыграть. Он разминает пальцы, обходя помещение по краю и двигаясь в сторону Долли. Она сияет, когда видит его.
И вот приглашение.
Барнабас кланяется и протягивает ей руку.
Долли делает реверанс и принимает ее.
А потом они исчезают в толпе танцующих – ее рука обнимает его за шею, его рука у нее на талии.
Умный мальчик, думаю я.
Понаблюдав с минуту за тем, как они танцуют, я отхожу от Эбигейл и возвращаюсь на первый этаж. Встаю у широких двойных дверей, надеясь, что сквозняк поможет мне остыть. Когда Эфраим подкрадывается ко мне и целует пониже уха, я вздрагиваю, а он смеется, и я прижимаюсь к нему.
– А ведь много времени прошло, – говорю я.
– С каких пор?
– С тех пор, как у нас последний раз были танцы.
– Хм-м. – Он прижимает подбородок к моему виску. – Наверное, это было, когда за Люси ухаживал тот парень, Таун.
Тот парень, да. Его зовут Аарон Таун, но мой муж так и не простил «того парня Тауна» за то, что его дочь забеременела до брака. Он женился на ней задолго до родов, конечно. Они были влюблены друг в друга. Но Эфраим отличается несгибаемой старомодностью в таких вещах. «Не берите то, что вам не принадлежит», – множество раз наставлял он наших сыновей. Мне не хватает духу сказать ему, что его наставления как минимум в одном случае были напрасны, как я подозреваю.
– Могло быть и поскорее, если б твои сыновья собрались за кем-нибудь поухаживать.
– А, они теперь мои?
– Я считаю, справедливость требует винить друг друга по очереди.
В кружащейся толпе углядеть кого-то конкретного сложно, но наконец я нахожу Джонатана, который в танце слегка покачивает головой, а рядом рыжеватые волосы Салли Пирс. Сегодня она их распустила, и они блестят в свете ламп. Как обычно, Салли смотрит на Джонатана до смешного влюбленным взглядом.
– Ну, Салли хоть уговорила его разок с ней потанцевать.
Щеки у нее круглые, улыбка сияющая. Салли правда очаровательная девушка. Высокая, но не слишком. С пышным бюстом. И я замечаю, что платье у нее скроено, чтобы подчеркивать именно это, а не ее талию.
– Это не первый танец, – говорит мне Эфраим. – Третий. Ты невнимательна.
– Я не Салли высматривала.
– А кого?
– Сару Уайт.
Эфраим кладет руки мне на бедра и разворачивает к себе.
– Ты же вроде не собиралась вмешиваться.
– Я просто создаю возможности, вот и все.
Он широко и слегка насмешливо улыбается, показывая, что не злится на меня.
– Да я не говорю, что это плохая идея.
– Это решило бы сразу две проблемы. Она была бы в безопасности, и о ней позаботились бы, а у Сайреса наконец появилась бы своя семья.
– А как же любовь? – спрашивает Эфраим.
– Думаю, он уже влюблен. А ей, конечно, может потребоваться больше времени. Но любовь между людьми может вырасти постепенно. Я не раз видела, как такое случается. Это нам повезло, – добавляю я. – У нас она случилась как взрыв.
– И у Люси, – говорит он мне, и я вижу, что это признание его задевает. – И теперь у Ханны. И у Долли тоже. Они там на танцплощадке почти ослеплены любовью. Она от них идет, как пар от кастрюли. Ты хочешь для Сары чего-то меньшего?
– Это лучше, чем растить ребенка в одиночку. Я просто хочу, чтобы она осознала такую возможность.
– Думаешь, если ее силой толкать в этом направлении, то получится?
– Я не собираюсь никого никуда толкать! Я просто…
– Просто что?
– Я хочу посмотреть, что может возникнуть между ними, если дать этой идее шанс на развитие.
– Если эта идея твоя, то ничего не получится. Она должна принадлежать ей.
Я понимающе киваю.
– Потому что выбирает женщина.
– И учти, что она, возможно, уже выбрала.
– Мужчину, который сделал ей ребенка и оставил? Она явно выбрала неправильно!
– Неважно, правильно или неправильно. Сары сегодня здесь нет. Как минимум этот выбор она сделала. – Эфраим целует меня в нос, похлопывает ниже поясницы и идет наверх, к остальным отцам.