– Он не посмеет, – шепчет Долли. Она изо всех сил вцепляется мне в руку. – Не посмеет!
– Чтобы как следует узнать мужчину, нужны десятилетия, Долли. А с этим мужчиной ты всего несколько недель знакома. Лучше не строй предположений о том, что он будет, а чего не будет делать.
Это тяжелый урок, но лучше ей выучить его сейчас.
Долли умолкает и идет за мной по пятам по узкой тропе. Эфраим впереди. Барнабас оглядывается на меня с таким видом, будто его ведут в лес как жертву для ритуального жертвоприношения. Вполне возможно, моему мужу приходила в голову такая мысль, но в основном, думаю, он хочет проверить, хватит ли Барнабасу храбрости выполнить свое задание.
Пруд Милл-Понд находится в полумиле к северу от нашего дома, посреди лугов – небольшой, всего два акра, но в середине довольно глубокий, и там водятся сотни синеспинных гольцов. Сайрес обнаружил этот пруд одиннадцать лет назад, через день после того, как мы сюда переехали, и тут же его застолбил. Сейчас он стоит в центре пруда – лед там толщиной в два фута, – и в каждой руке у него по удочке. Он держал полынью открытой всю зиму, края у нее зазубренные от постоянного обкалывания топориком.
Первым Сайрес видит отца и приветствует его широкой улыбкой. Но потом на опушку выходит Барнабас. И я. А потом еще Долли. Улыбка у него на губах тает. Я замечаю, как взгляд у него становится острее, руки, держащие удочки, сжимаются в кулаки. Он явно понял, зачем мы сюда пришли.
Сайрес раздраженно морщится.
Безмолвно проговаривает какое-то ругательство, которое никогда никто не услышит.
Кивает.
Потом он вытаскивает удочки из воды и направляется в сторону берега. Мы наблюдаем за тем, как он собирает свои рыболовные принадлежности – ведро, удочки, леску, крючки – и идет к нам.
Сайрес роняет вещи к ногам Эфраима, а потом делает молниеносную серию жестов: тычет большим пальцем в себя, прямой ладонью рассекает воздух, будто пытаясь сказать «не делал», а потом подносит кулак к шее сбоку, изображая, будто держит узел петли.
– Я знаю, – говорит Эфраим. – Но Барнабас вот думает, что это ты.
– Нет, не думаю. Но мне приказали тебя арестовать. Суд прислушался к тому, что сказал доктор Пейдж. – Он поворачивает голову и гневно смотрит на меня, будто мне давно следовало сообщить все, что я знала об этой драке. – И постановил тебя привезти.
Сайрес внимательно рассматривает Барнабаса, потом поворачивается к Эфраиму и машет рукой – мол, можешь его допрашивать.
– И куда ты собираешься его везти?
– В Вассалборо. Он должен предстать перед судьей Вудом. Но как только Сайрес предоставит залог, его переведут на тюремный двор в Форт-Вестерн.
– А какие у них доказательства? – спрашивает Эфраим.
– Доказательства? Никаких, насколько я знаю. Только показания доктора Пейджа, которые подтвердили как минимум еще пять человек. Так что суд рассмотрит это дело.
Теперь, когда появилась возможность все объяснить, голос Барнабаса звучит спокойнее, но все равно ему не по себе. Ему нравится Сайрес, я точно это знаю. И он ни разу не глянул в глаза Долли.
А вот она не сводит с него возмущенного взгляда с того самого момента, как мы пришли к пруду.
– Ты не можешь так поступить! – Это почти крик, но не совсем. Долли не склонна к истерикам, но темперамент у нее есть, и сейчас Барнабас его видит впервые.
Он морщится.
Потом делает глубокий вдох.
Барнабас делает шаг к Сайресу.
– Я не хочу этого делать. Поверь мне. Но если ты попытаешься со мной драться, мне придется ответить тем же.
Я вспоминаю, как ловко он усмирил Джеймса Уолла. Впрочем, Барнабас никогда не видел, какой силы удар у Сайреса.
– Когда он предстанет перед Обадией Вудом? – спрашивает Эфраим.
– Завтра.
– А слушания?
– В конце следующего месяца. Пятница, двадцать шестое марта.
Долли слушает этот разговор между своим отцом и своим ухажером, поворачивая голову то к одному, то к другому. И с каждой секундой она все сильнее хмурится, а румянец у нее разгорается все ярче.
– Нет! – заявляет она. – Я этого не допущу. Ты не арестуешь моего брата. Ты сам сказал, что он ничего плохого не сделал.
– Я сказал, что не верю в то, что он это сделал. – Голос Барнабаса не громче шепота; он не сводит глаз с Сайреса. Он ждет и смотрит, не попытается ли Сайрес сбежать. Это уже не тот милый молодой человек, который несколько раз с нами ужинал, а опытный и безжалостный судебный пристав.
– Долли, – предупреждающе говорит Эфраим.
– Хватит! – Она разворачивается к отцу, и он удивленно моргает. Возможно, Долли впервые напрямую ему возразила. – Ты не можешь этого допустить!
– Это, – говорит Эфраим, – тебя никак не касается.
– Еще как касается! – Она почти шипит.
Долли отходит от меня и пробирается сквозь снег к Барнабасу. Она не такая высокая, как я, но выпрямляется во весь рост.
– Не делай этого, – говорит она ему.
– Я должен. – Он так и не сводит глаз с Сайреса.
– Я тебя прошу.
– Ты не понимаешь. Я должен…
– Прекрасно я все понимаю.
Я думала, может, Барнабас для нее просто увлечение. Он первый мужчина, который уделил ей серьезное внимание, а такие вещи на девушек действуют. Но нет, я слышу по дрожащему голосу – он ей небезразличен. Однако и брата она любит.
– Если ты его арестуешь, я тебе больше и слова не скажу. Никогда.
Зря она такое сказала. И она это ощущает ровно в тот момент, как ее слова повисают в холодном морозном воздухе. Но Долли упрямая, как я, и раз уж что решила, теперь не отступит.
Барнабас выпрямляется, взгляд его становится жестким. Мой муж прав. Все это никак не касается Долли. И тот факт, что она вмешалась в судебные дела, Барнабаса Ламбарда разочаровал.
Отвечает он холодным, как речной лед, голосом:
– Мне очень жаль это слышать.
Пощечины Барнабас не ожидает. Наверное, он сначала ее слышит, а потом уже ощущает. Но к этому времени Долли уже развернулась и зашагала по тропе к дому.
Он ошеломлен.
А вот Сайрес ухмыляется.
Эфраим же в замешательстве – то ли смеяться, то ли бежать за дочерью.
Так что говорить приходится мне.
– Сайрес никого не убивал, – говорю я.
– Я знаю. – Голос у Барнабаса сдавленный. Он бросает один полный тоски взгляд на уходящую Долли. – Знаю. И это скоро станет ясно в суде, помяните мое слово. У них ничего нет. Ни одного свидетеля, который видел бы его рядом с Бёрджесом после бала.
– Тогда зачем суд это делает?
– Чтобы доказать, что они сделали все возможное. Тщательно все рассмотрели. На случай, если возникнут вопросы.
– А вопросы возникают?
– Да. Но не про Сайреса. Проблема в Норте. Он сбежал, и судьи пытаются отстоять свой авторитет. В этом округе за последние четыре месяца было больше происшествий, чем за последние четыре года. За каждым судьей сейчас пристально наблюдают.
– Кто?
– Высший апелляционный суд.
– Так что мой сын попал в жернова политики?
– Хотел бы я сказать, что это не так.
Эфраим щурится.
– И ты готов в этом участвовать?
– Я всегда делаю свою работу, мистер Баллард, – говорит Барнабас, бросив короткий взгляд на моего мужа. – Надеюсь, хотя бы это вы можете уважать.
После одного этого взгляда он опять сосредотачивается на Сайресе. Словно готовится к драке. Пытается понять, придется драться один на один или одному против двоих. Я вижу, что ни один из вариантов его не радует, но он к ним готов.
– Сопротивляться будешь? – спрашивает он Сайреса.
Это была бы славная драка. Если б речь шла о ком-нибудь другом – о ком угодно, – я б заплатила, чтоб посмотреть.
В лесу очень тихо. Так тихо, что я слышу, как дышат все присутствующие. Ветра нет. Птицы не поют. Не цокают белки, не шуршит снег, соскальзывая с сосновых веток.
Мой старший сын делает шаг вперед.
Сжимает кулаки.
Лукаво усмехается, и я вдруг понимаю, что его, черт возьми, все это веселит.
Потом Сайрес вытягивает руки, соединив запястья, и ждет, пока Барнабас Ламбард свяжет их веревкой.
Седельная мастерская Уайта
Седельная мастерская с дороги почти не видна. Она в самом центре Крюка, возле Уинтроп-стрит, но отстоит от нее на квартал, и добраться сюда можно только по узкой тропе между сугробов. При мастерской небольшой деревянный дом, крытый деревянной же черепицей. Ведя Брута между откосами грязного снега, похожими на берега канала, я слышу стук пробойника и шорох разрезающего кожу резака. Вокруг все пахнет кожей. Не как в дубильне, где зловоние, жир и туши, нет, здесь аромат шлифованной кожи, как от ремней, сумок и ботинок. Иеремия Уайт делает и другие вещи, в основном поводья и перчатки, но на жизнь он зарабатывает седлами. Я свое купила у него лет десять назад и до сих пор им пользуюсь – вот и сейчас с него соскальзываю, спешиваясь возле коновязи.
Я отстегиваю от седла свой медицинский саквояж и сворачиваю налево, к передней двери, потому что сегодня у меня дела не с Иеремией. Дверь, однако, открывается прежде, чем я успеваю постучать.
Я не видела Рейчел Блоссом с того самого дня, как услышала их с Клариссой Стоун и Пегги Бридж болтовню в лавке Коулмана. Увидев меня на ступенях, она замирает, потом оглядывается и закрывает за собой дверь.
– Я хочу и перед вами извиниться, – говорит она с вызовом, задрав маленький заостренный подбородок, будто я считаю, что она на подобное не способна.
– И? – переспрашиваю я.
– Я только что извинилась перед Сарой за наше поведение в тот день. Вы были правы. Это некрасиво, и мне очень жаль.
Она никак не оправдывает свое поведение, не добавляет никакого «но», и это заставляет меня уважать ее еще больше.
– Кларисса и Пегги твои подруги. Выступать против друзей бывает сложно.
– А не должно бы. – Она отводит взгляд и смаргивает слезы.
Снова повернувшись ко мне, Рейчел кладет руку на живот и натягивает платье, чтобы продемонстрировать выступающий живот. Без этого я бы ничего и не заметила. Срок у нее месяцев пять.